о и уважительно.
– Ничего у нас не получится. Посудите сами: чтобы выступить на чемпионате, нужны ведь не только клюшки, но и коньки, и какая-то форма. А на коньках хоть кто-то стоять умеет? А еще этот мяч гонять? В общем, не помешало бы научиться играть. А как это сделать, если у нас даже поля нормального нет? В школьном дворе к чемпионату не подготовиться. И вообще, мы живем в неудачном месте. Так что и шансов у нашей команды нет никаких. Хоть сразу называй ее «Неудачник».
Аргументы был убийственными. Поэтому все, кто стоял рядом, замолчали. И тут Петя, хоть и старался не встревать лишний раз в споры, потому что проку в них никакого не видел, почувствовал, что его это зацепило. Он поднял голову и как-то почти виновато, но твердо сказал:
– Может, оно и так. Может быть, мы и неудачники. Да только чего же мы даже не начали готовиться, а уже проиграли? Это ведь неправильно…
Елисеев поправил очки и после небольшой паузы произнес:
– Ну, может, и неправильно. Но против реальности не пойдешь. Переиграть ее очень трудно.
И как-то так тоскливо стало всем от этих слов. И ведь правда, так и есть. Неудачное время, неудачное место. И все это было про них.
Но тут они увидели, что по песчаной полосе у самого прибоя идет их учитель. Идет медленно, внимательно рассматривая прибрежные камни, песок, а еще снег и лед.
Перов брел мимо старых лодок, камней, выброшенных сетей – всего, что оставляет море людям, которым не дано знать о своем завтрашнем дне. Наконец найдя то, что искал, он наклонился к морю, поднял какой-то кусок просоленной деревяшки и сунул ее под мышку. Потом повернулся и помахал рукой своим ученикам, сидящим на вечном причале.
О том, что́ учитель там нашел, дети узнали очень скоро.
Раньше в каждой школе был кабинет труда – с верстаками, слесарными и столярными станками. В современных школах такого нигде нет, а в местной каким-то чудом мастерская сохранилась. Техника, конечно, там была старой, но если за ней ухаживать, то еще много хорошего на ней можно сделать.
Уже после уроков, когда немногочисленные ученики разбежались по домам, учитель прошел в мастерскую, включил столярную вертушку и начал вытачивать какую-то деталь из найденного на берегу куска дерева.
Работал он небыстро. Подгонял всякие штифты и настройки. Потом брал в руки штангенциркуль и замерял деревяшку. И все это повторялось раз десять, не меньше. Закончив, Перов улыбнулся и с любовью посмотрел на результат своих трудов – круглый мяч, выточенный из настоящего просоленного морем дерева. Потом взял краску и аккуратно покрасил его в яркий супероранжевый цвет.
Первая официальная тренировка перед чемпионатом проходила в школьном дворе. Дети были с клюшками, но без коньков: кто в зимних кроссовках, кто в валенках. В общем, кто во что горазд.
Юные хоккеисты смотрели на Перова, он – на них. От разномастного вида этих мальчишек, которым очень хотелось попасть на чемпионат, у Перова что-то заныло в легких.
Впереди всех – Пузел. Он, конечно, никогда виду не подавал, что переживает из-за своей неспортивной комплекции, и клюшку в руки взял одним из первых.
Егор Родькин, который стоял рядом, был чуть ли не вполовину меньше своего товарища по команде. Из-за маленького роста ему всю жизнь доставалось от старших. Это научило его всегда быть внимательным – чтобы успеть заранее оценить ситуацию и, если будет нужно, придумать, куда и как можно ретироваться. Кстати, может быть, и поэтому тоже бегал он быстрее многих.
Лешка Михальчук с малых лет бредил футболом. Классно – по местным поселковым меркам – крутил финты. Свои пацаны называли его Миранчуком. Это как тот, который играет за какой-то крутой итальянский клуб. Оно, в общем, тоже почетно, но все равно получалось, что он был Миранчуком местного масштаба. А каждый ведь хочет быть не просто чьей-то копией, а самим собой и желательно первым в своем деле. Но до большого футбола ему, как ни тянись, не добраться. Бенди – это, конечно, не футбол, но общего много. Поэтому и пришел Лешка в команду одним из первых.
У Бори Савельева родители были еще те. Он от них сбежал, а когда их лишили родительских прав, то его отправили в детский дом. Только он сбежал и оттуда. В конце концов его забрала сестра. Она уже взрослая. Есть семья и свои дети. Ее муж не был в восторге, однако ведь и Борька не чужой. В общем, вроде смирились. Но радости особой в этом не было. Борька привык огрызаться по поводу и без, и постепенно за ним закрепилась репутация неуживчивого подростка. Сказать по-простому – хулигана. А про то, что под одеялом он, бывало, плакал, никто даже не знал.
И даже Василий Евсеев в своих огромных очках стоял на хоккейной передовой. Решил: хватит быть сосиской. Пора браться за клюшку.
В общем, если разобраться, то у каждого из тех, кто пришел на первую тренировку и теперь стоял в шеренге, как в настоящей большой команде, были свои причины надеяться на бенди. Даже у единственной девочки-хоккеистки Синицы. Родители заставляли ее играть на пианино, и она занималась музыкой каждый день часа полтора, но почему-то рвалась на поле. Может, хотела кому-то что-то доказать? Сейчас у девочек это обычное дело.
