Мало кто обратил внимание на Эвмена, который долго что-то рассказывал Птолемею, Александру и Анхнофрет. Их лица вдруг стали очень озабоченными. Из прочих участников пира почти никто не поинтересовался, куда же делась египетская царица. Все веселились.
Пир закончился далеко за полночь. Гости разошлись-разъехались. Некоторых пришлось нести слугам. Даже среди египтян таких нашлось немало, хотя поначалу ремту чувствовали себя скованно и были полны решимости не напиваться.
Фараон был трезв, как стекло. Он простился с царём эллинским рукопожатием, протянул руку Птолемею, а потом отыскал глазами Эвмена, который держался позади тех стратегов, кто ещё был способен стоять на ногах. Тутмос быстро произнёс несколько слов. Их услышал Птолемей и в удивлении поднял бровь. Эвмен, глядя фараону глаза в глаза, сдержанно кивнул.
Анхнофрет заявила, что не поедет в лагерь египтян. Поскольку она посол, ей надлежит остаться. Выйдя в ночь, она отследила Птолемея и напросилась на приглашение проводить её. Лагид ехал верхом, а Анхнофрет вела свою колесницу рядом.
– Можно я задам тебе один деликатный вопрос? – спросила посланница.
– Задавай.
– Кто такая эта Кампаспа, упоминание которой не понравилось Александру?
Птолемей улыбнулся.
– Она была подругой царя.
– Подругой?
– Да. В Бехдете я вроде бы рассказывал про таких женщин, не помню, присутствовала ты или нет. И мы, и эллины зовём их гетерами, "подругами".
– Это какое-то сословие? Так же, как вы, высокородные македоняне, зовётесь "друзьями" царя?
– Ну, что-то вроде этого. Эти женщины пользуются большой свободой, они искусны в танцах, музыке и речах, часто прекрасно образованы, обучены всем премудростям любви, и за все это получают от восхищающихся ими мужей большую плату.
– Так они... любят за деньги?
– Любят за деньги диктериады, рабыни, приносящие доход своим хозяевам или государству[87], – хмыкнул Птолемей, – или иеродулы в храмах Афродиты, которые отдаются мужам во славу богини. Но гетеры не рабыни. Их нельзя принудить к любви против воли. Перед ними преклоняются. Они сами выбирают, к кому прийти на ложе. По крайней мере, наиболее выдающиеся и знаменитые из них. Они выступают на симпосионах, развлекая и образовывая мужей. То есть делают то, чем сегодня занималась ты.
Было темно, и Птолемей не видел, как Анхнофрет покраснела.
– Вот уж никогда бы не подумала, что меня сочтут...
Птолемей почувствовал её смущение и придержал коня, посмотрел на посланницу серьёзно.
– Некоторых из них боготворят. Я знавал одну, которой за ночь любви предлагали стоимость целой триеры. И она отказала.
В его голосе прозвучала грусть и Анхнофрет сделала неверный вывод.
– Отказала... тебе?
– Нет, – покачал головой Лагид, – мне не отказала.
Он надолго замолчал. Анхнофрет не сразу решилась продолжить.
– Кампаспа тоже из тех, кого боготворят?
– Да. Причём в прямом смысле. Есть такой город, Эфес. Вернее, будет. Дело происходило там. Мы одержали большую победу над персами и эллинские города, много лет находившиеся под их владычеством, один за другим радостно встречали нас. Во всём эллинском мире поднялось большое воодушевление, ибо очень многие не одно десятилетие мечтали о реванше персам. О мести за некогда сожжённые ими города. Наш поход и был такой местью. Под этим знаменем царь возглавил панэллинский союз. Имя Александра было у всех на устах. В Эфес съехались поэты, скульпторы. Они хотели воспеть подвиги царя, увековечить их в стихах, бронзе и мраморе. Среди них был художник Апеллес. Он не занимался ваянием мужей-воинов, подобно своему другу Лисиппу, с которым ты уже знакома. Его привлекало другое.
– Женская красота? – догадалась Анхнофрет.
– Да. Он предложил Александру создать картину. Афродиту Анадиомену, выходящую из морской пены. В качестве модели он видел лишь одну женщину.
– Кампаспу?
Птолемей кивнул.
– Подругу царя. Апеллес предложил Александру нарисовать её обнажённой и тот согласился.
– Что же было потом?
– Потом? Апеллес влюбился в свою модель, и та ответила взаимностью. Их связь раскрылась, но Александр не причинил художнику вреда. Более того, он уступил ему Кампаспу.
– Уступил? – удивилась посланница, – ты же сказал, что гетеры свободны.
– Да. Но все же она была любовницей царя.
Анхнофрет некоторое время молчала.
– Значит, он чужд ревности?
Птолемей подумал, покачал головой.
– Не думаю. Александр ревнив. Но ревнив к чужим подвигам, к славе. Он должен быть первым среди мужей, но не стремится к этому в делах любви. Сказать по правде, царь довольно равнодушен к женщинам. Когда он был юношей, то совсем не интересовался ими, все время проводил в воинских упражнениях или беседах с нашим учителем, Аристотелем. Родителей царевича это беспокоило, и тогда царь Филипп заплатил большие деньги гетере Калликсене, чтобы та научила его сына всем премудростям любви.
Птолемей усмехнулся.
– Калликсена очень старалась, да и Александр вовсе не избегал её объятий. Но он познал лишь плотскую любовь. Сердцем его Калликсена завладеть не смогла. Как и Кампаспа. Да и никто до сих пор. Когда мы отправлялись в поход, Парменион, Антипатр и Олимпиада, мать царя, умоляли его жениться. Говорили, что царству нужны наследники. Он отказался наотрез.
