Неудача Кунцевича — страница 17 из 20

Оба тяжело дышали и смотрели друг на друга.

— Прошу прощения, мадемуазель, — сказал спаситель.

Он поднялся, помог подняться графине.

— Разрешите представиться, мадемуазель, — граф д’Эврэ.

Потом стал отряхивать свой плащ, увидел на нем огромную дыру и прекратил это занятие.

— Чертова служба, второй плащ на помойку!

Рассказывала Ольга Аркадьевна долго, потому что рассказ периодически прерывался рыданиями.

— Да не дружила я с ним, он из клиентов. Месье Корнилов — шофер, а они — эмигрантская элита, всегда при деньгах, и скупостью не отличаются. Как-то сидим мы с ним вдвоем за столиком, ликер пьем, болтаем, и он, как бы между прочим, говорит:

— Жалко вам Лару, Ольга Аркадьевна?

— Жалко, конечно, — отвечаю.

— И мне жалко, а особенно я о том жалею, что она до сих пор не отомщена, что убийца ее на свободе разгуливает.

— Не очень-то полиция его ищет, — говорю. — К нам один явился, порасспрашивал, ушел и больше не появлялся.

— Это я про вас ему говорила, месье комиссар, — обратилась графиня к д’Эврэ, — я же не знала тогда, как вы расследование ведете, сколько сил прилагаете, чтобы преступника сыскать.

— Я не комиссар, я инспектор, — смутился д’Эврэ. — Прошу вас, рассказывайте по существу, не отвлекайтесь.

— Прошу прощения, я в полицейских регалиях не разбираюсь. Так вот, ушел, говорю, месье инспектор, а второй раз полиция явилась только тогда, когда про связь Ларочки с месье Навахиным узнали, стало быть, убийство простой девушки мало полицию интересовало.

А шофер мне говорит:

— Так он потому он в первый раз и ушел, что никто из вас ему про дружбу месье Навахина с Ларой не рассказал.

— Кстати, а действительно, почему вы об этом факте ничего месье д’Эврэ не сказали в его первый визит? Может быть, он не спрашивал? — поинтересовался Рош.

— Спрашивал, но видите ли… Мы подумали, что незачем — месье Навахина же убили раньше Ларочки, стало быть, он ее убийцей быть не мог, а способствовать тому, чтобы ее имя трепали в газетах, нам не хотелось. Вот мы с Верой и промолчали. Дуры. Но потом же мы про Дмитрия Сергеевича рассказали, когда вы, господа, второй раз явились. Ах, если бы я тогда знала, что за человек месье д’Эврэ, я бы ему сразу всю душу открыла.

Она так посмотрела на инспектора, что тот покраснел.

— Прошу вас, мадемуазель, продолжайте, — нетерпеливо сказал Рош.

— Простите. Так вот. Упрекнул меня шофер, а потом и говорит:

— Да я и сам хорош. Есть у меня предположения, кто мог Навахина убить, а в полицию не сообщаю.

— Почему же? — удивилась я.

— Словом связан. Понимаете, есть у меня знакомец один, который слышал, как месье Навахин крепко ссорился с одним человеком. И обещал этот человек Навахина прирезать. А я этого человека знаю, да и вам он знаком.

— Боже мой! Кто это?

— Вы же месье Себастьяна, испанца, изволите знать? Того, что вербует господ офицеров на службу к генералу Франко? Так это он.

— Этот мог! Он бешеный. Как-то Василий, официант наш, нечаянно на него водку пролил, так Себастьян его чуть не убил, едва оттащили.

— Вот-вот. Он к тому же и морфинист, а такому человека зарезать — как нам с вами чашку кофе выпить.

— О нем надо непременно сообщить!

— Дело в том, что человек, который мне про эту ссору рассказал, в прошлом году высылался из Франции, и сейчас в Париже нелегально. Ему никак нельзя с полицией встречаться. А без его показаний испанцу предъявить будет нечего.

— Так что же делать?

— Есть у меня одна мысль. Что, если кто-нибудь из служащих «Джигита» скажет, что слышал угрозы Себастьяна в адрес Навахина?

— Я бы могла это сделать, но показания надо будет подтвердить под присягой, а врать, поклявшись Господом Богом, я не могу.

— Можно обойтись без присяги.

— Это как же?

— Я думаю, полиция пришлет в ресторан своего агента, который будет всех исподволь про Лауру и Дмитрия Сергеевича расспрашивать. А вы бы могли этому агенту про ссору месье Навахина с Себастьяном рассказать, будто вы эту ссору слышали. А коли вас к официальному допросу пригласят, вы можете все отрицать, и врать под присягой не придется.

Я подумала и решила, что ничего плохого не будет, если я все так, как месье Корнилов предлагает, сделаю.

— Ну что ж, — говорю, — согласна. Только как я узнаю, который из посетителей агент?

— А вы всем, кто про Навахина и Лару будет спрашивать, эту историю и рассказывайте, авось один из них и окажется агентом.

Так и случилось.

— А почему вы сказали, что Навахин ругался с Себастьяном по-испански? — спросил Кламар.

— Когда месье Корнилов ушел, стала я обдумывать, как мне правдоподобнее вашему агенту все рассказать, и придумала про мужской туалет и нашу уборную. Между ними действительно стенка тонкая и все слышно. А потом подумала, спросят меня, насчет чего они ссорились, что я отвечу? Если скажу — не слыхала, не поверят: слышно все прекрасно, и проверяется это легко. Тут-то мне в голову и пришло, что будто бы они по-испански говорили, и я их не поняла.

