Потом Перов резко повернулся к Мокрому. Тот озадаченно и чуть испуганно смотрел на учителя.
– А ну пошли отсюда! – скомандовал учитель и вышел из теплой турбазы на берег реки, на мороз, хлопнув дверью. Следом за ним вышел и мэр.
На воздухе было прохладно, но зато свежо. Несколько минут Перов и Мокрый стояли молча, задумчиво глядя перед собой, окидывая взглядом бескрайние заснеженные сопки. Они хоть и уходили за горизонт, но толку от них не было никакого.
– Говорил же я тебе… – раздраженно произнес учитель.
Мокрый ему не ответил и продолжал осматриваться.
– Вон там, в стороне, есть заводь, – и он показал влево от комплекса. – Это уже не их территория, так что к нам не придерешься. Там-то и будет ваш, то есть наш, первый лед.
Париж,
16 апреля 1900 года
А в Париже в апреле уже цветет сирень – это поражает не менее, чем все технические новшества и достижения, благодаря которым я оказался здесь. Удивительным образом несколько студентов, отмеченных за прилежание и упорство, были командированы на Всемирную выставку, которая накануне торжественно открылась в Париже. Мне посчастливилось оказаться в числе тех будущих инженеров, кому довелось увидеть лучшее, что есть в настоящий момент в мире. Думаю, не последнюю роль сыграл в этом мой французский, который я по-прежнему практикую вместе со своим гимназистом Иваном.
Россия на этом празднике прогресса и цивилизации – на особом положении. Из восемнадцати тематических дворцов мы не приняли участие лишь в одном – колонизации. Зато более чем достойно представлены во всех иных. Транссибирская железнодорожная панорама покоряет всех без исключения. Публика заходит в вагоны, которые двигаются словно по рельсам, и тут же за окнами принимаются мелькать виды российских пейзажей. В «конце пути» восхищенные французы выходят через другие двери и попадают в Китайский отдел.
Ажурный павильон, выполненный из чугуна на Каслинском чугунном заводе, вызвал восторг изяществом барельефов и красотой экспонатов. Чего стоит, например, изображение пальмы, которую русский умелец Мерцалов выковал из обычного рельса, причем без сварки и соединений! А русский ученый по фамилии Перский сделал доклад об «электрическом» синематографе и назвал его la television.
В центральном павильоне, построенном неподалеку от Эйфелевой башни, я перекинулся парою слов с Константином Коровиным, который написал для него почти три десятка панно, причем часть из них – в том самом походе на Мурман, о котором мне когда-то рассказывал мой знакомый капитан «Stella Polare». Известный художник оказался более чем приятным в общении человеком, а когда мы заговорили про Русский Север, он произнес:
– Какой чудесный край Север Дикий! И ни капли злобы здесь нет от людей. И какой тут быт, подумай, и какая красота!.. Я бы хотел остаться жить здесь, навсегда… Но тогда не остался. Не та была у меня, как видно, судьба.
Хороший человек, светлый.
В общем, как пишут газеты, Россия на этой Всемирной выставке взорвала стереотипы и произвела фурор. Я счастлив, что стал свидетелем этого триумфа!
Идеальная точка
В библиотеку к матери Солнце приходил как к себе домой. А куда же ему еще идти? Он знал тут все стеллажи и полки. Понимал, где что искать, и даже сам запах книг казался ему родным и уютным.
После того как выяснилось, что картина с их берегом океана была на какой-то всемирной выставке больше ста лет назад, а написал ее, оказывается, великий художник-импрессионист, Солнце, Пузел и Синица не мешкая засобирались в библиотеку.
Для начала Петина мать напоила их чаем, а потом отправила самостоятельно путешествовать по фонду.
– Мам, а ты не помнишь, у тебя есть альбомы Коровина? – решил уточнить Петя.
Мама на секунду задумалась и ответила с точностью чуть ли не до книги:
– Посмотри на пятом стеллаже, третья полка, между Брюлловым и Левитаном.
Как она и сказала, альбом Константина Коровина стоял именно там, словно ждал тех, кому он будет по-настоящему нужен.
Дети с жадностью принялись листать мелованные страницы. Названия картин оказались такими привычными, что ребята только удивлялись. Неужели это знаменитые картины, а не заметки из их обычной жизни? «Треска и палтус», «Остров Кильдин», «Берега Мурмана, или Поморские кресты»…
– А вот уж совсем наше, – произнес Солнце, разглядывая картины. – «Устье реки Териберки», «Становище Териберка на Мурмане», «Екатерининская гавань», «Церковь и кладбище в Еретиках», «Мурманский лов рыбы ярусами в море».
– Ну точно, все как у нас, – поразился Мишка, а наклонившись, добавил: – Наверное, можно найти, где сейчас стоят наши дома…
– А это идея! – воскликнула Синица и восторженно посмотрела на друзей.
Вообще-то по поселку не принято ходить с широко открытым альбомом репродукций русских художников. Тут хоть передвижники, хоть импрессионисты – без разницы. Толстые книги с картинами обычно стоят на полках, и разглядывают их каждый день разве что знатоки живописи или художники. В поселке таких было немного. Один-два, а то и меньше. Поэтому альбомы в основном пылились на библиотечных полках. Но тут они дождались своего звездного часа.
