— При чем здесь заграничные поездки? И откуда вы знаете про запрет на разводы?
— С кем мне только не приходится общаться в моем кабачке, месье инспектор. Невозвращенцы ко мне тоже заходят.
Слово «невозвращенцы» Клопп перевел как «non-revenus»[35], чем окончательно запутал полицейского.
— Я ничего не понял, но поверю вам на слово. Получается, что у М. был хороший повод покончить с мадемуазель Фурро. Кстати, а почему он писал ей по-русски?
— Я пообщался с ее отцом, он абсолютный русак. Очевидно, что в семье говорили на моем родном языке. Видимо, Лаура знала русский лучше, чем ее корреспондент — французский.
— Понятно. Получается, что после того, как мадемуазель Фурро несколько раз отказалась встретиться с М., он сам встретил ее и зарезал. Постойте… Нет, не сходится.
— Что не сходится?
— Да я уж подумал, а не Дмитрий ли это Навахин.
— Советский банкир, которого нашли убитым в Булонском лесу?
— Да. Но он мадемуазель Фурро убить никак не мог, его самого зарезали за день до ее смерти.
— Точно?
— Обижаете, господин Клопп. Я по долгу службы обязан следить за всеми выдающимися преступлениями рядом с моим участком, да и ориентировка нам приходила.
Глава 3
— И где это мы были? — спросила Настя-Анастасия, едва супруг переступил порог родного дома.
— К Пышману ездил, — ответил Клопп, вынимая из сумки и ставя на стол банку с выбитой на крышке «фирмой»: «P. KORKOUNOFF, 132, rue du Point du Jour. Boulogne-Billancourt (Seine)». — Огурчиков вот купил на пробу, говорят, не хуже луховицких.
— Чтобы съездить к Пышману и обернуться, надобно не более часа, а тебя не было в ресторане с двух. Мамзель себе завел?
— Ну сколько можно, Настя!
Осенью мадам фон Клопп должна была отпраздновать сорокапятилетний юбилей, грустила по этому поводу, стала посещать Institut de Beaute KEVA[36] на рю Тронше и подозревать мужа в дружбе с посторонними женщинами.
— Кстати, а что это за красавчик с тобой сегодня разговаривал в ресторане? Сутенер?
— Да, в его кабак на Монмартре поступила свежая партия герлс[37], он привозил их фотографии и предлагал выбрать подходящую в мамзели. Где у нас газеты за прошлый месяц?
— В печке сожгла!
Жена ушла в спальню, хлопнув дверью.
Осип Григорьевич вздохнул, вспомнил, что об убийстве Навахина читал в «Иллюстрированной России», прошел в ресторан, снял с полки подшивку за текущий год, нашел нужный номер и углубился в чтение.
«Загадочное убийство Навахина.
Конец карьеры видного агента Москвы
В понедельник, пятого апреля, в Париже среди бела дня был убит видный многолетний помощник большевиков Дмитрий Сергеевич Навахин.
Прошла неделя, но тайна убийства Навахина остается неразгаданной.
«Навахина убил сумасшедший», — говорят одни. Но это ровно ни на чем не основанное абсурдное утверждение.
«Навахина убили из личной мести, одно из близких к нему лиц, имевших с ним дела», — говорят другие.
«Навахин был убит из политической мести», — и к этому добавляют — агентами ГПУ.
Очередные процессы в Москве, на которых истреблялись большевиками их вчерашние товарищи, заставляют многих поверить этой гипотезе.
Процесс 16-ти в Москве в августе прошлого года и процесс 17-ти в январе этого года перевертывают все понятия о большевиках, какие были до сих пор, и заставляют нас смотреть на них еще хуже, чем мы смотрели до этого.
Оказывается, важнейшие и ответственейшие деятели правительственных большевистских кругов повинны в буквальном смысле этого слова в предательстве России немцам и японцам. Оказывается, для борьбы со своими политическими противниками одни большевики устраивали убийства других большевиков, устраивали в России взрывы на фабриках и заводах, организовывали саботаж, предавали русские финансовые интересы врагам России — лишь бы только избавиться от своих внутренних политических врагов и занять их место!
Большевики на московских процессах превзошли все обвинения, какие русская эмиграция поименно предъявляла Ленину, Каменеву, Зиновьеву, Радеку и другим и до захвата ими власти, и особенно после. Поэтому нет ничего удивительного, что убийство Навахина почти единогласно стали теперь приписывать большевикам и их ГПУ. Большевики, расправляющиеся со своими ближайшими вчерашними товарищами, одновременно расправляются теперь и с теми бывшими своими помощниками, кого они теперь считают вредными.
В эмиграции Навахин появился вскоре после захвата власти большевиками. Он вращался в антибольшевицких кругах, но одним из первых стал завязывать сношения с новыми хозяевами России. В тяжелые для них годы он оказывал коммунистам огромные услуги за границей. Так, в 1922 году он с другими предателями, до того работавшими в эмиграции, открыто пошел навстречу большевикам во время Генуэзской конференции и оказал им тогда колоссальные услуги. Этим он заслужил такое доверие у большевиков, что смог вернуться в Россию, пробыл там на службе довольно долгое время и только год назад благополучно с финляндским паспортом явился в Париж.
