канский, советское партийное руководство и генералитет продолжали считать, что этого недостаточно и что США сильнее. Они, как обычно, исходили из того, что американская политика нацелена на «шантаж и в конечном счете поражение Советского Союза в ядерной войне». Впрочем, эти страхи советских милитаристов были родственны страхам американских крайних «ястребов»{1246}.
Во второй половине 1970-х гг. внешняя и военная политика СССР не подчинялась какой-либо четкой стратегии, а протекала по инерции под воздействием бюрократических и идеологических факторов, в интересах различных групп и ведомств. И все то время, пока шли переговоры с США о контроле над стратегическими вооружениями, наращивание военного арсенала Советского Союза продолжалось полным ходом и не прекращалось ни на минуту. А в странах третьего мира, особенно в Африке, СССР опять, как во времена Хрущева, ступил на скользкий путь идеологической и геополитической экспансии. В результате советская империя втянулась в еще одну дорогостоящую схватку с США без видимой выгоды для обеих сторон.
Американские консерваторы правого толка заявляли, что разрядка — это всего лишь хитроумная уловка со стороны Кремля, за которой кроется стремление СССР добиться военного превосходства и победить в холодной войне. Они ошибались. За время, которое прошло после смерти Сталина, в СССР многое изменилось: в годы хрущевской «оттепели» и брежневской разрядки в советском обществе произошли глубокие сдвиги. Советские элиты, прежде всего творческая и научно-техническая интеллигенция, а также некоторые «просвещенные» партийные аппаратчики стали преодолевать страх, вошедший, казалось бы, в их плоть и кровь после сталинских десятилетий бесчеловечной жестокости и тотального конформизма. Приоткрылся железный занавес, и у советских людей появилась возможность ездить за границу — по туристическим путевкам или по программам «культурного обмена». Это постепенно способствовало тому, что в советском обществе стала таять ксенофобия, уже не наблюдалось такого агрессивного милитаризма и истерического идеологического единомыслия, как было при Сталине. И если представители высших военных кругов, органов госбезопасности, оборонной промышленности оставались стойкими приверженцами сталинского мировоззрения, то другие отряды номенклатуры все более от этих взглядов отходили. Что касается руководителей министерств и директоров крупных промышленных предприятий, то они всегда активно выступали за расширение торговых и экономических связей с западными странами. Среди образованных элит все больше появлялось людей думающих, способных сопоставлять факты и свободно мыслить. В недавнем исследовании, посвященном общественно-политическим процессам, происходившим во второй половине 1960-х гг., отмечен «резкий спад мобилизационного потенциала идеологии марксизма-ленинизма с последующим размыванием идеологических основ легитимности режима». Выдающийся русский социолог Борис Грушин пришел к выводу, что главное изменение в сфере массового сознания в начале 1970-х гг. заключалось «в полном крахе мечты о возможности реализации коммунистической идеи». Опрометчивые обещания Хрущева построить коммунизм при жизни современных ему поколений опустили мечту на землю. Сакральное стало обыденным, обещания оказались блефом. В результате «бесспорная целостность менталитета большинства граждан страны», их принципиальное согласие по важнейшим аспектам общественной жизни сменились «полным расколом», который угрожал «самому существованию советского общества»{1247}. Тенденция к размыванию идеологии в советском обществе сохранялась на протяжении всего периода разрядки 1970-х и даже в начале 1980-х гг. Она в значительной мере предопределила исход последнего акта советской драмы — провал «социалистических» реформ Михаила Горбачева.
И все же коммунистическая идеология оставалась вездесущей в жизни советского государства и общества. Если раньше идеология вдохновляла людей на жертвы на алтарь революции и великой державы, то теперь она своим навязчивым присутствием способствовала быстрому росту двуличия и цинизма. После жестокого подавления в 1968 г. Пражской весны многие в СССР даже самые закоренелые романтики и идеалисты разуверились в возможность построения «социализма с человеческим лицом». Многие из них ушли в частную жизнь, ударились в религию и стали высмеивать те идеалы, в которые так неистово и наивно верили когда-то. Партийная верхушка, государственные чиновники и профессиональные элиты стали видеть в официальной идеологии тягостный, привычный ритуал, не имевший отношения к их истинному образу мыслей. Идеологические догмы продолжали играть роль инструмента, который регулировал политический дискурс, определял границы дозволенного и пресекал опасные «ереси» в самом зародыше. Более того, марксистско-ленинские постулаты являлись важнейшей частью советской коллективной идентичности, соединявшей в себе все более противоречивые части, прежде всего растущую самостоятельность нерусских республик СССР и великодержавный шовинизм центра. Важным для этой идентичности была и политика разрядки с Западом, и международное коммунистическое движение, которое — при всем его вырождении — все-таки по-прежнему подтверждало место Москвы в центре мировой политики.
