Дорога петляла. Частенько, когда мы достигали вершинной точки каменной арки, нам с риском сверзиться приходилось перебираться с нее на другую, чтобы продолжить подъем. Во многих местах попадалась наскальная живопись — рисунки, подобные тем, что мы видели с лодки. А иногда, особенно на перекрестках этого серпантина, — каменные болванчики с грубо вырезанными, но выразительными лицами. Как будто набор самых древних смайлов. Гильермо, завидев очередной такой “смайл”, неизменно плевался и делал какие-то специальные жесты левой рукой (в правой он нес авоську). Хорошо хоть, в озеро не пытался скинуть.
А потом мы нагнали скелета. Плечистая фигура с фламбергом обнаружилась неожиданно за одним из поворотов, когда мы по ощущениям забрались уже достаточно высоко.
Мертвец стоял перед перекрестком, где серпантин, как змеиный язык, раздваивался. На перекрестье дорог, покрытым белым пляжным песком, был установлен болванчик покрупнее других. В его лице читалась усмешка: мол, ну и что будешь делать дальше?
Гильермо немедленно плюнул ему прямо на темечко, так что я еле сдержался, чтобы не ткнуть инквизитора локтем. Как будто не великий магистр, а гопник малолетний какой-то, честное слово. Вместо этого оторвал лист какого-то местного лопуха и вытер божку каменную лысину. Герцог смолчал.
Две дороги через пару шагов упирались… снова в скалу. Вернее, в две двери, очертания створок которых угадывались в сером камне. Мы стояли как бы на лифтовой площадке на предпоследнем этаже небоскреба, пришло в голову неуместное сравнение. И могли уехать вверх или вниз. А над дверями шла надпись: “Начерти знак”.
А сами двери отличались только одним: над правой в камне был вырезан череп, а над левой — росток. Но едва я к ним пригляделся, оба рисунка стали мерцать и… поменялись местами. И снова. И снова.
Скелет со скрежетом ржавых доспехов повернул к нам голову, и, отвесив челюсть, впервые издал изнутри себя гулкий звук:
— Ы-ы-ы?!
— Жизнь и смерть, — тихо сказала Мари. — Как между ними выбрать?
— Как узнать, какая дверь чему соответствует, — поправил Лухрасп. — И как они открываются.
Гильермо пристально смотрел на меня, видать, уверившись после того, как я вскрыл пасхалку, что я лучший на Терре специалист по разгадыванию таких загадок.
— Здесь где-то должны быть подсказки, — уверенно сказал я. — Ищите!
Но ни сами двери, ни оплеванный герцогом идол, ни растения и цветы, ни песок, который я пытался копать, не предоставили нам ни единой подсказки. Двери не открывались.
— Смотрите! — воскликнула вдруг Мари.
Она указывала на раскопанный мной песок у подножия статуи. На наших глазах он пришел в движение — и его поверхность сама собой разровнялась, снова став идеально гладкой.
— Начерти знак! — гулко провозгласила статуя.
Гильермо снова едва не оплевал идола, но я его удержал.
— Вот! — поднял палец Лухрасп. — Теперь осталось только понять, какая именно дверь нужна… этому вот созданию.
Скелет решительно шагнул к статуе, сбросил с плеча двуручник, мимоходом едва не отхватив мне полголовы, и самым кончиком фламберга начертил в песке черепок — очень талантливо, как две капли воды похожий на тот, что мигал над дверями! Мы затаили дыхание. Ничего не случилось.
— Неверный знак! — пробасил болванчик.
— Ы-ы-ы! — негодуя, скелет повернулся к нам.
— Логика оставляет только один вариант, — озвучил очевидное инквизитор, — но мне лично претит решать бессмысленные задачки языческого кумира!
Мы переглянулись. Затем Мари опустилась рядом со статуей на одно колено — и изобразила на ставшем гладком песке росток.
— Неверный знак! — божок злорадно покосился инквизитора. — Осталась одна попытка!
— Ы-ы-ы-грх!!
В тоне скелета звучало явственное “откройте чертову дверь, или я тут всех покрошу!”
Мы дружно шарахнулись. Лухрасп и Гильермо одновременно начали как-то очень уж характерно шевелить пальцами, явно готовя какие-то заклинания. Амра схватился за ятаган.
— Без паники! — Я поспешно встал между пиратами, инквизитором и скелетом. Стоять там, прямо скажем, было не очень комфортно. — Давайте подумаем и все вместе решим эту загадку. Другого пути у нас просто нет. Только в водоворот.
Я шумно вздохнул. Думай, упыриная башка, думай! Эх, сейчас бы влить оставшиеся очки в интеллект — и поумнеть резко! Увы, так это не работает.
— Давайте вместе подумаем… — повторил я вслух. — Подсказок тут нигде нет, это стопроцентно. Но, как учит нас семиотика, отсутствие знака — тоже знак… Значит, подсказка заключена внутри загадки как таковой…
Я как попугай повторил любимую фразу нашего универовского препода по культурологии — известного тем, что для получения его зачета группа должна была купить ящик водки. Однако Лухрасп и Гильермо смотрели на меня очень внимательно, и я мельком подумал, что для жадных до нового знания искинов такие вот рассуждения — как музыка.
А Мари фыркнула:
— Говоришь, как Рыба!
