Глава 59
Среди зеленых холмов в окрестностях Рима скрывалась от глаз людских великолепная вилла, из окон которой можно было видеть даже море. Дом окружал чудесный парк, но ворота всегда стояли закрытыми и открывались лишь на краткие мгновения, чтобы кого-то впустить или выпустить. Жилище это называлось просто: «Моя вилла» – и было построено около ста лет назад для любовницы папы римского Александра VI Борджиа. В парке, поражавшем воображение разнообразием растений, было множество обитателей, в том числе олени и птицы в сказочных оперениях и поблескивали небольшие озерца.
Принадлежало все это великолепие некоему лорду Стуарти. Окрестные жители почти ничего о нем не знали кроме имени. Их нового соседа охранял внушительный отряд вооруженных воинов под командованием капитана, которого изредка видели те, кто подходил к дому. Служили в доме только женщины, нанятые в Риме. Торговцы допускались не далее задней двери. Ни один местный житель не мог похвастаться, что когда-либо бывал на вилле.
Ходили слухи, что у лорда Стуарти есть жена, но она никогда не показывалась на людях. Было также известно, что иногда он навещает трактирщицу Джованну Руссо, но когда местные жительницы пытались вытянуть из нее хоть какую-нибудь информацию об обитателях виллы, то слышали один и тот же ответ: «Он хороший человек, которому выпало много страданий. Больше ничего не спрашивайте – все равно не скажу».
Это было очень странно, поскольку Джованна была женщиной добросердечной и известной любительницей посплетничать. Постепенно, однако, местные жители смирились со странностями загадочного соседа и перестали проявлять нездоровый интерес к «Моей вилле».
Френсис Стюарт-Хепберн не намеревался возвращаться в Неаполь: вилла «Золотая рыбка» пробуждала в нем ужасные призраки прошлого, – поэтому была куплена новая и, когда они с Катрионой вернулись в Италию, уже ждала их. Ботвелл был благодарен Богу за то, что у него появился свой дом, куда он мог привести жену, и этот дом позволял вести скрытный образ жизни.
После множества суровых испытаний и последнего ужасного происшествия Катриона долгое время находилась на грани жизни и смерти, и он был убежден, что лишь его воля к жизни, его отчаянное желание видеть ее живой, любить, удерживали ее на этой грани, не давая опуститься во мрак.
По пути домой Кэт то приходила в сознание, то опять впадала в беспамятство. При этом у нее постоянно держался жар, она отказывалась от любой еды, что бы ей ни предлагали. Френсису удавалось лишь иногда вливать ей в рот немного питательного бульона. И все-таки он сумел не дать ей умереть, даже, возможно, вопреки ее желанию.
Странным образом несчастье Катрионы отвлекло Сюзан от оплакивания собственной участи. Она и сама вытерпела изрядно, но все же не как хозяйка, и теперь винила себя за случившееся с ней.
«Это я виновата в том, что она так пострадала, – сказала она однажды Ботвеллу, еле сдерживая слезы. – Но я помогу вам, милорд, сделать ее прежней, клянусь!»
Френсис был благодарен девушке и рад ее обществу. Когда они добрались до «Моей виллы», их там уже ждала юная Мэй. Сестры бросились друг другу в объятия. Мэй, благодарная как Сюзан, так и хозяйке, за то, что спрятали ее от насильников, с готовностью включилась в работу и стала активно помогать вернуть Катриону к ее обычной жизни.
Графиня Ботвелл не произнесла ни слова с ужасной ночи, ее прекрасные глаза теперь ничего не выражали. Иногда граф чувствовал на себе ее взгляд, но когда поворачивался к ней, глаза все так же оставались пустыми. Он по-прежнему любил ее, даже сильнее, чем прежде, и, скрывая свое отчаяние, пытался вести себя так, словно все нормально.
Он не делил с ней постель, но спал в соседней комнате, оставляя на ночь дверь между комнатами открытой, на случай если она вдруг позовет его. Хотя ее лицо ничего не выражало, а из уст не вылетело ни слова, она вроде бы его понимала. Они общались между собой взглядами и жестами.
