ждал: «Может получиться то, что союзники могут заключить мирный договор с Италией и без нас. Ну, что же? Тогда у нас будет прецедент. Мы будем иметь возможность, в свою очередь, заключить мирный договор с нашими сателлитами без союзников. Если такой поворот дела приведет к тому, что данная сессия Совета министров окажется без совместных решений по главным вопросам, нам не следует опасаться и такого исхода»{135}.
В первые же дни конференции Бирнс предложил пригласить Францию и Китай для обсуждения мирных договоров со странами — сателлитами Германии — Финляндией, Венгрией, Румынией и Болгарией. Молотов дал на это свое согласие, не запросив мнения Сталина. Он не придал значения этому предложению, полагая, что американцы просто хотят повысить роль постоянных членов Совета Безопасности ООН в мирных переговорах. Однако Сталин рассматривал любое начинание западных политиков как часть их крупного замысла, направленного на подрыв концепции особых сфер влияния — концепции, которая была легализована, по его мнению, Ялтинскими и Потсдамскими соглашениями. Промашка Молотова привела его в ярость. Он приказал своему недальновидному наркому отозвать свое согласие на участие Китая и Франции в обсуждении договоров. Молотов признал, что совершил «крупное упущение», и немедленно выполнил сталинский приказ. Тем не менее, начиная с этого эпизода, Сталин утратил прежнее доверие к своему министру. Ему стало казаться, что Молотов расслабился, утратил прежнюю закалку. В результате конференция застряла на обсуждении процедурного вопроса{136}.
Бирнс, даже если у него и было намерение сыграть в Лондоне в «атомную дипломатию», вовсе не желал стать в глазах общественности виновником срыва совещания. Надежды на послевоенное сотрудничество великих держав были тогда велики и в США. 20 сентября американский госсекретарь предпринял попытку спасти конференцию, предложив Молотову заключить договор между США и СССР о демилитаризации Германии на срок от двадцати до двадцати пяти лет. В своем послании Сталину Молотов рекомендовал принять предложение Бирнса, «если американцы более или менее пойдут нам навстречу по балканским странам». Однако Сталин не собирался выводить советские войска из Германии и не верил в обещания американцев{137}. Кремлевский правитель объяснил Молотову, что предложение Бирнса преследует четыре цели: «Первое — отвлечь наше внимание от Дальнего Востока, где Америка ведет себя как завтрашний друг Японии, и тем самым создать впечатление, что на Дальнем Востоке все благополучно; второе — получить от СССР формальное согласие на то, чтобы США играли в делах Европы такую же роль, как СССР, с тем чтобы потом в блоке с Англией США взять в свои руки судьбу Европы; третье — обесценить пакты о союзе, которые уже заключены СССР с европейскими государствами; четвертое — сделать беспредметными всякие будущие пакты СССР о союзе с Румынией, Финляндией и т. д.»{138}.
Сталинские разъяснения прекрасно отражают суть его мышления. Ощущение вечной угрозы и происков врагов соседствует здесь с расчетом на советскую гегемонию в Европе после ухода оттуда американских войск. В ответ на предложение Бирнса по Германии Сталин велел Молотову предложить американцам рассмотреть вопрос о создании Союзной контрольной комиссии по Японии, наподобие той, что была учреждена в Германии. Монопольная оккупация Японии американцами представляла в глазах Сталина не меньшую угрозу интересам СССР, чем американская атомная монополия. Бирнс, поддержанный Бевиным, отказался даже обсуждать встречное предложение СССР. Сталин был взбешен. В телеграмме Молотову он писал: «Я считаю верхом наглости англичан и американцев, считающих себя нашими союзниками, то, что они не захотели заслушать нас как следует по вопросу о Контрольном совете в Японии. Один из союзников — СССР заявляет, что он недоволен положением в Японии, а люди, называющие себя нашими союзниками, отказываются обсудить наше заявление. Это говорит о том, что у них отсутствует элементарное чувство уважения к своему союзнику»{139}.
Сталин был все еще заинтересован в сотрудничестве с США и старался избегать каких-либо знаков неуважения к Трумэну{140}. Эта сдержанность, однако, не распространялась на Бирнса, который и был, по мнению Сталина, творцом «атомной дипломатии». 27 сентября Сталин дал указание Молотову демонстрировать «полную непреклонность» и не думать ни о каких уступках Соединенным Штатам, пока американцы не согласятся вернуться к формату Большой тройки. Он писал Молотову: «Союзники нажимают на тебя для того, чтобы сломить у тебя волю и заставить пойти на уступки». Вождь резюмировал: «Возможно и то, что совещание Совета кончится ничем, короче говоря — провалом. Нам и здесь нечего горевать. Провал конференции будет означать провал Бирнса, по поводу чего нам горевать не приходится»{141}. Молотов все еще сохранял надежду, что после нескольких дней жесткого торга американцы предложат компромиссные решения, которые всех устроят{142}. Однако Сталин не хотел компромиссов. Его тактика заключалась в том, чтобы блокировать конференцию. В результате международный форум завершился 2 октября, так и не выйдя из тупика.