Здесь он делается директором большевицкого банка «Банк де Пэи де Сюд» на авеню де л’Опера и является одним из главных агентов большевиков в сношениях с иностранцами и в устройстве их финансовых дел. В то же самое время он бывает и среди эмигрантов и старается организовывать среди них нужные для большевиков дела».
Осип Григорьевич отложил журнал и оглядел зал. За соседним столиком обедала княгиня Софья Алексеевна Волконская, бывшая фрейлина последней русской императрицы, а теперь шофер парижского такси.
Клопп дождался, пока княгиня дойдет до дижестива, и когда Софья Алексеевна потребовала рюмку водки, подошел к ней и поклонился:
— Здравствуйте, ваше сиятельство. Сегодня водка за счет заведения.
— Мерси. Отчего такая щедрость?
— Нуждаюсь в вашей помощи, — не стал юлить Осип Григорьевич.
— Ну что ж, помогу, коли смогу. Если эта помощь, конечно, не сильно дороже рюмки водки.
— Мне необходима всего лишь одна небольшая справка.
— Хотите узнать, что подавали ее величеству на завтрак?
— Нет, хочу узнать, далеко ли рю Клозель от авеню де л’Опера.
— Проспект Оперы довольно велик, вас какой дом интересует?
— Тот, в котором расположен «Банк де Пэи де Сюд». Номера я, к сожалению, не знаю.
— А дом на рю Клозель?
— Там, где почта.
Княгиня на секунду подняла глаза вверх и сказала:
— Почта через дорогу от банка, если выйти через задний двор.
— Спасибо, мадам. Может быть, выпьете шампанского?
— Благодарю, но нет, в это время дня я пью водку.
«Формально большевики выдают этот банк за французский, — писал дальше анонимный автор. — Большинство служащих в нем — французы, и при том не коммунисты. Но, конечно, там все ведется по указке большевиков некоторыми их агентами, в руках которых сосредоточены все банковские связи.
Много поработал на советскую власть один из директоров этого банка — Дмитрий Сергеевич Навахин. Он оказал и оказывал бы до сих пор огромные услуги ей и в банке, и вне его — среди французского общества.
Это был один из деятельнейших помощников большевиков заграницей и в их больших и малых делах.
Расследование дела об убийстве Навахина, без всякого сомнения, позволит познакомиться с закулисной стороной его сложной деятельности за последние годы и с его связями среди большевиков и иностранцев.
Эти разоблачения представят, конечно, огромный интерес не для одних русских, но и для иностранцев и прежде всего для французского общественного мнения.
Если расследование будет вестись удачно, можно будет ожидать сенсационных разоблачений. Будем с нетерпением ждать этих разоблачений!»
Не спалось. Осип Григорьевич поднялся, накрыл жену сползшим одеялом, вышел на заднее крыльцо, закурил. «Нет, с ГПУ я бороться не стану, прошлый раз еле ноги унес. Ну его к лешему, этого д’Эврэ. Девочку жалко, конечно, но, как говорится, своя рубашка ближе к телу. Пусть ее убийцу ищут те, кто жалование за это получает. А мне надо завтра к Коркунову сходить, договориться о поставках огурцов. Не луховицкие они у него, конечно, но тоже весьма недурны. Все, хватит в сыщика играть, Ося».
На следующий день он дождался, когда супруга отбудет в Париж ухаживать за своей красотой, и похромал в участок.
Глава 4
По неведомым Клоппу причинам два совершенно разных парижских предместья в 1926 году объединили в одну коммуну: были Биянкур и Булонь, а стала Булонь-Биянкур, департамент Сена.
При этом в Булони были шикарные виллы, а в Биянкуре — шестиэтажные дома без лифта, в Булони был знаменитый лес, в Биянкуре — старое кладбище и грязная речка. В Булони проводили скачки, на которые стекались сливки парижского общества, а в Биянкуре был завод «Рено», на котором работали плохо говорящие по-французски эмигранты. В Булонь люди переходили из Парижа по широкой зеленой аллее, в Биянкур — по пыльной некрасивой торговой улице. В Булони были дорогие рестораны, в Биянкуре — трактир «У хромого Жозефа» и ему подобные.
Комиссариат коммуны и вовсе находился в Париже, на улице Шардон Лагаш, в четырех остановках от ближайшей к «Хромому Жозефу» станции метро «Биянкур». Поездка в один конец занимала полчаса, д’Эврэ должен было обернуться еще до обеда, но в этот день в ресторане Клоппа инспектор так и не появился. Не пришел он и на следующий. Д’Эврэ переступил порог «Хромого Жозефа» только через два дня.
— Начал я было Гийому рассказывать о ваших догадках, так он меня перебил, сказал, что не ему об этом надо докладывать. Оказывается, дела в комиссариате нет, его забрала Набережная[38], причем сразу, в день убийства, — сказал инспектор, сделав несколько глотков из кружки с пивом. — И из-за этого возникли некоторые затруднения.