ата и он не имел с ним до сих пор никаких секретных сношений. На самом деле американцы начали прислушиваться к египетским сигналам{887}.
Брежнев не знал о намерениях Садата, но был озабочен военными приготовлениями Египта и Сирии. Он надеялся, что предотвращение очередной войны на Ближнем Востоке может стать поводом для сотрудничества с Соединенными Штатами. Во время саммита в Вашингтоне летом 1973 г. Брежнев предупредил Никсона о том, что Москва почти не контролирует своих арабских друзей. Никсон и Киссинджер не восприняли предостережение Брежнева всерьез и даже не стали обсуждать эту тему. Целью Киссинджера было подорвать советское влияние на Ближнем Востоке, и поэтому он не захотел, чтобы Кремль выступал в качестве американского партнера по мирному урегулированию в этом регионе. Кроме того, американцев занимал вопрос, как им выбраться из Вьетнама, и они не обращали внимания на то, что вокруг Израиля сгущаются тучи{888}. Натолкнувшись на нежелание американцев действовать сообща, советское руководство уже не пыталось активно влиять на развитие событий и тем более не собиралось предупреждать Израиль о военных приготовлениях арабских союзников{889}.
Разумеется, советское политическое руководство и военные были бы довольны, если бы Египет и Сирия одержали победу над Израилем и вернули Египту оккупированные территории. Но с самого начала они не сомневались, что арабы проиграют войну. Их прогноз оказался верным, и уже через несколько дней Кремлю пришлось вмешаться, чтобы предотвратить полный разгром своих арабских союзников. Война Судного дня развивалась стремительно, и вскоре первоначально торжествующие арабы оказались на грани военной катастрофы. В эти напряженные дни Брежневу пришлось совмещать в себе две ипостаси: руководителя Политбюро и дипломата. С обеими ролями он справился на удивление хорошо. В Политбюро ему удалось ловко нейтрализовать сторонников жесткой линии, требовавших решительных мер. Например, Косыгина, требовавшего военного вмешательства СССР в события на Ближнем Востоке, он отправил с секретной миссией в Каир. Там председатель Совета министров СССР растратил свой пыл, тщетно уговаривая Садата прислушаться к советам из Москвы. Подгорного, чья воинственность была следствием его полного невежества, генсек и вовсе вывел из игры{890}. Кремлевский лидер не отступал от линии на сотрудничество с администрацией США в духе разрядки, а также «Основных принципов» и соглашения о предотвращении ядерной войны. В узком кругу своих помощников Киссинджер признал, что Советский Союз «ведет себя довольно благоразумно по всем вопросам. Даже на Ближнем Востоке, где мы своей политикой поставили их в сложное положение, они не послали нас ко всем чертям»{891}.
Одной из причин такого поведения Брежнева было его желание во что бы то ни стало сохранить особые отношения с Никсоном. В течение арабо-израильского кризиса оба руководителя впервые обменялись личными дружескими письмами, и Брежнев радостно похвалился перед членами Политбюро: «Никсон глубоко уважает все советское руководство и меня лично». На самом деле американский президент был поглощен разгоравшимся Уотергейтским скандалом, а международными делами от его имени занимался Киссинджер, уже утвержденный на посту госсекретаря США. Киссинджер и его помощники воспользовались поражением Египта, чтобы убедить Садата отказаться от многолетнего партнерства с СССР и ориентироваться на Соединенные Штаты. Киссинджер тянул с принятием резолюции в Совете Безопасности ООН о немедленном прекращении военных действий и игнорировал советское предложение о совместных санкциях — госсекретарь ясно хотел дать Израилю время для победного наступления на египетской территории. 22 октября резолюция была наконец принята, но израильские силы продолжали громить египтян{892}. В Политбюро заговорили о «растущей роли сионизма в Соединенных Штатах». 29 октября, когда военные действия уже прекратились, Андропов информировал Брежнева о «тактике проволочек», избранной «американо-израильским тандемом». Председатель КГБ усматривал связь между действиями Киссинджера и усилением еврейского лобби в конгрессе США. Он писал: «Угроза импичмента для Никсона теперь стала более реальной, чем несколько месяцев тому назад. Не исключено, что в этой обстановке еврейское лобби в конгрессе сильно ограничивает действия Никсона и его желание осуществить договоренность, достигнутую во время Вашего, Леонид Ильич, визита в США»{893}.