Конелл зорко следил, чтобы возле виллы не появлялись незнакомые мужчины: это могло вызвать у Катрионы приступ паники. К ней мог зайти, кроме мужа и его самого, только юный Ашер Кира.
В Рим они прибыли в разгар лета, а теперь, с наступлением чудесной осени, Катриона начала выбираться в парк, где долго гуляла. Ее всегда сопровождала Сюзан или Мэй, а садовников просили не появляться в это время, объяснив им, что вид незнакомых людей может обострить болезнь, которой страдает хозяйка.
По округе снова пошли сплетни, но и теперь они касались мадонны Стуарти. Пусть садовников и не было в поле зрения Катрионы, никто не мог запретить им разглядывать ее откуда-нибудь из-за кустарника. В таверне Джованны Руссо они потом восхищались ее золотистыми волосами (они так и не обрели прежнего цвета темного меда), превозносили изумрудно-зеленые глаза, вовсю расхваливали великолепную кожу и прекрасное лицо без единой морщинки, поражались стройности фигуры.
Джованна Руссо подливала им в кружки лучшее местное вино, шлепала по шаловливым ручонкам и жадно слушала. Ей всегда была интересна жена любовника, хотя он никогда о ней не говорил, и женщина была уверена, что скорбь, угнетавшая лорда, связана с какой-то трагедией, произошедшей с его женой. Он навещал Джованну только для удовлетворения мужских потребностей, но она была довольна и этим. Он ничего ей не обещал, но оказался лучшим любовником из всех, что у нее когда-либо были – сильным, нежным и заботливым.
Однажды Джованне удалось проскользнуть в парк при вилле: очень уж хотелось увидеть соперницу, – и потом ее раздирали противоречивые мысли.
Если прекрасная леди снова обретет здоровье, Джованна наверняка потеряет любовника. Но она по-своему любила Ботвелла и хотела, чтобы он тоже обрел счастье. Будучи доброй и сострадательной, она стала возжигать в деревенской церкви свечи за Катриону.
Как-то во время очередной прогулки Ботвелл жестом отослал постоянных компаньонок своей жены, взял ее под руку и сам повел по залитому предзакатным солнцем парку.
– Сюзан похвасталась, что ты стала понемногу есть, – попытался он с ней заговорить. – Это заметно: от еды и свежего воздуха у тебя снова порозовели щеки.
Она ничего не ответила, но по ее губам скользнула еле заметная тень улыбки. В молчании они продолжали прогулку, а потом, вдруг Ботвелл схватил ее за плечи и, глядя с мольбой в глаза, воскликнул:
– Кэт! Ради бога, дорогая! Скажи хоть что-нибудь! У меня нет больше сил!
Он вдруг увидел, как из ее глаз постепенно уходит пустота.
– Я люблю тебя, голубка! Теперь еще больше, чем раньше. Не отстраняйся от меня, Кэт! Не уходи опять!
– Как ты можешь любить меня, Френсис?
Голос ее был тих, так тих, что он не мог бы сказать с полной уверенностью, что действительно слышал, но движения губ видел.
– Почему же я не могу любить тебя, милая?
– Боже, Ботвелл, неужели у тебя совсем нет гордости? – с презрением медленно проговорила Кэт. – Я в грязи с ног до головы, так что до конца дней не отмыться.
– Ты одна считаешь себя нечистой. Да, твое тело жестоко использовали, я не могу этого отрицать, но никто никогда в действительности не обладал тобой, дорогая. Никогда! Твоя душа всегда оставалась только твоей!
– Тебе придется довольствоваться своей пухленькой кабатчицей, Френсис, – добавила она. – Если мужчина когда-нибудь прикоснется ко мне, я умру.
Он отнесся спокойно к сказанному, совершенно не удивившись, что ей известно про Джованну.