– Он так и не назвал никого своей царицей?
– Не назвал. Но, возможно, ты удивишься, если я скажу тебе, что сейчас у царя есть женщина.
– Вот как? – действительно удивилась Анхнофрет, – уже месяц, как я живу среди вас, но и подумать не могла...
– Она не показывается на людях. Её зовут Барсина и она вдова Мемнона. Самого опасного из наших врагов, к счастью, покойного.
– Вдова врага? Так она, вероятно, наложница?
Птолемей кивнул.
– Я думаю, он считает Барсину своим трофеем. Царь редко наведывается в её шатёр. Он не из тех людей, кто дня прожить не может, чтобы не выгулять свой...
Птолемей покосился на Анхнофрет и смущённо кашлянул. Хранительница ничего не ответила, погруженная в свои мысли. Всю дальнейшую дорогу до македонского лагеря они молчали.
Пророчество, как всегда вышло туманным, даже ремту поняли не все, а эллины и подавно, но все же некоторые слова чрезвычайно обеспокоили Эвмена.
"Бесстрастно взирают мёртвые глаза..."
Неужели те, нарисованные возле таранов, что придают боевым кораблям эллинов сходство с дельфинами.
"Звезда катится в бездну. Лучи-иглы напоены кровью. Шестнадцать игл..."
Шестнадцатилучевая звезда украшала македонские щиты. Это она катится в бездну?
Кардиец сразу задал прямой вопрос:
– Царица видела битву? В ней участвовали наши корабли? И... египетские?
Фараон покачал головой.
– Она видела сражение, это верно. Но вряд ли там были эллины. Мерит видела Ири-Херу. Много лет назад Ипи и Мерит были объявлены Вместилищами Душ Херу и Маат. Когда Мерит видит Ири-Херу, она знает, что это её брат. Но мой побратим не мог встретиться с эллинами этим летом, ибо он отплыл на дальний юг.
– Прости, Величайший, – перебила его Анхнофрет, – мы не успели сообщить тебе в суматохе подготовки к празднествам. Ипи уже вернулся в Бехдет, от него прилетела сова.
– Какую весть она принесла? – нахмурился фараон.
– Я не знаю. Сообщение читала царственная. Она была встревожена. Я спросила её, что случилось, но она не пожелала рассказать мне.
– Проклятье! И уже десять дней нет вестей от Нимаатра. Он собирался идти в Пер-Маат, что же могло его задержать? Нимаатра сообщал о схватке с кефтиу, но она завершилась нашей победой.
– Может быть, царица сможет рассказать больше, когда придёт в себя? – спросил Эвмен, – она помнит видения?
– Помнит, – тихо промолвил фараон.
К кардийцу он проникся большой симпатией и уважением, и потому спокойно говорил в его присутствии о вещах, которые совершенно невозможно было открыть иным чужестранцам.
– Тогда подождём, – сказала Анхнофрет.
Однако Мерит, проснувшись, дала понять, что не горит желанием обсуждать видение даже с супругом и уж тем более с эллинами, хотя принесла кардийцу и Птолемею искренние слова благодарности. Она явно была встревожена, кусала губу, но все же старалась держаться с обычным спокойствием и достоинством.
– Что-то случилось с Ипи? – допытывался фараон.
– Нет, с ним все в порядке. Как и с Нимаатра.
– Значит, ничего плохого не случилось?
– Нет, случилось. Но я пока не хочу говорить об этом. Надо многое осмыслить, слишком многое.
– Мерит, – рассердился фараон, – не забывай, кто я! Меня начинают раздражать ваши с братом тайны! Я ношу Двойную Корону, а вы пытаетесь меня уберечь от плохих вестей, как ребёнка!
– Прости меня, Тутимосе, – правительница устало прикрыла глаза, – если бы Владычица Истин позволила мне видеть ясно... Но все в тумане. Наши ладьи сражались с эллинскими. Что произошло? Я не знаю. Рассказать об этом сейчас? Во время священного перемирия эллинов? У них в гостях? Кто кого обвинит в нарушении перемирия? Я знаю Ипи, он никогда не нанёс бы удар первым...
– Это знаю и я, – заявил фараон, – как и то, что сейчас невыгодно ссориться. Причём я уверен, что и Александр думает так же.
– Вот именно, как в такой ситуации можно кого-то обвинять? Напали эллины? А можем мы это доказать? Александр не поверит. Посмотри на его поведение, он спокоен, расслаблен. Так ведут себя злоумышленники?
– Ну, некоторые царьки фенех весьма преуспели в лицемерии, – недобро усмехнулся фараон.
– Величайший, мы слишком хорошо помним, к чему привели переговоры на Пепельной Пустоши. Что произошло на сей раз? Ничего не известно. Но Ипи жив и он прибудет сюда. Пока мы должны стараться сохранять спокойствие. Любое моё слово, при том, что я сама не могу понять половины, может вызвать войну. И сорвёт все, что мы готовили несколько лет. Не будет доброго соседства с сильным царством. С людьми, которых даже наши жрецы и некоторые снобы из высокородных признали ровней себе. Поставили выше Нахарина и Хатти. Вместо того, чтобы обратить свой взор на Бабили, как планировали, мы втянемся в войну с Александром. И неважно, кто победит – замысел Нефер-Неферу в любом случае будет обращён в прах. Мне он становится все более и более очевидным.