Провал переговоров Кеннеди и Хрущева породил в Восточной Германии новую волну слухов о закрытии границы между Западным и Восточным Берлином. Число беженцев в Западный Берлин и оттуда самолетами в ФРГ неудержимо росло. Положение в ГДР ухудшилось настолько, что Ульбрихт предъявил руководству СССР своего рода ультиматум. Он предупредил Хрущева, что если тот еще раз отложит подписание мирного договора и Западный Берлин останется открытым городом, то ситуация может выйти из-под контроля: Советский Союз и коммунистический блок могут «потерять» ГДР. Хрущев уже достаточно имел дело с Кеннеди, чтобы понять, что тот не собирается отказываться от Западного Берлина. В то же время подписание сепаратного договора с ГДР, как понимал советский руководитель, могло вызвать ответные меры со стороны Запада. Хрущев боялся не ядерного удара, а болезненных экономических санкций западных стран против ГДР. Кремлевский лидер имел основания считать, что в этом случае экономика Восточной Германии, во многом зависящая от поставок из Западной Германии, просто рухнет и СССР придется спасать своего сателлита ценой огромных затрат; по оценкам специалистов, помощь должна будет составить 400 т золота и по меньшей мере 2 млрд. рублей кредитами. Для Хрущева такие расходы были неприемлемы. В качестве выхода из создавшегося положения он решился на строительство стены вокруг Западного Берлина, чтобы остановить «кровопускание» у ГДР и начать восстановление ее экономики, подорванной массовой эмиграцией. 1 августа Хрущев встретился с Ульбрихтом, приехавшим в Москву на очередную встречу коммунистических лидеров, чтобы обсудить ситуацию вокруг Берлина. Глава ГДР сообщил, что в течение двух недель можно подготовиться «технически» к закрытию границы с Западным Берлином. «Проводите это, когда захотите, — дал разрешение Хрущев. — Мы можем пойти на это в любое время». Он добавил: «Если закрыть границу, то и американцы, и западные немцы будут довольны… Все будут довольны. И кроме того, они почувствуют власть».
13 августа 1961 г. весь Берлин был разделен колючей проволокой на две части, и начались работы по возведению постоянной стены из бетона. По мнению Хрущева, Берлинская стена стала своего рода «соломоновым решением». ГДР можно было набраться сил, подготовиться в возможной блокаде со стороны Запада. В то же время Хрущев все еще не отказывался от мысли подписать мирный договор и аннулировать оккупационные права западных держав в Берлине. Советский руководитель был убежден, что экономика Западного Берлина, обнесенного стеной, зачахнет. Он также полагал, что Западная Германия, лишившись своего бастиона на востоке, постепенно перейдет от политики конфронтации к переговорам и экономическому сотрудничеству с советским блоком{560}. Хрущев начал по различным каналам предлагать Кеннеди переговоры по Западному Берлину, одновременно продолжая для пущей убедительности бряцать ядерным оружием. В конце августа СССР прекратил соблюдать ядерный мораторий и начал серию испытаний — самых интенсивных в истории советского ядерного проекта. 30 октября, словно отвечая на речь Гилпатрика об американском стратегическом превосходстве, Советский Союз взорвал над Новой Землей за Северным полярным кругом супербомбу поистине чудовищной мощности — в 50 мегатонн. Ее создатели, кстати, были готовы к испытанию «устройства» вдвое большей силы, но возможные разрушения их остановили. Хрущев сообщил съезду партии: «Когда враги мира угрожают нам силой, им должна быть и будет противопоставлена сила, и притом более внушительная»{561}.
Несколькими днями раньше, 25 сентября, небольшая стычка между американскими дипломатами и восточногерманскими пограничниками на контрольно-пропускном пункте «Чарли» на Фридрихштрассе в Берлине привела к тому, что США подтянули к этому участку границы свои танки, демонстрируя непризнание суверенитета ГДР и настаивая на своих оккупационных правах. Хрущев немедленно отдал приказ советским танкам также выдвинуться к КПП. Разделенные какой-то парой сотен метров американские и советские танки с ревущими двигателями и нацеленными друг на друга орудиями простояли у КПП «Чарли» всю ночь.