– Отлично, любовь моя, я не буду пытаться затащить тебя в постель, но я уверен, наступит ночь, когда ты изменишь свое мнение. Я готов ждать, сколько понадобится, только, прошу, не замолкай! Если на то божья воля, я до конца своих дней готов только слышать твой голос, и все равно буду счастлив.
На какое-то мгновение по ее губам скользнула так хорошо знакомая ему прежняя улыбка, глаза заблестели.
– Лицемер!
С этой послеобеденной прогулки состояние ее стало улучшаться. Ботвелл, не поставив ее в известность, написал ее сыну, графу Гленкирку, чтобы отправил к ним детей, и тот пообещал привезти их ближе к Рождеству. А тем временем Френсис решил применить новую тактику: принялся ухаживать за Катрионой, надеясь вновь обрести ее любовь и доверие. Теперь каждое утро они вместе завтракали в ее спальне, после чего слушали мессу в часовне. Затем он оставлял ее, не всегда появлялся к обеду, но ужинал всегда вместе с ней.
Френсис тщательно продумывал, как пройдет каждый ужин, хотя Кэт этого не знала. С исключительным вкусом он подбирал меню, вина и цветы, ему доставляло удовольствие делать ей маленькие подарки вроде деревянной шкатулки, инкрустированной перламутром, бледно-зеленой ночной рубашки, клетки с весело распевающими зябликами яркой окраски. Эти знаки внимания и любви графиня принимала благосклонно: шкатулку – с улыбкой, ночную рубашку – с порозовевшим лицом, птичек – с легким восклицанием восторга.
Часто он ощущал на себе ее взгляд из-под густых опущенных ресниц. Днем походы к Джованне были сведены к минимуму, а ночные и вовсе прекратились. Он слышал, как безостановочно Катриона ходит по своей спальне. Ботвелл не пытался посягать на нее, он знал, что ее душевные раны еще слишком глубоки, чтобы позволить плотские наслаждения. Но знал он и другое: такие чувственные натуры не могут долго без любви. А потому ждал.
21 декабря, в День святого Фомы, по гравию подъездной аллеи прогромыхал тяжелый экипаж и остановился прямо перед входом. Ботвелл поспешил к жене и предложил спуститься с ним во двор встретить гостей.
– Как ты мог! – возмутилась Катриона. – Я не хочу никого видеть!
Но Френсис возразил с улыбкой:
– Погоди сердиться, милая! Это сюрприз, причем очень приятный.
Внезапно ее сердце заколотилось как бешеное: неужели?..
– Ох, Френсис! Это наши дети?
Его рука обхватила ее за плечи, губы коснулись лба.
– Да, родная, наши дети.
Тем временем кучер спрыгнул с облучка и открыл дверь кареты. Первым в проеме показался мальчик, и Ботвелл затрепетал, увидев свою копию.
– Иэн!
Катриона вывернулась из-под тяжелой руки мужа и бросилась к сыну.
– Мама!
Мальчик уткнулся лицом в теплую шею матери, потом, будто смутившись, попросил опустить его на землю и поднял взгляд на Ботвелла.
– Мой единоутробный брат, граф Гленкирк, объяснил нам ситуацию, сэр, и предложил самим выбрать себе имя: либо Лесли, либо ваше родовое. Я полагаю, отец, мы предпочтем ваше, поскольку вы нас признали.
Граф Ботвелл сглотнул образовавшийся в горле комок и улыбнулся: уж больно забавно было слышать такие слова от маленького мальчика. Не в силах больше сдерживаться, он сгреб его в охапку и прижал к груди. Улыбка на лице сына потрясла его до глубины души. Каково же было его изумление, когда мальчик прошептал ему на ухо:
– Пожалуйста, отец, опустите меня на землю, а то сестры почувствуют себя обделенными, ведь они привыкли, что все их балуют.
Ботвелл опустил мальчика и повернулся к жене. Катриона, стоя на коленях, обнимала двух девочек. Та, что постарше, была вылитая мать: с такими же волосами цвета меда и изумрудными глазами. Младшая взяла что-то от обоих родителей: у отца – темно-рыжие волосы, у Кэт – изумрудные глаза. Мать им что-то шепнула, и девочки повернулись к графу. Их детский лепет и сказанное тоненькими голосами «папа» вызвали слезы у него на глазах.