– Кто тут предлагал назвать нас командой «Неудачник»? Мол, в неудачное время, в неудачном месте… – спросил Перов.
Дети молчали. Откуда он это узнал? Хотя мысли ведь витают в воздухе. Мог поймать, как бросок мяча.
Что там происходило у тренера в голове, ребята не понимали, но выглядел он явно как-то иначе, чем раньше. А они всё смотрели на своего учителя, словно ждали: вот сейчас он скажет им нечто очень важное и нужное именно в этот момент. И Перов тоже чувствовал, чего ждут от него ученики. Какие-то мгновения ему казалось, что даже близко ничего такого он не сможет произнести. Но тут откуда-то к нему пришли нужные слова. Даже если ему самому не хватало сил в них поверить, перед мальчишками думать про себя было стыдно, и он начал говорить.
– Я вам хочу сказать, что говорить про неудачное место и время – это самое простое. Под такие слова и объяснений никаких подбирать не надо. А я вам хочу сказать, что вы… Вы – команда мечты… Вашей мечты. И другой команды у вас здесь не будет… Не было бы мечты – не вышли бы на поле. А если вышли – значит, давайте играть! Возражения есть?
Возражений не было.
– А как же мы будем играть без коньков? – спросил кто-то из будущих звезд русского хоккея.
Учитель немного замялся.
– Сейчас – этап без коньков, – произнес Перов. – Он тоже важен. Общая физическая подготовка – это фундамент. Работа с клюшками. Без этого – никуда. А коньки отыщем… А заодно и поле со льдом…
– А мяч? Мяч-то у нас есть? – спросил Евсеев.
– Кстати! Мяч у нас уже есть! – и учитель достал из кармана выточенный из прочного, проверенного морем дерева оранжевый мяч. – Ну а сейчас побежали! – скомандовал тренер.
И они побежали. Всё как положено на большой тренировке: бег, разминка, отжимания, пресс.
Санкт-Петербург – Верный[6]– Санкт-Петербург,
лето 1899 года
…Впрочем, назвать безоблачной жизнь Санкт-Петербурга было бы несправедливо. К сожалению, мир, который нас окружает, состоит не только из счастья, прогресса, надежд. Достаточно уйти в сторону от парадных проспектов и улиц столицы – и ты попадаешь в другой мир: в царство нищеты и отсутствия всякой надежды. Тысячи людей живут там и не имеют никакой возможности поднять голову, чтобы увидеть хоть что-то отрадное в жизни. От этого становится еще более горько, когда видишь детей, от своего рождения обреченных самою судьбой. Скольким из них удастся увидеть лучшую жизнь, когда большинство даже не знают, куда стоит смотреть? Тем острее в эти минуты я осознаю, что учеба в Императорском институте дает мне надежду на завтрашний день. И тем усерднее я отдаю свое время учебе, лишь блестящие успехи в которой могут стать основой той жизни, которую я надеюсь построить.
На фоне таких размышлений относительный оптимизм и даже некоторую легкость в душе придают планы на лето. После практики в Верном надеюсь провести несколько недель дома, с самыми близкими для меня людьми. Я не был дома почти год. Они пишут, что уже ждут меня…
…Увы, моим планам, похоже, сбыться не суждено. Как минимум в настоящий момент. Тиф, который я перенес во время практики на Южно-Русской железной дороге, оказался слишком тяжелым. Врачи говорят, что мне повезло и я чудом выжил. Но все заработанные деньги пришлось отдать за лечение, и ни о каких поездках сейчас речь не идет.
Так что пока пришлось остаться в Верном, где обрабатываю результаты практических изысканий. Поэтому у меня сейчас много рутинной работы. Хотя в технических отчетах о многом увиденном не расскажешь. Постоянно вспоминаются мальчишки из тех деревень, где нам пришлось побывать. Железнодорожные паровозы неизменно вызывали у них ужас и восхищение. Не видевшие до этого ничего более сложного, чем гужевая повозка, они все время крутились вокруг нас, пытаясь хоть так прикоснуться к недоступному им будущему.
Теперь я стал совершенно убежден, что все начинается в детстве, даже если ты сам не отдаешь себе в этом отчета. Причем самые необычные мечты становятся той путеводной звездой, которая и определяет твою жизнь. В моем случае все было чрезвычайно просто. Я хорошо помню ту случайную встречу, когда мне было примерно двенадцать лет, которая и определила мою судьбу, – первый паровоз, что мы увидели, находясь проездом в Санкт-Петербурге. До сих пор помню мощь его внешнего облика, блеск латуни, огромные бегущие вперед колеса. Я смотрел на него так же, как эти дети. Ну а потом была встреча с капитаном, который помог мне посмотреть вокруг себя другим взглядом.
К сожалению, в отличие от меня, у этих местных мальчишек вряд ли будут возможности поступить в институт и связать свои судьбы с прогрессом. От этого становится грустно и неуютно. А еще – от того, какие козни строят местные владельцы конных заводов, которые что есть мочи противятся приходу в их края нового транспорта. Из-за него они теряют привычные доходы, а потому всеми силами цепляются за старое и мешают идти нам вперед. Они, конечно, не смогут повернуть время вспять, но затормозить – это вполне им по силам.