Как показано в этой книге, первостепенную роль во внешней политике Советского Союза играл фактор личности человека, находящегося на самом верху государственной пирамиды. Особенно роковую и решающую роль в истории СССР сыграла личность Сталина. «Вождь народов» обладал неограниченной властью и оставлял за собой право окончательного решения наиболее важных государственных вопросов, особенно в области госбезопасности, идеологии, военного строительства и внешней политики. Поражает его способность волей и террором держать в узде советские элиты и общество, изменять ход мировых событий. В то же время сталинская монополия на принятие решений увеличивала цену его ошибок и просчетов. В частности, Сталин не предвидел, что его действия в отношении Ирана и Турции ускорят начало холодной войны. Преемники Сталина значительно уступали ему по волевым качествам, масштабу политического мышления и готовности добиваться своих целей любой ценой. Но и они сыграли важную роль в развитии мировых событий. Чего стоит один ядерный шантаж Хрущева, или можно вспомнить личный вклад Брежнева в развитие разрядки. Болезнь генсека, разрушение его личности фатально сказывались на внешнеполитической активности СССР: разрядка напряженности с США пришла в упадок, гонка вооружений вырвалась из-под всякого контроля и, наконец, в декабре 1979 г. советские войска вошли в Афганистан. Эта катастрофическая по своим последствиям интервенция в последний раз в советской истории продемонстрировала страшную силу инерции революционно-имперской парадигмы. Кремлевские руководители, обеспокоенные растущим, как им казалось, влиянием американцев в Афганистане (и при этом недопонимая, какую опасность представляет исламский фундаментализм), решили силой сменить правительство в Кабуле. По их расчетам, советские войска должны были уйти оттуда через несколько недель или, по крайней мере, через несколько месяцев. Однако советская армия увязла в Афганистане почти на десятилетие. Вторжение дало повод для нового мощного витка американо-советского противостояния и стало переломным в истории советской империи. Невозможность уйти из Афганистана с победой, растущие жертвы и деморализация среди военных, антивоенные настроения в обществе — все это подрывало поддержку экспансии в третьем мире в целом.
В Вашингтоне рассчитывали воспользоваться тем, что СССР завяз в Афганистане, и вынудить Москву уйти из третьего мира. Администрация Рейгана также стремилась заставить советское руководство отказаться от военного вмешательства в Польше и оказывало помощь антикоммунистической «Солидарности». Однако давление Вашингтона на Кремль лишь вызывало эффект осажденной крепости. Ветераны Политбюро, многие из них сталинские назначенцы, упорно оборонялись и не собирались сдавать позиций. И хотя руководство СССР втайне отказалось от применения военной силы в Польше, однако это решение не было связано с прямым нажимом американцев. Более того, советские руководители были готовы нести большие потери в Афганистане, но не уходить оттуда под давлением со стороны. В конце концов второй виток холодной войны лишь укрепил в Москве идеологические установки на конфронтацию с США и усилил образ американского «главного противника» в коллективном мироощущении советских элит и престарелого руководства в Политбюро.
Рональду Рейгану очень повезло, что второй срок его президентства совпал со сменой поколений в Кремле и уходом старой гвардии с политической арены. Михаил Горбачев первым из советских руководителей послесталинского времени радикально пересмотрел взаимосвязь между идеологией и интересами безопасности СССР. Из партийного аппаратчика Горбачев превратился в государственного деятеля с глобальным идеологическим видением. Правда, вместо революционно-имперской парадигмы он предложил свое собственное «новое мышление» — мессианский и довольно расплывчатый проект интеграции Востока и Запада, возвращения Советского Союза в «общеевропейский дом». Этот проект вырос из старой советской идеи «общеевропейской безопасности», но также из мечты о демократичном «социализме с человеческим лицом», вдохновлявшей двадцать лет назад многих интеллектуалов горбачевского поколения. В итоге взгляды генерального секретаря ЦК КПСС эволюционировали до такой степени, что оказались гораздо ближе к идеям западной социал-демократии, чем к марксизму-ленинизму. Горбачев, похоже, искренне хотел реформировать коммунистическую партию и преобразовать советское общество. Однако сделать это ему помешали не только внешние обстоятельства, но и ряд иллюзий. Во-первых, он полагал, что Советский Союз станет лишь сильнее, когда освободится от сталинского наследия и оков революционно-имперской парадигмы. Во-вторых, он рассчитывал, что лидеры и общественное мнение в западных капиталистических странах станут его горячими союзниками и помогут осуществлению великой «конвергенции» реформированного коммунизма с демократическим европейским