Советским руководителям надо было что-то предпринять, чтобы спасти Египет от полного разгрома. После долгой и острой дискуссии члены Политбюро составили послание Никсону, повторявшее предложение Кремля в октябре 1956 г. Эйзенхауэру и Даллесу: послать американские и советские вооруженные силы на Ближний Восток для совместной операции принуждения к миру. В последнюю минуту Брежнев согласился прибавить к этому посланию фразу: в случае, если США не захотят использовать совместные вооруженные силы для прекращения военных действий, СССР «будет вынужден с учетом острой обстановки пойти на соответствующие шаги в одностороннем порядке». По западным сведениям, две советские воздушно-десантные дивизии были приведены в состояние готовности, а громадной советской флотилии в Средиземном море было дано указание двигаться в сторону Египта с целью демонстрации силы. В сущности, этот жест со стороны СССР являлся блефом, но в отличие от демонстраций силы при Хрущеве он не ставил задачу запугать американцев{894}.
Киссинджер, однако, запаниковал. Не поставив в известность советскую сторону через конфиденциальный канал связи, он отдал приказ о приведении американских вооруженных сил в состояние повышенной боеготовности — лишь на одну отметку ниже полномасштабной ядерной тревоги. Когда члены Политбюро собрались утром следующего дня, они объяснили случившееся кознями Киссинджера. Гречко, Андропов, Устинов, Кириленко и другие заговорили о необходимости ответить на американскую мобилизацию аналогичными мерами{895}. Брежнев, хорошо помнивший, куда завел Хрущева ядерный шантаж Запада, предложил не обращать внимания на объявленную американцами тревогу. Может, у Никсона нервы измотались из-за того, что на него все ополчились, объяснял Брежнев. «Пусть сперва остынет и объяснит причину, почему он привел ядерные силы в состояние готовности». Это было, быть может, одним из самых мудрых решений Брежнева за всю его международную карьеру. В действительности накануне днем Никсон был в невменяемом состоянии под воздействием алкоголя. Выбывшего из строя президента замещал Киссинджер, причем госсекретарь явно превысил свои полномочия. Когда утром 25 октября Никсон проснулся, он отменил объявленную Киссинджером тревогу и в знак примирения послал Брежневу личное письмо. В конце концов Кремль и Белый дом договорились, вооруженные силы Израиля остановили свое продвижение вглубь египетской территории, и напряжение на Ближнем Востоке начало спадать{896}.
Односторонняя игра американцев на Ближнем Востоке не подорвала советско-американскую разрядку{897}. Напротив, Война Судного дня еще больше убедила Брежнева в том, что мир между Израилем и арабскими странами можно построить лишь совместными усилиями США и СССР. В письме к Никсону от 28 октября Брежнев намекнул об интригах, которые плетутся некими силами, желающими подорвать «личное взаимное доверие между нами». Он уже не скрывал своих подозрений в отношении Киссинджера{898}. В то же время поведение Садата переполнило чашу его терпения: тот в ходе мирных переговоров начал откровенно использовать помощь СССР как козырь в переговорах с американцами и Израилем. Генсек даже начал подумывать о восстановлении дипломатических отношений с Израилем, оборванных в 1967 г. В разговоре с Громыко Брежнев в сердцах воскликнул, что арабы могут идти к «такой-то матери». «Нет! Мы за них воевать не будем. Народ нас не поймет. А мировую войну затевать из-за них тем более не собираюсь». Сотрудник международного отдела ЦК Черняев, ставший свидетелем этой вспышки, записал в дневнике: «Это реальная политика. Но обществу она неизвестна. О том, что напали арабы и что все было совсем не так, как изображали наши газеты, знали лишь в аппарате ЦК, и то далеко не все, да еще кое-кто в МИДе». Как и в 1967 г., газеты раздували антисионистские настроения, а партийные организации проводили митинги солидарности с «прогрессивными» арабскими режимами{899}.
Попытки Брежнева проводить прагматичный курс на Ближнем Востоке были слишком робкими и ни к чему не привели. Начиная с 1975 г. США перехватили инициативу в регионе, и после четырех лет интенсивной дипломатии Садат подписал соглашения с Израилем в Кэмп-Дэвиде: Египет переметнулся в американский лагерь. К этому времени Советский Союз предоставил Египту помощи и вооружений на десятки миллиардов рублей, и советское руководство, военные и КГБ сильно переживали предательство Садата. Память о «потере Египта» в Кремле оказалась долговечной, она в немалой степени повлияла на советскую политику в Африке. А в 1979 г. горький урок Египта побудил некоторых кремлевских лидеров подозревать, что афганский революционный лидер Хафизулла Амин может поступить с ними так же — переметнуться к американцам