В последующие дни графиню было не узнать: Ботвелл понял, что дети словно отогнали прочь злых духов и она стремительно возвращалась к жизни. Теперь воздух на вилле и в саду звенел от радостных детских голосов, и Френсиса потрясло сделанное им открытие: быть отцом здорово!
Нынешнее Рождество стало первым, которое они провели вместе. Поутру вся семья и домочадцы присутствовали на благодарственном богослужении в часовне, а затем Катриона с девочками отправилась в деревню раздавать беднякам милостыню и подарки. Крестьян буквально поразила эта красивая стройная дама с золотистыми волосами и изумрудными глазами, которая так хорошо говорила на их языке, а ее очаровательные малышки вызвали умиление. Кстати, называли они друг друга на итальянский манер: Джаннета и Франческа.
Когда корзина с подарками и милостыней опустела, Катриона решила посетить таверну: перекусить и отведать местных деликатесов. И пока девочки уминали рождественские сладости и играли с новорожденными котятами, их мать заказала бокал вина и, принимая его из рук хозяйки Джованны Руссо, взглянула на соперницу.
Та не осталась в долгу, и несколько мгновений они изучали друг друга, потом хозяйка вдруг наклонилась к посетительнице и проговорила так тихо, чтобы больше никто не мог слышать:
– Будь я замужем за лордом Стуарти, не стала бы отказывать ему в постели, синьора.
– Откуда ты знаешь?.. – прошипела Катриона.
– Всякий раз, когда брал меня, он представлял, что это вы, – быстро проговорила Джованна.
Ошеломленная, Катриона едва не расплакалась.
– Я не могу… Если бы вы знали как надо мной издевались…
Джованна почему-то прониклась сочувствием к знатной даме.
– Dio mio![18] – всплеснула она руками. – Неужели ни богатство, ни положение в обществе не могут служить защитой от этого! – С южной импульсивностью она схватила Катриону за руку. – Со мной тоже такое случилось, синьора! В ту проклятую последнюю войну сюда завалились французы, целый отряд… Таверна им служила штабом, и все это время мне разрешалось подняться лишь для того, чтобы приготовить им еду. Мужа они убили, когда он попытался защитить меня. Когда они в конце концов убрались, я была уверена, что больше никогда не смогу пойти на это добровольно.
– Но все же стали любовницей моего мужа.
– Да, потому что он такой, какой требовался: simpatico[19], – и я захотела его, – просто сказала Джованна. – Разве милорд Франциско не simpatico для вас? И в своем сердце… разве вы не хотите его? – Ответом ей был взгляд наполнившихся слезами глаз, и она тихо произнесла: – Я буду молиться за вас, миледи.
Хозяйка отошла от посетительницы, осознав, что потеряла своего милого Франциско навсегда.
Глава 60
Катриона, разумеется, понимала, что она далеко не первая женщина, подвергшаяся насилию, но в ее сердце не было места для чьей-нибудь, кроме собственной, боли. Теперь она осознала, что и другим женщинам пришлось вынести немало, а еще поняла, что в душе во многих своих несчастьях винила именно Френсиса.
Так, если бы он не поддался чарам Анжелы ди Ликоза, ее бы не похитили, но ведь это произошло и изменить ничего нельзя. А если она позволит случившемуся убить их с Френсисом любовь, тогда злой дух Анжелы будет торжествовать, и этого допустить Кэт не могла.
Несколько дней она боролась с собой. Несколько недель не находила себе места, ночи напролет меряя шагами свою комнату. Она по-прежнему любила его, но не представляла, сможет ли перенести прикосновение его рук. И еще она ужасно боялась, что все произошедшее убило в ней чувственность.
Катриона прекрасно понимала, что первый шаг должна сделать она: Френсис не осмелится, поскольку для него всегда было очень важно, что она чувствует. В крайнем случае она сможет отступить, не обидев его.