Первоначально тактика Сталина принесла ему желаемый результат. Бирнс был действительно огорчен тем, что его международный дебют закончился провалом и ему не удалось достичь соглашения с СССР. Его решимости противостоять советским проискам в Центральной Европе заметно поубавилось. Бирнс поручил американскому послу в Москве Авереллу Гарриману лично встретиться со Сталиным и найти выход из создавшегося тупика. Соратники Сталина в Кремле считали, что Гарриман должен подождать до возвращения вождя с отдыха, но сам Сталин понял, что американцы пошли на попятную. 24-25 октября вождь любезно принял Гарримана на своей черноморской даче в Гагре. Во время этой встречи Гарриман заметил, что Сталин «все еще раздражен тем, что мы отказались дать разрешение на высадку советских войск на Хоккайдо». Советский руководитель пожаловался на то, что генерал Дуглас Макартур самостоятельно принимает решения, не считая нужным оповещать о них Москву. Он заявил, что Советский Союз не согласен играть роль «американского сателлита на Тихом океане». Видимо, размышлял вслух Сталин, Советскому Союзу следует устраниться и предоставить возможность американцам делать то, что они хотят. Лично он, Сталин, никогда не одобрял политику изоляционизма, но, «видимо, теперь Советскому Союзу следует следовать этим курсом»{143}.
Вернувшись в Москву, Гарриман сообщал в Вашингтон, что Сталин «к любым нашим действиям относится с крайней подозрительностью». Вместе с тем американский посол еще не считал Восточную Европу потерянной для США. По его мнению, этот регион еще можно было сохранить открытым для американских торгово-экономических интересов и культурного влияния{144}. Гарриман не осознавал, что для Сталина этот вопрос был уже решен — англосаксам не место ни в Восточной Европе, ни на Балканах. 14 ноября, принимая польских коммунистов на той же даче в Гагре, Сталин сказал, что они должны «отвергнуть политику открытых дверей», которую навязывают им американцы. Он предупредил своих гостей о том, что англо-американцы стремятся «оторвать от СССР его союзников — Польшу, Румынию, Югославию и Болгарию»{145}.
Хоть Сталин и решил закрыть Восточную Европу для западного влияния, это вовсе не означало, что он отказался от дипломатической игры с западными державами, в особенности с США. Бирнс вдруг стал для него излюбленным партнером. Решающим фактором в смене сталинского отношения к Бирнсу было то, что госсекретарь уступил требованию Советского Союза исключить Францию и Китай из процесса обсуждения условий мирных договоров в Европе. В своей телеграмме от 9 декабря, отправленной с Черноморского побережья в Кремль «квартету» из членов Политбюро, отвечающих за внешнюю политику (Молотов, Берия, Маленков и Микоян), Сталин писал: «Мы выиграли борьбу по вопросам, обсуждавшимся в Лондоне, благодаря нашей стойкости», заставив Соединенные Штаты и Великобританию отступить по вопросу об ООН и на Балканах. На этот раз он лишь пожурил Молотова за то, что тот поддался давлению и угрозам со стороны Соединенных Штатов. «Очевидно, что, имея дело с такими партнерами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо серьезного, если начнем поддаваться запугиваниям, если проявим колебания. Чтобы добиться чего-либо от таких партнеров, нужно вооружиться политикой стойкости и выдержки»{146}. Вождь продемонстрировал своему ближнему окружению, что и после войны оно нуждается в его повседневном контроле и жестком руководстве.
В декабре Бирнс приехал на встречу министров иностранных дел Большой тройки в Москву, и Сталин принял его как почетного гостя. Правда, американцы так и не пошли навстречу советским требованиям о создании Союзной контрольной комиссии в Японии, однако Сталин, видимо, надеялся, что в сотрудничестве с Бирнсом советская дипломатия сможет добиться благоприятных результатов в вопросе о германских репарациях, а также в обсуждении мирных договоров с Германией и ее бывшими сателлитами. Бирнс не пытался разыгрывать атомную карту, не действовал в тандеме с англичанами и даже не поднял скользкую тему о советских действиях по расколу Ирана, которые уже тогда была предметом озабоченности в Лондоне и Вашингтоне. В общем, обе стороны вели пе