— Фарт ты вспугнул, ясно? Сейчас непруха полосой пойдёт. Кстати, где эти два чухонца?
— Кто, товарищ капитан?
— Хрен в пальто!
— Я же говорил, на обходе.
— Знаю, сынки, ваши обходы! Опять у той прошмандовки ошиваются?
— Не. С обходом пошли.
— Ты мне баки не бей, сынок! Там уже вся рота побывала. Вот намотаете на концы заразу всякую, будете ссать со стоном, вспомните свою сучку добрым словом! И что вы в ней нашли? Задница — с мой кулак, одни кости, да ещё очкастая.
— Зато шпилится, как машинка «Зингер»!
— И ты туда же! Кому что, а голый о бане. Совсем вы тут оборзели, мужики. Вернёмся в часть, я гайки-то позакручиваю. Про дембель забудете. Вас же драть, как кошек надо, вы доброго отношения не понимаете!
— А что, говорят, смена скоро?
— Раскатал губу! Приказа нет, сиди и пухни. Я сегодня вякнул, что у меня народ без отдыха, по три человека на машину. Так на меня таких псов спустили, будто я родину десять раз продал! Пошли они все к ядрёне фене… Дай сюда цыгарку!
— Вы с проверкой, товарищ капитан, или спать будете?
— Спать. В штабе покоя не дадут. Буду нужен, найдут. Закон знаешь? Подальше от начальства, поближе к кухне.
— Мужики могут пожрать принести. Домашнего.
— От крысы этой?
— Ну. Она добрая.
— Конечно, добрая, если даёт всем подряд.
Снаружи по броне ткнули стволом. Звук вышел резким, будто камень тюкнул по железной крыше.
— Во! Наши кобели заявились. Ну-ка, сынок, открой. Сейчас я их драть буду.
Капитан потянул вверх невесомую руку и выключил свет.
Смех уже распирал его. Лёгкость в теле была невероятная…
Странник
Из открытой амбразуры тянуло кислым дымом.
«Анаша! Тем лучше. По голосам — их двое. Для верного счёта, не больше четырёх. Пусть откроют боковой люк! Вам же лень вставать, ребята, а бортовой — он под рукой, только поверни замок. Боковой люк!»
Заскрипел замок, и тяжёлый люк медленно пополз вбок. Он дёрнул открывавшего за руку и резко ткнул стволом в темноту.
Боец отвалился от зева люка, схватился за лицо руками и заскулил.
Трава обостряла зрение, капитан чётко видел сидящего на коленях бойца, раскачивающегося, как еврей на молитве. Тень, выползшая из-за его спины, вытянула длинные, странно длинные руки.
Смешно. Он засмеялся лёгким детским смехом. Тело подхватила тёплая волна, и оно не почувствовало боли.
Словно ящерка скользнула по горлу быстрым холодным тельцем…
Фараон
Вино холодной ящеркой скользнуло в горло.
Яков оторвал от губ край бокала.
— Всё уже кончилось, профессор, — прошептал он.
Холмогоров нервной походкой качался от стены к дверям.
— Это невозможно! — воскликнул он. — Через двадцать минут закончат накачку излучателей. Я должен быть на пульте. А сижу здесь, чёрт возьми, как под арестом!
Яков поставил бокал на ручку кресла. Провёл пальцем по краю внутренней поверхности. По комнате поплыл мелодичный тягучий звук.
Услышав его, Холмогоров остановился. Яков, встретив его недоумённый взгляд, через силу улыбнулся.
— А знаете, профессор, что гороскопы «Водолея» и Старостина на октябрь месяц полностью совпадают? Правда, правда, я лично перепроверил все расчёты.
— Ну и что с того?
— Забавно. У технической системы и человека совершенно схожая судьба.
— Что тут удивительного? «Водолей» — порождения ума и воли Ивана Ивановича.
— Но не наоборот. В этом и кроется ошибка.
Холмогоров уставился на Якова.
— Вы, наверное, сильно переутомились, Яков. Простите, но мне кажется, вы начали заговариваться.
— В порядка бреда… — Яков потёрся затылком о подголовник кресла. — В порядке бреда, так сказать… Вынужден вам доложить, что знаю одного человека, чей гороскоп полностью, зеркально противоположен натальной карте Старостина, а значит — и «Водолея». Представьте, что произойдёт, если в этом человеке аккумулируются охранительные силы Земли, которые мы невольно растревожили? А влияние охранительных сил в наших расчётах так и остались неучтённым фактором.
Холмогоров завертел головой, прислушиваясь к тихому свисту, идущему от потолка.
— Странно. Что это за звук, интересно знать?
— А вы ещё не поняли?
Яков широко улыбнулся, глаза сверкнули безумием.
Комнату наполнил запах горького миндаля.
Холмогоров выпучил глаза, захрипел, рванув холодеющими пальцами галстук, в уголках посиневших губ выступили белые пенистые комочки.
Яков умер легко, глубоко вдохнув сладкую горечь, разлитую в воздухе.
За мгновенье до конца его губы шепнули: «Карма!»
И навсегда застыли в счастливой улыбке…
Странник
Ветер когтистой лапой шкрябал по броне. Через поднятые щитки на передних стёклах в тёмное нутро БТРа просачивались мерцающие огни Домена. Тишина под скорлупой брони была гулкой, насторожённой, готовой в любую секунду взорваться рёвом двигателей и разрывами выстрелов.
