Ещё до заката в лавку зашёл человек. По облику не поймёшь, ханааней, сириец, измаилит, или загорелый и небритый мицри. Одет он был совсем не так, как принято у большинства местных. Взгляд основательный, заинтересованный, без пренебрежения. Он аккуратно растягивал отрез дорогого полотна, осматривал явно опытным взглядом, ощупывал. Эфраим ему не препятствовал, только спросил:
– Ты, верно, из Ханаана, уважаемый?
Тот поднял на Эфраима удивлённый взгляд.
– Мои предки оттуда, почтеннейший. Но сам я в земле отцов не бывал.
Это уже интересно. Здесь полно купцов-финикийцев, но они все приезжие. Или нет? Чья ещё колония может находиться в самом сердце Страны Реки? Не тех ли, кого Эфраим искал? Решив задержать покупателя и затянуть его в разговор, "купец" начал нахваливать товар. Покупатель улыбнулся.
– Вижу, неплох отрез.
И к удаче "купца" объяснил:
– Для княжны юной на платья к свадьбе ткани подбираю. Князь нашего рода Нахафан совсем обезумел, за высокородного ремту выдаёт. И жених-то не так уж высокороден. Вояка... Выслужил чины, знатность, золото и большой земельный надел.
Он усмехнулся и добавил:
– Ну и немного рыженького от Наха.
– Рыженького? – переспросил Эфраим.
– Золота, – объяснил покупатель.
– Приданое?
– Ну да. Злые языки поговаривают, что без оного золота, тот ремту в сторону дочери Нахафана даже бы и не взглянул.
Эфраим нахмурился, и из вежливости хотел было уверить гостя, что тот, наверняка, наговаривает на красавицу, но покупатель истолковал выражение лица "купца" совершенно иначе.
– Ты, может, думаешь, что раз я – хабиру, так нищий? Ты из Яхмада, полагаю? Ваш брат, как и ремту, на нас свысока смотрит. А ты взвесь!
Гость с показной небрежностью бросил увесистый кожаный кошель на чашу, да так, что массивные кругляши выкатились, а сама чаша едва не сорвалась с цепи, рухнув вниз, – мне пять локтей, только не ваших яхмадских, мелких. Локтей ремту нарежь, их мера на ладонь длиннее!
Хабиру... Эфраим покрылся испариной, хотя до конца не был уверен ни в неправдоподобной удаче, ни в том, что именно они – предки, но ведь это легко проверить! "Купец" заговорил на языке древних священных текстов, с радостью, с восторгом наблюдая, как вытягивается лицо собеседника.
– Конечно-конечно, я тебе верю, почтеннейший! Вижу, что ты муж солидный и уважаемый, а для таких у меня припасено кое-что поинтереснее того отреза, что ты присмотрел. Вот, взгляни!
Эфраим вытащил из-под прилавка персидский товар.
– Рассмотри, пощупай. Много ты встречал ранее таких тканей даже на рынке Уасита?
Покупатель послушно помял ткань, зацокал языком, мигом позабыв главную заповедь покупателя – никогда не показывать продавцу, что его товар тебе нравится.
– Тончайшая! Через кольцо протащить можно! – нахваливал Эфраим, – высокородные девы мицри от зависти позеленеют, глядя на вашу красавицу!
Покупатель, не говоря ни слова, лишь восхищённо выпячивал верхнюю губу.
Эфраим заливался соловьём:
– Как ты думаешь, из сколь далёких стран привёз я этот товар? Угаритяне прозвали меня Дагоном, богом вод. Думаешь, за красивые глаза? Я и родину свою в Ханаане не видел десятки лет.
"И никогда не увижу"
Поддавшись мимолётной печали, вздохнув, он поспешил продолжить:
– Угарит, волоки, Пурата, море Обратных Рек, дальние земли, да назад тем же путём. А потом на Бехдет по Зелёным водам, канал, Синие воды, Великое Море Хепри. Слышал слова такие: "Хинд"? "Пунт"? "Бахир"?
Покупатель слушал как заворожённый.
– Но я не только купец, но и собиратель премудростей дальних стран. Меня иногда прозывают "Книжником". Ты, как говоришь, из сынов Ханаана, но никогда там не бывал, живёшь среди ремту. Я не встречал подобных тебе. Расскажи, добрый человек, как вы живете здесь среди людей чуждого обычая? Каким товаром торгуете? Расскажи, мне всё интересно. А если не трудно, проведи, – прости, не знаю твоего имени, – к рядам, где торгуют твои соплеменники, мне было бы очень интересно их послушать и записать услышанное!
Покупатель несколько оторопел от такого напора и послушно пробормотал:
– Зовут меня Хика, я нечистого рода, потому, что мать моя из нечестивых хаков...
Хика подумал, что это большая удача – встретить книжника, желающего создать летопись, подобно писцам из мудрецов ремту, но о народе хабиру, его обычаях и вере... К тому же не простого торговца, а водителя морских караванов к неведомым землям. Было бы очень любопытно его послушать.
– Наш ряд близко, хабиру славятся своими ткачами, способными творить из шерсти чудеса. Но и не только, мы торгуем многим, сам увидишь, я проведу тебя к своим!
Эфраим быстро отмерил отрез персидской ткани, ссыпал монеты, заполняя уже третий сундучок. После того, как рассчитался, раздал указания своим помощникам. Торговать до самого заката им, наверняка, придётся в его отсутствие.
