Корабли приближались к порту и только сейчас все ощутили масштаб трагедии.
– Керберово дерьмо! Да быть того не может, чтобы какие-то бабы нам так всыпали!
– Не может? Глаза разуй.
– А кто сказал, что это египтяне нам наподдали?
– У меня дружок – декадарх в таксисе Кена. Там уже все знают. Египтяне это. Исподтишка напали, говорят.
– Точно, так бы хер справились с нашими!
– И мы этих говноедов привечали?! Да куда царь смотрел?!
Через несколько минут дорогу разъярённой толпе, направившейся к лагерю египтян, преградила агема, во главе с Адметом и Парменионом.
– А ну стоять! Куда направились?
– Варваров резать!
– Это твой сын, Парменион, флот просрал! – крикнули из толпы.
– А может он продался? Сидит себе "в плену", вино попивает!
Толпа качнулась вперёд.
– Стоять, я сказал! – рявкнул старый полководец, – ещё слово и крикуну я лично язык вырву!
– Предатель!
– Бейте его!
Безоружные македоняне голыми руками хватались за отточенные наконечники копий, которыми ощетинились царские щитоносцы, отводили их в сторону, хватались за щиты и неудержимо напирали на растерявшихся гипаспистов.
– Вперёд! – скомандовал Адмет.
Гипасписты все, как один, шагнули вперёд. Пролилась кровь.
– А-а, суки! На кого руку подняли?! На своих!
Долго толпа избиения не выдержала, отхлынула. На земле осталась дюжина трупов.
Появился Александр. Он был безоружен. В глазах плескалось пламя.
– Что вы творите?! Разве вы уже свершили суд? Вы знаете, что произошло? Вы македоняне или беззаконные шакалы?
– Царь, ты ублажаешь варваров, а они убивают нас! – крикнули из толпы.
– Они – вероломные твари!
– Да-да, нарушили договор!
– Ударили в спину!
– Кто это сказал?! – совершенно рассвирепел Александр, – выйди, покажись, если ты не трус!
Воины смущённо жались, никто вперёд не вышел.
– Так я и знал! Вы – жалкие трусы, годные только на то, чтобы впятером нападать на одного! А когда враг силен, сразу обгадитесь? Я думал, вы моя опора! Я думал, что с вами мне под силу горы своротить! Дойти до края Ойкумены! Зевс покарал меня за самоуверенность! Пошли вон! Я не желаю иметь с вами ничего общего! Лучше соберу войско из хеттов. Они – настоящие воины. Не то, что македоняне...
Последние слова он произнёс негромко, в мёртвой тишине. Воины не двигались с места. Многие плакали. Слезы текли по щекам и у некоторых гипаспистов, проливших кровь товарищей.
– Убирайтесь. Не хочу вас видеть.
– Прости нас, Александр!
– Прости, царь!
Александр брезгливо скривил губы и, резко повернувшись, ушёл в свой шатёр. Толпа потекла было следом, но на её пути вновь встал Парменион.
– Ну что, обгадились? Пошли вон, я попытаюсь уговорить царя простить вас.
Однако царь не стал с ним разговаривать.
– Не сейчас, Парменион. Наведи порядок в лагере. Зачинщиков смуты арестовать, я позже с ними разберусь. Остальных утихомирить.
– Ты не хочешь допросить Пармениона, царь? – спросил Кен, когда старик вышел, – если Филота собирался покорить критян, то почему не поделился своими замыслами с нами? С тобой, царь.
– Может, потому, что хотел приобрести данников лично для себя? – предположил Пердикка.
– Я бы сказал – это похоже на Филоту, – буркнул Полиперхонт.
– Но неужели он не посвятил в свои планы отца? – недоумевал Кен, – не верится.
– А почему он попросился к нему на Кипр, добровольно сложив с себя командование гетайрами? Да потому что они в сговоре! – ожесточённо заявил Пердикка.
Кен только головой покачал, но видно было, что он думает о том же.
– Позвать Пармениона? – спросил Полиперхонт.
– Нет, не сейчас, – отрезал царь, – не хочу его видеть. Пока.
"Старик совсем ослабел. Даже безоружную толпу без крови остановить не может".
Эвмен все разложил по полочкам, однозначно не высказав собственного суждения. Виновны, в равной степени, могут быть обе стороны, но Александр против своего желания все больше склонялся к мысли, что, несмотря на очевидную заинтересованность египтян в ослаблении нежданного соперника, устроили бойню не они.
Филота.
Почва для этой мысли была щедро удобрена давно копившимся недоверием к Пармениону. Старик все больше раздражал своей критикой всех царских решений. Нет, он не саботировал приказы и выполнял их безукоризненно, но это бесконечное брюзжание, что "в прошлые годы так не делали", что "а вот Филипп бы поступил..." все чаще выводило Александра из себя. А в купе с извечным высокомерием Филоты...
Но допустить его виновность? Даже если это правда... Войско не поверит.
Птолемей словно мысли Александра прочитал:
– Царь, нашим наплевать на виновность Филоты. У всех в голове одно: "Погибшие македоняне должны быть отмщены!"
– Мне тоже наплевать, Лагид! Но объявление войны сейчас будет самоубийством. Мы ослаблены как никогда, а враг, – Александр выделил это слово голосом, – усилился. Будем говорить, мечи останутся в ножнах.
Царь помолчал немного, потом сказал:
– Иди, Лагид, и спокойно договорись о встрече.