«Кайтен.[22] Никогда не думал, что придётся на себе испытать такое удовольствие. Надо признать, ощущения не ахти. Без полной отрешённости можно гарантированно сойти с ума».
Максимов откинулся в жёстком кресле водителя. Руки расслаблено лежал на руле. Закрыл глаза. Выровнял дыхание. И постарался максимально чётко представить себе цель.
Фараон
— Виктор Николаевич, я вполне отдаю себе отчёт в том, что навязать свою волю Капитулу практически невозможно.
Салин ответил полуулыбкой. Лишь чуть-чуть дрогнул уголками губ. Дал понять, что мера осведомлённости и самокритичная оценка собственных сил произвела должное впечатление.
— Они скорее вымрут, как динозавры, задавленные грузом былого величия, чем найдут в себе смелость смотреть жизни в лицо, — влепил Старостин.
Салин ничем не выдал, какой силы он испытал удар.
— И что, по-твоему, есть правда жизни?
— В том, что вы ещё при Брежневе начали перегонять золото заграницу и вкладывать в западную экономику. При Горби процесс пошёл, да так, что чуть Кремль по кирпичику за бугор не отправили. Получилось, что завод — за кордоном, а едоки — здесь. Очень удобно! Они там вкалывают на ваших фирмах и гонят в Россию ширпотреб и жратву. А здесь качают нефть, для вас же, и ядерно-ядрёные ракеты от пыли протирают. Чтобы шарахнуть, если вашим интересам на их рынке что-то угрожать начнёт. А поставленный вами смотрящий то в демократию играет, то гайки затягивает. Эдакий политический онанизм, ни уму, ни сердцу. Но народу нравиться.
— Разве плохо было придумано?
— Гениально! У Ленина с Троцким не получилось профинансировать мировую революцию, у Сталина не сложилось весь мир коммунизмом облагодетельствовать. А у вас получилось мировой капитализм на корню скупить! Завидую, чёрт возьми, белой завистью.
— Ну, положим, не скупить. А стать акционерами глобализма раньше, чем о нём раструбили газеты. Это территория находится под нашим контролем. Не жёстким, но вполне оптимальным.
— Ох-ох-ох! — Старостин покрутил головой. — Одно дело с умным лицом купоны стричь, а реальным делом заниматься — это совсем другое. Как вы народу объясните, что им подвинуться надо, чтобы вся Европа сюда перекочевала?
— Какому народу? — Салин иронично усмехнулся. — Семьдесят с небольшим миллионов человек. Треть поражена наркоманией. Двадцать миллионов наследственных алкоголиков. Статистику по патологиям и обычным болезням, честно говоря, не помню. Но она ужасающая. Нет никакого народа. Есть человекообразные. Если судить по нормам современной технической культуры, они — даже не рабочий скот.
— Кто из нас фашист? — набычился Старостин.
— Лично я — реалист.
Старостин, сбросив маску дуче, рассмеялся.
— Тогда я — иллюзионист!
— Вопрос не в брэнде, а в цене товара. Мы готовы купить Движение. Это единственное, что ещё представляет хоть какую-то ценность.
— И почём?
— За политическое и физическое долголетие его лидера. Который гарантирует полный контроль за социумом, если эту аморфную массу можно так называть. Как реалист я понимаю, что полный контроль можно удерживать лишь ограниченное время. Но десять лет нас вполне устроит.
— Семь. Потому что больше времени ни у кого нет.
Салин кивнул.
Старостин отломил кусочек хлеба, скатал в шарик, задумчиво стал гонять по столу.
— «Там за облаками рождается поколение, которому не больно будет умирать», — словно самому себе, произнёс он.
От нервного напряжения на Салина вдруг напал зверский аппетит. Он посмотрел на тарелки с едой. Сервировано и приготовлено всё было с великим умением. А они, поглощённые беседой, едва притронулись.
Ника впорхнула в гостиную, принеся с собой уютный аромат кухни. Старостин вопросительно посмотрел на неё.
— Простите, что вторгаюсь в ваш разговор, — когда она начинала говорить, верхняя губка забавно вздрагивала. — Но там такое! Срочно нужна мужская помощь.
Она сделала круглые глаза и развела руками.
— Горим? — нахмурился Старостин.
— Ну, ты же знаешь, женщина и техника — вещи несовместимые.
— О господи! — Старостин убрал с колен салфетку. — Извини, Виктор Николаевич, сам понимаешь…
На кухне у Ники всё было в идеальном порядке. Пирог уже стоял на столе, накрытый ярким рушником.
Трубка телефона лежала рядом.
Ника заговорщицки подмигнула Старостину, привстала на цыпочки, скользнула губами по щеке, прошептала в самое ухо:
— Александр ждёт. Как ты просил.
Старостин прикрыл микрофон ладонью, поцеловал Нику в висок. Зажмурился от аромата её волос.
На другом конце повисла тягучая тишина. Выдержка у Александра была беспредельная. Сказали, жди, пока не подойдёт хозяин, будет год сидеть и ждать.
— Саша? — Старостин покосился на дверь.
— Я, Иван Иванович.