Тем самым, однако, Хрущев показал, что именно он, а не Ульбрихт, контролирует Восточную Германию. И несмотря на грубое советское давление на Запад и нарушение ядерного моратория, советские и американские танки на Фридрихштрассе продемонстрировали, что ситуация в Берлине находится под контролем двух великих держав. В ходе танкового противостояния советский руководитель сохранял полное спокойствие. 26 октября полковник ГРУ Георгий Большаков, друг Роберта Кеннеди, оказавшийся в роли связного между Кремлем и Белым домом, доложил шифровкой из Вашингтона о том, что президент США желает продолжить переговоры по германскому вопросу и найти компромисс по Западному Берлину. Хрущев приказал отвести танки от КПП «Чарли», и вскоре после этого отошли и американские танки. Однако этот разумный шаг Кеннеди подтвердил предположение Хрущева о том, что президент боится конфронтации и что американцы не начнут войну из-за Западного Берлина{562}. Ничто не могло поколебать веру советского руководителя в эффективность своего силового подхода к переговорам с Западом. В январе 1962 г. Хрущев сказал членам Президиума: «Мы должны усиливать нажим». Он сравнил свою политику балансирования на грани войны с наполненной до краев рюмкой. Достаточно следить, чтобы жидкость «через край не перелилась». Хрущев заверил своих коллег в том, что этого не произойдет. Быть может, Кеннеди еще пойдет на уступки под советским нажимом. «Так что эта игра стоит свеч»{563}. Проблема Хрущева заключалась в том, что он заигрался. Революционно-имперская парадигма, которой был привержен советский руководитель, обрекала советскую внешнюю политику на неразрешимые противоречия. С одной стороны, Советский Союз, как в 1920-е гг., поддерживал леворадикальные и революционные движения в Африке, Азии и Латинской Америке, а с другой, искал геополитического примирения с Западом. Хрущев хотел, чтобы западный «империализм» отступил на всех фронтах, включая Западный Берлин, но это было явно несбыточным желанием. Ядерные угрозы Хрущева не могли заменить собой реальные стратегические силы, которых в тот момент у СССР не было. Импульсивные шаги главы советского государства лишь усугубляли сложившуюся ситуацию. Хрущев принимал решения только на основании собственных суждений, фактически без их анализа и критического обсуждения с коллегами по Президиуму, специалистами из МИД, КГБ или Министерства обороны{564}. Хуже того, он продолжал смотреть на Кеннеди пренебрежительно, как на молодого, неопытного и слабого политика. На Президиуме ЦК Хрущев сказал, что по германскому вопросу Эйзенхауэр и Кеннеди, наверное, состоят из «одного и того же дерьма». Сахаров запомнил, как Хрущев говорил: «В 1960 году наша политика помогла Кеннеди на выборах. Но на черта нам Кеннеди, если он связан по рукам и ногам?»{565}. Казалось, ядерный шантаж избавлял Хрущева от необходимости искать более взвешенные и продуманные подходы к решению международных проблем. Тем временем развитие событий в районе Карибского моря подтолкнуло Хрущева на еще один и крайне опасный шаг. 21 мая 1962 г. он решил направить ядерные ракеты на Кубу.
Кубинский смерч
Кубинский ракетный кризис в октябре — ноябре 1962 г. стал апогеем политики ядерного шантажа. Мир оказался, без преувеличения, на пороге третьей мировой войны{566}. Споры о том, почему Хрущев послал ракеты с ядерными боеголовками за тысячи километров от СССР, не прекращаются и по сей день. Некоторые историки связывают рискованную затею Хрущева с желанием сломить сопротивление Запада по вопросу о Западном Берлине{567}. Другие утверждают, что ракеты на Кубе должны были помочь СССР одним махом достичь стратегического паритета с США{568}. Некоторые историки видят причины кризиса в импульсивном характере советского лидера, который все отчаяннее искал средство преодолеть нарастающие трудности во внутренней и внешней политике. Вильям Таубман пришел к выводу, что для Хрущева «кубинские ракеты были панацеей — правда, панацеей, в конечном счете ничему не помогшей и никаких недугов не исцелившей»{569}. Была и еще одна важная причина, которую Хрущев декларировал с самого начала, — защитить Кубу от американской агрессии. Помощь Кубе была связана с верой Хрущева в неизбежную победу коммунизма, в том числе и на Острове свободы в Карибском море. Ядерный шантаж являлся не только политикой, нацеленной на получение Советским Союзом геополитических преимуществ, но и был, по убеждению Хрущева, эффективным инструментом сдерживания американского империализма, средством помочь национально-освободительному движению и в конечном счете способствовать распространению коммунизма во всем мире{570}.
Спасти Кубу стало для Хрущева вопросом престижа не только перед лицом зарубежных коммунистических лидеров, особенно тех, кто относился к нему критически. Кубинская революция оказывала громадное влияние на общественное мнение в СССР: не только высшие руководители страны, партийная и военная верхушка, но и широкие слои населения, особенно молодежь и студенты, симпатизировали Фиделю Кастро и его соратникам{571}