— Как замечательно, что это вам пришло в голову, мадемуазель Вербицкая, — сказал Рош. — Про то, что вами ГПУ интересуется, вы Корнилову сегодня сообщили?

— Да. Как сторож ушел, — в голосе Ольги Аркадьевны послышались нотки презрения, — я сразу к Ивану Алексеевичу побежала. Он сказал, чтобы я не боялась, что он все уладит и что ему надо срочно уйти, чтобы все устроить. Устроил…

Графиня опять разрыдалась.

Глава 13

За некоторое время до описываемых событий Осип Григорьевич встретился с гепеушником, энкаведешником, или гэрэушником, в общем, с человеком, от которого зависела судьба его матери.

— Я абсолютно не понимаю, зачем вам эта информация, — сказал гепеушник, — но обязательно узнаю.

На следующую встречу представитель СССР принес заверенную нотариусом копию аттестата зрелости Дмитрия Сергеевича Навахина из Третьей московской гимназии, из которой следовало, что учился Митя Навахин через пень-колоду, пару раз оставался на второй год, именно из-за неудовлетворительных оценок по французскому и немецкому.

— Однокашники говорят, что языки ему совершенно не давались. — доложил энкавэдешник. — Работавшие в банке французы также утверждают, что очень плохо понимали своего патрона. Жена говорит, что Дмитрий Сергеевич мог свободно изъясняться по-русски, с трудом — на языке страны пребывания, а другими языками не владел.

— Замечательно! — воскликнул Осип Григорьевич. — Теперь давайте подумаем, откуда я об этом узнал.

Редакция «Последних новостей» помещалась в центре Парижа, на рю Тюрбиго, 26, во втором этаже, и занимала хоть и многокомнатное, но весьма непрезентабельное помещение. В первом этаже дома находилось грязноватое бистро под названием Дюпон («Сhez Dupont tout est bon»[69]), куда сотрудники газеты спускались перекусить и выпить кофе или пива.

В жаркий августовский день в полупустую комнату помощника главного редактора вошел один из постоянных авторов газеты — писатель и поэт Коловратов.

— Здравствуйте Игорь Платонович, вот-с, принес продолжение фельетона[70], — сказал он, кладя на стол несколько исписанных листов бумаги под скрепкой.

— Замечательно! Павел Николаевич как раз спрашивал.

Поговорили о фельетоне, о погоде, о том о сем, и автор собрался уходить.

— Кстати, — сказал он уже у порога, — давеча получил письмо из Праги от троюродного брата. Представляете, он учился вместе с покойным Дмитрием Сергеевичем Навахиным и очень удивлен, что этот человек стал банкиром. Так прямо и пишет — дурак дураком был Митька, по два года в одном классе просиживал!

— Да вы что? Это весьма интересно! Скажите, а нельзя ли взять у вашего братца эпистолярное интервью по этому поводу? Читателям было бы интересно, кого большевики назначают в банкиры.

— Я думаю, это возможно. Подготовьте вопросный лист, а я вышлю его кузену.

Д’Эврэ вестям, которые принес Клопп, был не рад.

— Дело давно считается раскрытым, наш министр перед президентом о нем отчитался, и президент его благодарил. Да и мы все уже поощрения получили. Мне что, премию в кассу вернуть? Не могу, я ее уже потратил, вот — плащ купил.

— Месье инспектор, помнится, вы как-то говорили, что я — настоящий сыщик, из тех, которые, почуяв след, ни за что его не бросят, не добравшись до дичи. Я был о вас и о комиссаре Роше аналогичного мнения. Выходит, я ошибался?

Инспектор вздохнул и пошел докладывать по начальству.

Клопп вышел из метро «Порт де Клиши», поинтересовался у аборигена, продававшего с лотка запыленные фрукты, где находится отель «Селект», и, прихрамывая, побрел в указанном направлении. Он шел по грязным тротуарам, мимо железных баков, часть которых лежала на боку, вывалив на мостовую вонючий мусор, мимо молочного магазина с выставленными у дверей бидонами, которые обнюхивала тощая собака.

— Федор Евдокимович, вы поприличнее места не могли найти? Жалование же вроде позволяет.

Стражник жил на четвертом этаже, и когда открыл дверь своего номера, Клопп стоял перед ним, вытирая лицо обширным носовым платком.

— А чем вам моя гостиница не нравится? На кровати один сплю, уже хорошо.

Филаретов перебрался в Клиши с одной целью — чтобы иметь возможность каждое утро возвращаться домой вместе с Ольгой Аркадьевной. Графиня провожать себя позволяла (а как не позволить, если им по пути), но вела себя с ним довольно холодно, разговор поддерживала вяло, шуткам улыбалась редко. Федор Евдокимович грустил.

— Проходите, Осип Григорьевич, — пригласил Клоппа в номер бывший сыскной агент, — чайку прикажете?

— Спасибо, Федя, но нет. У меня к тебе важный разговор. Скажи, к тебе ГПУ уже приходило?

Филаретов не заметил, что папироса истлела до мундштука, и все пытался затянуться.

— Так вы считаете, что они могут про нее знать?