– Говорили, надо скорее передать, пока не уехал, – продолжил он как ни в чем не бывало. – А тут я подвернулся. Вот и предложил передать.
Он протянул Перову найденное письмо:
– Ну, кажется, успел…
Но тут Андреичу засигналили из стоявшей на обочине «буханки», водитель которой, похоже, хотел поскорее поехать на станцию, чтобы проскочить подходившую непогоду. От сигнала смотритель заторопился и исчез в снежной пелене почти так же неожиданно, как появился, толком не сказав ни здравствуй, ни до свидания.
Перов засунул письмо в карман, поднялся в автобус, прошел по салону и сел на свое место. Когда автобус выезжал из поселка, ему показалось, что мальчишки плелись с тренировки. От этого Перову стало еще тоскливей. Он отвернулся от окна и принялся смотреть куда-то вдоль салона. Потом, очнувшись на очередной дорожной кочке, достал из кармана письмо. Чуть наклонился к свету и прочитал фамилию отправителя. Это было письмо от Виктории Владиславовны Росток.
Любезный Петр Петрович!
С большой теплотой прочитала Ваше послание, которое мне передали мои дети. Оно наполнено такими добрыми и светлыми чувствами, что даже хлопоты и заботы, о которых Вы пишете, не могут их отменить. А уж находки, о которых Вы говорите, и вовсе вызывают искреннее восхищение. Тем более что я, как теперь понимаю, знала автора этого дневника, и по обрывкам информации, которую я почерпнула из общения с ним, а также из прочитанного Вами с детьми становится понятно, с каким неординарным человеком в пору моей юности свела меня судьба. А теперь, получается, она свела и Вас. Мне кажется, я немного успела о нем Вам рассказать.
Выдающийся ученый, идеалист и подвижник, он считал, что здесь – то самое место, которое он искал. Та самая бухта Счастья, обустроить которую он мечтал всю жизнь. Я понимаю это только теперь. Ведь тогда он тоже многого не рассказывал. И еще у него была присказка, которую он часто произносил: «Вот же счастье-несчастье». Она вспомнилась после Вашего письма.
Возможно, в те годы у него просто не было иного выбора места жительства, и бухта Счастья стала для него причалом, где он смог сохранить свою жизнь и посвятить ее тому, что считал важным. Кстати, он в числе первых стал сажать на наших скалах картошку. В успех этого начинания никто не верил, и тем ценнее был первый полученный урожай…
И об этом дневнике он никогда не говорил. Наверное, не хотел, чтобы его читали случайные люди. Думаю, с этой точки зрения он был бы доволен: дневник попал к тем, кто его достоин.
О себе писать мне особо нечего. Врачи делают всё что могут. Но сейчас я больше всего рада, что в Вашем лице в поселке появился еще один человек, который станет настоящей опорой, краеугольным камнем для многих хороших начинаний и сможет многое сделать, чтобы далекая бухта Счастья наконец-то приобрела конкретные очертания.
Искренне Ваша,
P. S. Надеюсь, у нас с Вами еще будет возможность поговорить про дневник. Берегите его. И Ваших детей.
Санкт-Петербург, 12 декабря 2022 года
P. P. S. К сожалению, вынуждена Вам сообщить, что Виктории Владиславовны с нами больше нет. Она тихо ушла в кругу близких людей. За несколько дней до этого она просила обязательно отправить Вам ее письмо.
С уважением,
Пораженный, Перов опустил письмо и молча перевел взгляд в темное окно.
Борт яхты «Любовь», Белое и Баренцево моря,
побережье Мурмана, 21 июля 1914 года
Как ни поражают достижения, которые довелось увидеть за время моего путешествия по миру, я так и не мог насладиться ими в полной мере, поскольку созданы они были не нами, не нашим умом и талантами и не служат улучшению жизни в нашем Отечестве. В любом случае, нам предстоит искать свой путь к счастью, свою бухту Счастья, а после – ее обустроить. Увидеть то направление, что позволит найти дорогу в завтрашний день.
А пока мой путь лежит на далекий арктический Мурман. Третьего дня мы вышли из Архангельска в сторону Кольской земли. Помимо экипажа, туда следует команда изыскателей, которую мне поручили возглавить, чтобы дать точный диагноз тому, где будет лучше устроить новый открытый порт.
Переход по морю занял почти восемь суток. В горле Белого моря нас держал шторм, и капитан посчитал верным не торопиться. Мы проводили время в изучении взятых в Адмиралтействе вспомогательных материалов, а еще любовались картинами полярного дня и границей двух морей, над которыми никогда не заходило солнце. Подобно художникам-импрессионистам, даже захотелось запечатлеть эти удивительные краски, но здесь у меня совсем иная задача.
На яхте «Любовь» мы вошли в Кольский залив и встали на рейд у Зеленого мыса, одного из мест возможного порта. Судя по всему, погода и солнце готовы помочь нам и поддержать в предстоящей работе. Солнце совсем не заходит за горизонт, а значит, полевые исследования можно проводить двадцать четыре часа в сутки. Были бы только для этого силы. Надеемся управиться до наступления осени и холодов.