— Рыбы не разговаривают, — ответил я машинально. — А впрочем… Говорящие рыбы… Сочетание несочетаемого… Дихотомия жизни и смерти… Мари, ты гений!
— Что такое? — всполошилась эльфийка. — Ты разгадал? Это с рыбами связано??
— Нет, — ответил я. — Но я думаю, вопрос ты поставила правильно. Не “какая дверь чему соответствует”. А именно “как выбрать между жизнью и смертью”? Как их различить, понимаешь? Потому что одно постоянно переходит в другое. Мифологическое мышление!
— Ересь! — строго сказал Гильермо. — Жизнь и смерть вовсе не переходят друг в друга. Опасное заблуждение, от которого один шаг до идеи “зло — это часть добра”.
Я отмахнулся:
— Ваша светлость, давайте позже. Мари… смотри: тут нет никаких подсказок, и значит, ключ к ответу — в самой загадке. Жизнь и смерть непрерывно перетекают друг в друга… ПРЕДПОЛОЖИМ это, ваша светлость! И мы стоим тут вместе с живым мертвецом, а значит…
— Значит, нам всем нужно такими стать? — ляпнул Амра.
— Нет, — сказал я. — Это лишь значит, что условие задачи выполнено. А ключ — он должен быть вот таким.
И когтем нарисовал на песке знак бесконечности.
Знаки ростка и черепа над дверями погасли, и стало ясно, что это все же не двери — просто рисунки. Висячие тропы, ведущие к ним, внезапно рассыпались на песок и щебень, но эти осколки не рухнули вниз, а, притянувшись к невидимой плоскости, образовали новую, третью дорожку. Она шла прямо — и там, куда она упиралась, в скале возникла и отворилась настоящая дверь, из-за которой шел свет.
— Добро пожаловать! — объявил истукан.
Скелет решительно рванулся вперед, и нам оставалось лишь последовать вслед за ним. Странно, но свет, исходящий оттуда, никак не вредил мне. В то же время он был живым, настоящим: вовсе не мертвенный свет могил.
За дверью был зал — одновременно каменный и воздушный. Он представлял собой округлую полость, пузырь, висящий в воздухе посреди всего этого сплетения арок. Здесь почему-то стоял сухой жар, как в сауне. А посреди зала на грубой циновке восседал голый мужик.
Глава 26. Пещерная мелодрама
...Ну как — голый… Ну как — мужик… Перед нами сидел широкоплечий пузатый дядька, тело которого сплошь было покрыто татуировками, как у босса якудзы. Наколки были “шаманские” — изображали верхний, средний и нижний мир. Ноги этого джентльмена были украшены знакомыми нам безглазыми рыбами, змеями и аксолотлями, торс опоясывали человеческие фигурки, над которыми возвышался здоровенный черный медведь, плечи и шею покрывали райские птицы. Ряд татух разглядеть было сложно из-за повышенной волосатости их носителя — в некоторых местах мужик был лохмат, как тибетский бык. При этом голову его венчали бычьи рога, а из левого плеча росла ветка с зелеными листьями.
Лицо этого существа было грубым, точно вырезанным из камня, напоминая всех виденных нами идолов разом, а в глазах не было ни радужки, ни зрачков — они отливали сплошным темно-красным цветом.
...Красноватый свет — колеблющийся, как пламя свечи, — исходил от самой кожи сидящего. Он придавал этой каменной зале сходство со старой фотолабораторией.
…При этом в грубых чертах рогатого толстяка читалась скорее меланхолия, чем агрессия.
Скелет, грохоча латами, ринулся к этой фигуре и занес фламберг. Рогач щелкнул пальцами. ...Воздух в пещере сгустился, стал тягучим и вязким. Я почувствовал, что замедляюсь, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Даже голову повернуть было трудно. Скелет с его огромным двуручником тоже завис, будто мошка в куске янтаря.
— Итак, предсказанное исполнилось, — глубоким печальным голосом произнесло существо на циновке. — Живые... Как вы там себя называете? Спящие?.. Привели с собой мертвого, и он попытается убить меня.
Он обвел всех нас взглядом багрового пламени — никто не мог ни шевельнуться, ни заговорить — и добавил, кивнув скелету:
— Ну ты тогда хоть скажи что-нибудь! Дарую тебе сие утраченное умение… ненадолго.
— Ы-ы-ы… — проскрипел покойник, продолжая висеть в воздухе.
Но, потратив пару секунд на овладение даром речи, добавил:
— Мерзкий ублюдок, ты обесчестил мою сестру!
Это было настолько внезапно, что я как будто увидел телеэкран, где ту же фразу произносит усатый мексиканский актер. Но нет, это был скелет с фламбергом, обращавшийся к рогатому мужику.
Рогач еще больше сник.
— Нет правды в твоих словах, — грустно ответил он, — ибо слово “честь” придумано вами, людьми. Знакомо ли оно птице в небе? Или лесному оленю?.. Твоя сестра полюбила меня, а я полюбил ее. Однако это и привело ее к горестной участи! Здесь ты прав, и я полностью признаю вину.
— Теперь, когда чары спадут, я прикончу тебя! — прорычал скелет.
Толстяк снова грустно кивнул.
— Что ж, таков рок.
...Я тратил массу усилий, пытаясь что-то сказать, — даже столбик выносливости пополз вниз. Наконец — не то волшебство и вправду рассеивалось, не то я сжег нужный ее объем — у меня получилось разлепить губы.