– Они тоже совещаются, – подал голос Эвмен, – и, подозреваю, тоже не знают, как поступить. Ты помнишь, что говорили хетты? Египтяне давно уже вынашивали планы покорения мидян... Ну, то есть, не мидян, а этих, как их там... митанни. А теперь заглядываются на Вавилон.
Птолемей покосился на Александра. На Вавилон заглядывались не только египтяне. Вот только теперь... Эх...
– К чему ты клонишь? – спросил царь, – впрочем, думаю, что я понял тебя. Хочешь сказать, что им не нужна война с нами?
– Да.
– И это несмотря на твои собственные доводы, убеждающие меня в обратном?
Эвмен пожал плечами.
– Если бы все было так просто, – сказал царь, – когда убили отца, нам тоже не нужна была война ни с фракийцами, ни с иллирийцами. А уж с Фивами и подавно. Но боги решили иначе.
"А уж с Фивами и подавно".
Пердикка усмехнулся. Ну да. Никто не хотел воевать с Фивами. Однако разорение города изрядно наполнило тощую казну. Кто знает, сколько пришлось бы ещё занимать у храмов на азиатский поход?
– Финикийцы говорят, что ни сам Тутмос, ни его предки, не действовали прежде столь нагло и стремительно, как теперь. Почему?
– Эвмен говорит разумно, – сказал Полиперхонт, – был бы я на месте Тутмоса, то с появлением на севере изрядной силы, поостерёгся бы смотреть на сторону, пока не понятно, что у этой силы на уме. Несмотря на все мирные договоры.
– Они и священное перемирие, объявленное на время Игр, воспринимают даже серьёзнее, чем мы, – сказал Эвмен, – с какой-то особой торжественностью об этом говорят.
– Лицемеры, – хмыкнул Пердикка.
– Не думаю, – возразил Александр, – по мне так они искренни.
В шатёр заглянул Селевк.
– Царь, Анфея просит встречи с тобой. Сказала нечто странное, дескать, речь пойдёт не о "пиратском нападении", а о том, что намного более важно.
– О "пиратском нападении"? – переспросил Александр.
– Так и сказала.
Царь хмыкнул. Он уже почти совсем успокоился.
– Интересно, что сейчас может быть более важно? Пусть подождёт.
– Мы ещё не знаем, что потребует Тутмос, – сказал Птолемей, – но что будешь требовать ты?
– Пусть выдадут Филоту. Кстати, Неарх, почему брат царицы наотрез отказался выдать Пнитагора? При всём этом их показном благородстве...
– Это может прозвучать странно, но... – наварх замялся, – по-моему, он считает киприота единственным опасным противником. На море, я имею в виду. Он сказал, что Пнитагор будет гостем, а не пленником. Филота ему не нужен, он попросту не знает, что с ним делать, а вот Пнитагор... Хочет удержать у себя сильного врага?
Александр задумчиво пробарабанил пальцами по столешнице.
– Как ты намерен поступить с Филотой, царь? – спросил Полиперхонт.
Александр мрачно взглянул на него, но ничего не ответил. Молчал он долго, потом сказал:
– Оставьте меня. Пусть войдёт Анфея.
– Разумно ли... – забеспокоился Кен.
– Оставьте меня все! – повысил голос Александр.
Стратеги и Эвмен повиновались. Едва они удалились, в шатёр вошла Анхнофрет. В руках она держала развёрнутый папирус.
– Радуйся, великий царь, живи вечно!
– Радуйся и ты, Ядовитый Цветок. С чем ты пришла?
Он прежде не называл её так. У внешних уголков глаз Анхнофрет на мгновение проявились морщинки, но сразу же разгладились. Она хорошо владела собой.
– Я хочу показать тебе кое-что, царь. Нечто важное.
– Вот как? А стоит ли мне брать в руки этот папирус? Я слышал, бывали случаи, когда вручение тобой неких грамот финикийским царям и вельможам плохо отражалось на их здоровье.
– Я держу его голыми руками, царь, – спокойно ответила посланница.
– Я вижу. Полагаю и те папирусы ты держала так же, – усмехнулся Александр.
– Ты не веришь мне?
– Почему я должен верить кому-то из египтян, когда они обвиняют меня в вероломном нападении и удерживают главного свидетеля, не давая мне допросить его?
– Свидетеля? – подняла бровь Анхнофрет.
– Свидетеля, Анфея, именно свидетеля. Вы слишком заигрались в стражей и судей. Считаете, что вольны по своему усмотрению устранять "нечестивых" царей, если те выступают против вашего "справедливого миропорядка" Маат? Вы вправе решать, кто праведен, а кто нечестив? Довольно кормить меня этими баснями!
Анхнофрет умела держать удар, ни один мускул более не дрогнул на её лице, но и высокомерной маски царь не видел. Посланница говорила негромко, смотрела, чуть склонив голову набок, спокойно и мягко. Нежно.
Александр, сбитый с толку этим взглядом, нахмурился. Никогда прежде женщины не смотрели на него так. Даже любовницы. Даже родная мать. Только одна была способна на такой взгляд – Ланика, сестра Клита Чёрного. Кормилица.
"Вот змея!"
Пауза затягивалась.
– Что же ты молчишь?
– Я не желаю навредить тебе, великий царь. Я пришла, чтобы погасить пламя войны, а не раздувать его сильнее. Прошу тебя, призови Итту-Бела, он знает наши письмена.