Аэродром
Пораженный Перов поднял голову, не видя перед собой ни автобуса, ни пассажиров. Кто-то из них попытался заговорить с учителем.
– Никак в город, милок? – проскрипела сердобольным голосом одна из местных бабулек, решившая съездить в райцентр к внукам. Но Петр Петрович никак не ответил, чем явно обидел спутницу и заставил ее отвернуться.
Перов хотел перечитать письмо еще раз, но сейчас это было невозможно. Стало совершенно темно, и только луна освещала занесенные снегом просторы арктических сопок.
Автобус петлял по дороге, поднялся в гору, спустился на тормозах. Все шло как обычно. Перов сидел, потрясенный и скованный тем, что прочитал, не в силах сделать один верный жест или шаг.
Обстоятельства сделали их за него.
В тот самый момент, когда они проехали последнюю развилку, после которой поселок окончательно скрывался из виду, под капотом что-то сломалось, крякнуло, и автобус встал посреди поля. В буквальном смысле этого слова.
В машинах Перов не разбирался и, как всякий неспециалист, думал про иные профессиональные сферы, что там, в принципе, все не очень и сложно. Вот и сейчас он решил, что все быстро удастся починить. А как же иначе? Чего там такого – залез под капот, что-то там дернул, и вот автомобильное сердце заработало вновь. Когда прошло полчаса и в салоне стало заметно холодать, народ вышел на воздух. По обреченному виду водителя все как-то быстро становилось понятно, и опытные пассажиры потянулись домой – на скорое решение проблемы здесь никто никогда не рассчитывал.
К тому моменту Перов тоже все понял. Он огляделся по сторонам. Оценил высоту сопок, переходивших в горы. Ветер, который гулял над ними… У земли все было тихо и гладко. И земля здесь была гладкой и ровной…
И тут его осенило. Все наконец-то встало на место. От восторга он даже подпрыгнул на месте, но тут же кинулся на помощь ковылявшей к поселку обидевшейся на него бабульке. Подумал еще: хорошо, что поселок рядом.
А бабулька его тут же простила, когда он взял ее под руку и галантно, словно по недоступному Невскому проспекту, повел в родную бухту.
Спустя часа два учитель пришел к мэру домой. Тот его появлению даже не удивился.
– Чаю будешь? – спросил Мокрый.
– Нет, – коротко ответил Перов. – Хотя давай. Я, кажется, знаю, где нам поле найти.
Мокрый поднял на него взгляд.
– Старый аэродром, – пояснил учитель. – Я там только что застрял из-за сломанного автобуса. Самое то. Про него все забыли, а я посмотрел: идеальная для большого хоккея площадка. Даже ровнять ничего не надо. За нас уже давно все сделано.
Старый аэродром находился в низине перед поселком, если ехать по автомобильной дороге из Мурманска. Она петляет между сопками и скалами, а потом, когда уже слышится шум моря, неожиданно выкатывается к взлетной полосе, построенной в годы войны. Аэродром сделали настолько качественно, что он и сейчас не потерял своих, как говорится, тактико-технических характеристик: идеально ровный – хоть на самолетах летай, хоть поле хоккейное делай. Вот что значит настоящие высокие технологии. И расположен аэродром так укромно между скал, что никакой враг не обнаружит. Опять же, подойдет и для секретных воздушных операций, и для тайной подготовки будущих чемпионов – а уж тем более для первенств и чемпионатов.
Если честно, в наши дни статус аэродрома был не до конца понятен. Он вроде бы был, но никаких самолетов здесь уже лет двести не появлялось. Только по краю тянулась автомобильная дорога. Несколько раз на аэродроме мелькали всякие коммерсанты. Всё пытались там что-то купить или поставить. Но бывший прапорщик Рощин им этого не давал. Он жил на отшибе и вообще никого особо не жаловал.
Как Рощин здесь оказался, не знал толком никто, даже самые закоренелые местные жители. Его побаивались и уважали. Но прапорщик с местным народом почти не общался. Называл их браконьерами, потому что они ловили рыбу без учета, и ни в какие истории с ними вступать не хотел. Доставал, если что, ружье и палил в воздух. В общем, был он сам по себе и умел это свое состояние защитить.
Исключение составляли местные мальчишки. Он не то чтобы им помогал, но, когда они прибегали сюда, чтобы пускать воздушных змеев, никогда не гонял. Может быть, потому что воздушный змей – это, конечно, не самолет, но хоть какое-то летательное средство. Словно ангел.
Для похода на аэродром Перов поначалу хотел взять мальчишек – так сказать, для поддержки, – но, подумав, решил отказаться. Вспомнил свой последний разговор с Солнцем, и как-то совестно ему стало. Подумал: что же он, без мальчишек сам ничего не может?