Представиться собирателем премудрости посоветовал Эвмен. Архиграмматик полагал, что таким образом Эфраим, который вообще-то не обладал талантами Аристомена, способного разговорить любого, сумеет подвигнуть собеседников на откровенность. Ставка на редкую ткань тоже сыграла, хабиру заинтересовались "купцом".
К вечеру Эфраим был совершенно обессилен, утомлён и пьян в сандалию. При этом счастлив. Он узнал, что хотел.
Да, это были его предки.
Наиболее глубоким и серьёзным вышел разговор с Цапоном, начальником над купцами ряда хабиру на этом великом рынке. Человек княжеского рода, он носил одно из прозвищ Баала в его грозной ипостаси, зарекался Баалат, Элем и Маннат направо и налево, как сириец или ханааней. Почтенный Цапон был нечестивцем и многобожцем. Но, похоже, таковыми были все хабиру до того как Пророк Моше привёл их к Господу и обучил священному обряду обрезания. Тогда, вместе с отсечённой крайней плотью и разбитым золотым кумиром, хабиру отвергли, отринули все свои заблуждения, став иудеями.
Цапон оказался весьма словоохотливым собеседником. Эфраим быстро сообразил, что старший из купцов хабиру тщеславен. Ему грела душу мысль, что заезжий книжник отметит его имя в своих записях. Цапон прекрасно знал, что свитки, которые так легко обратить в пепел и пыль, могут прожить тысячу лет. И даже больше.
Цапон рассказал много интересного, но по-настоящему Эфраим напрягся, когда тот среди прочего обмолвился о недостойном хабиру погребении "сушёной рыбой". Похоронили так несколько лет назад самого князя Йахув-Бела, прозванного Богоборцем за какой-то священный подвиг. Цапон не помнил за какой. С негодованием (Эфраим согласно кивал головой) он рассказал, что сие осуждаемое всеми хабиру и богопротивное погребение свершил младший сын князя, именем Иосаф. Он изменил родной вере, принял новое имя – Рехмира, зато теперь большой человек среди ремту, не последний в самом Доме Маат!
У Эфраима от этих слов перехватило дыхание. Это же Иаков-Израэль и сам Иосаф Прекрасный[115]! Да и о погребении Иакова по египетскому обряду говорится в священных книгах!
Особенно Эфраима порадовали слова Цапона о том, что, несмотря на немалый чин, Иосаф никогда не откажет принять соплеменника, выслушать и справедливо рассмотреть его обиды. В течение если не "малой", то уж "большой" недели[116] изыщет время. Достаточно написать прошение и передать Хранителю, стоящему на страже у врат Ипет-Сут.
Душа Эфраима пела! "Сам Господь направляет стопы мои!" – неожиданно для себя не то крикнул, не то, скорее, пьяно пробормотал он вслух, на родном языке. Пара шедших навстречу ремту лишь брезгливо взглянули на него, приняв за перебравшего торговца фенех, видимо отметившего удачную сделку. А незнакомую речь, тем более, столь неразборчивую, никто из них не понял.
Эфраиму бы пойти проспаться в лавку, но он, несмотря на гулявший в голове хмель не забывал о втором деле, за которым сюда его послал господин архиграмматик. Сейчас, когда он был так близок к осуществлению своей мечты – спасению народа Израилева – побочные задания лишь раздражали. Хотелось завершить их побыстрее. Однако Эфраим знал, что спешить здесь не следует, нужно соблюдать большую осторожность. Об этом его крепко настращали люди архиграмматика, учившие "купца", как следует себя вести в той или иной ситуации.
Иудей расспросил, как найти лучший питейный дом, где собираются только высокородные воители. На что подвернувшийся ему молодой торговец-мицри, едва сдержав смех, обстоятельно ответил.
Ответ привёл Эфраима в отчаянье. Таких дорогих домов "не для всех" оказалось целых четыре. Что неудивительно, столица. В отличие от забегаловок для простолюдинов, они находились подальше от Большого Рынка, ближе к громаде Ипет-Сут. Легко сказать – "ближе". Чтобы обойти вокруг стены Храма полдня надо. А ещё в каждом хоть час посидеть: выпить, закусить, иначе, ведь могут и что-то заподозрить. С Аристаменом легко разминуться. Эфраим не знал, когда и как часто тот выбирается в питейный дом. В сообщениях лазутчика о том сказано не было.
Попричитав про себя, Эфраим угрюмо побрёл в сторону ближайшего из нужных ему заведений, надеясь, что вечерняя прогулка и раздумья изгонят хмель. С подачей прошение о встрече с Иосафом он решил обождать. Иосаф-Рехмира служит в Доме Маат. Кто знает, чем встреча закончится. Вдруг Эфраим в темнице окажется? Сначала надо увидеть Аристомена, пусть для этого придётся потратить несколько дней и все деньги.
Проветриваясь на вечерней прохладе, тянущей с Реки, Эфраим мыслями обратился к неприятному. К обнаруженному бесчестию предков.
Да, это предки. Но они оказались не такими, как представляли их Священные Ктувим[117]. Жили они в Египте задолго до Иосафа. Верили, в лучшем случае, в Йаху и Итана-Адоная. Но ведь и благочестивый Йошайа, поймавший в горло стрелу в битве при Мегиддо, лишь недавно отменил поклонение Баалу и зарекался египетскими Йаху, Итаном (в которых, что греха таить, иудеи до сих пор верят), кровавой Маннат и ханаанейским Элем.