– Вообще-то выносить такие альбомы на улицу не положено. От снега, дождя и ветра они могут испортиться, – посмотрела на ребят мама Пети.
– У нас важное дело, – сосредоточенно ответил ей сын.
– Есть версия, – доверительно произнес Пузел, – что пару великих полотен эти художники написали у нас. Прямо на наших сопках! Нам надо это проверить!
Прикладывать великие полотна к местности, конечно же, лучше летом. Но это ж сколько ее ждать до него! Месяцев шесть или семь. Так и жизнь вся пройдет. А месяца, как говорится, не выбирают. Вот и шли юные следопыты по знакомым улицам и тропинкам, пока еще было условно светло, держа в руках заветный альбом репродукций.
– А если нет, не у нас? – растерянно произнес Солнце, глядя в альбом.
– Да ладно! Точно у нас! – успокоил товарища Мишка.
– Но все-таки было бы здорово найти ту самую точку, на которой стоял этот Коровин, когда писал берег…
– Обязательно найдем! – не унывал Пузел. – Поищем и сразу найдем!
Изгиб бухты, запечатленный на картине, заставлял забирать направо. Туда и пошли – мимо школы, поперек старых улиц и свалки силикатного кирпича. А репродукция звала дальше.
Дети обернулись и сравнили картину с тем, что открывалось перед ними на местности.
– Не-е, – протянул Мишка. – Придется идти ещё дальше…
– Надо подняться на наше место, – сказала Синица и показала в сторону той сопки, откуда они всегда наблюдали за поселком. Правда, бывало это в теплые месяцы года.
– Не, туда сейчас не дойти, – поморщился Пузел.
– А если рискнем? – предложил Солнце.
И все вздохнули. И пошли в гору.
Привычный маршрут, хоть и занесенный снегом, все-таки был знаком с детства. Интуитивно находя тропинку, они поднимались по сопкам, огибали камни и карабкались вверх. Снег, конечно, мешал, но не был таким уж серьезным барьером. Закрепиться он здесь не успел, потому что его всегда сдувал ветер. Так и пришли за полчаса на свое место.
Переведя дыхание, они вновь раскрыли альбом и ахнули. Оказалось, они любили отдыхать на том самом месте, которое когда-то давно облюбовал великий художник.
Пораженные этим фактом, они долго стояли с альбомом в руках, смотрели то на него, то на окрестные сопки. И было от этого спокойно и торжественно – что именно этот вид их родного берега представлял Россию на Всемирной выставке в далеком Париже больше века назад.
– А красивый рисунок… – произнес Петя.
И все с ним согласились.
– Надо будет еще что-нибудь такое же написать, – предложил Пузел. – Придем сюда с красками и листами. И нарисуем!
– Для этого надо уметь рисовать! – остудила художественный пыл Синица. – А нам до Коровина как до Парижа!
– Да ладно… – махнул рукой Пузел. Такие мысли его никогда не смущали. – Какие наши годы. Научимся. Вся жизнь впереди…
Солнце и Синица посмотрели на товарища, а тот, ничуть не смутившись, добавил:
– А вот интересно, на той выставке, ну, в Париже, не было ли павильона с русским хоккеем? Мне кажется, это самое то.
Санкт-Петербург,
лето 1904 года
Сданы последние экзамены. Я получил высшие отметки: за шесть выпускных испытаний и дипломный проект. Теперь я могу с гордостью сказать самому себе, что время учебы не было потрачено впустую. Более того, за дипломный проект консольного моста совет института присудил денежную премию и командировал меня за границу для изучения опыта строительства железных дорог, плотин, каналов и портов. А значит, в моей жизни скоро наступит новый этап.
Пока же я брожу по Санкт-Петербургу, и вспоминаю, как много всего переменилось за минувшие годы, и размышляю, как изменился я. В юности месяцы подобны годам, а годы – десятилетиям. Бури пролетали над нашими головами, но мы, верные своему призванию строить дороги между странами, городами, людьми, соединять их через сотни и тысячи километров, стремились удержаться в своей колее. И в целом это у нас получилось. Получится ли там, дальше, в большом мире? Совсем скоро мы узнаем ответ и на этот вопрос. Напутствуя нас, один из наших профессоров произнес хорошую фразу: «Жизнь жива и прекрасна интенсивной работой, она не бремя, а крылья, творчество и радость. Ну а если кто-то и превращает ее в бремя, то в этом он сам и виноват».
А несколькими днями позже чуть ли не всем курсом мы присутствовали на открытии нового и удивительно красивого здания Царскоселького вокзала на Загородном проспекте. Легкий и динамичный, он пленяет своими современными формами, красотой и удобством, а потому заслуженно вызывает восторженные оценки. Гигантский вестибюль с парадной мраморной лестницей подобен оперному театру, а изысканные кованые решетки балконов, оград, ажурные козырьки, напоминающие лиру, еще более усиливают эти сравнения. А еще витражи, лепные панно и орнаменты, современный электрический свет – все это создает атмосферу праздника технического прогресса.