Днем 31 декабря Ботвелл уехал в Рим по делам, пообещав вернуться засветло, чтобы всем вместе встретить Новый год. После его отъезда Кэт спорила сама с собой, колебалась, но потом все же решилась: не в силах лгать самой себе, она была вынуждена признать, что, несмотря на страх, хочет его.
Пока горничные застилали ее огромную кровать свежим бельем, благоухающим лавандой, а кухарка готовила жирного каплуна для праздничной встречи Нового года, Катриона играла с детьми. Оказывается, они хорошо помнили свою мать, и это приводило ее в некоторое недоумение до тех пор, пока не услышала, как в разговоре между собой дети упомянули некое происшествие, о котором они не могли знать.
– Откуда вам это известно? – удивилась Катриона.
– Ну, мамочка, нам же Бесс рассказывала.
Катриона мысленно вознесла благодарственную молитву старшей дочери: без помощи Бесс младшие дети почти наверняка забыли бы свою мать.
В последний вечер уходящего года она сама искупала дочерей, и они сели за праздничный стол. После того как были съедены приготовленные блюда, Кэт преподнесла детям сюрприз: коробочку из серебряной бумаги, наполненную пинаккатти, – сахарными сладостями в виде бриллиантовых кристаллов красно-коричневого цвета. Люси Керр, нанятая для детей няня, улыбалась, слушая, как Катриона рассказывает чудесные истории про их далекую родину.
Наконец, помолившись на ночь, она уложила их спать, нежно перецеловав перед сном. Пожелав детям спокойной ночи, Катриона поспешила в свою спальню, где Сюзан и Мэй готовили для нее постель.
– Что вы наденете сегодня, миледи? – спросила Мэй.
– Достаньте ту, зеленую, которую подарил мне милорд.
Брови Сюзан удивленно взлетели от удивления, но рука сама собой протянулась за ароматическими маслами для ванны.
– Полевые цветы, – услышала она голос хозяйки. – Тот серебряный флакон, что мы привезли из Шотландии.
«Так-так, – радостно подумала служанка, – наконец-то госпожа решила расправить крылья». Сюзан улыбнулась про себя, мечтая, чтобы возвращение хозяйки в мир чувственных наслаждений оказалось столь же приятным, как и ее собственный. Сюзан впервые влюбилась и познала счастье. Роберт Фиц-Гордон, один из воинов, который сопровождал их из Шотландии, показал ей, насколько приятной может быть любовь. Вскоре после Нового года они собирались пожениться.
Раздевшись, Катриона погрузилась в фарфоровую ванну с теплой ароматной водой. Светлые волосы были тщательно подобраны и закреплены на макушке шпильками из панциря черепахи. Теплая вода и пылающий камин расслабили ее так, что она задремала. Служанки тем временем собирали и укладывали ее одежду.
Внезапно за дверью раздались тяжелые шаги, и Катриона очнулась. Ботвелл на мгновение задержался в дверном проеме, устремив на нее страстный взгляд, но тут же вернулся к реальности.
– Прошу прощения, дорогая, не знал, что ты принимаешь ванну.
– Френсис!
Проклятье! Кэт вовсе не хотела, чтобы в ее голосе звучало столько отчаяния. Он в недоумении остановился и повернулся к ней.
– Я хотела попросить вас остаться и рассказать, чем вы сегодня занимались.
Сердце ее болезненно сжалось, когда она увидела, как в его глазах вспыхнула надежда.
– Сюзан, Мэй… вы свободны. Проследите только, чтобы кухарка накрыла на стол.
Девушки сделали книксен и исчезли, а Кэт попросила:
– Посиди со мной, Френсис. Как там Ашер?
Усевшись в кресло рядом с ванной, он принялся рассказывать о делах, стараясь смотреть ей в глаза, но взор не желал подчиняться ему и постоянно сползал ниже, к все еще упругим грудям, полускрытым водой. Он сглотнул комок в горле, и попытался было вернуть взгляд на место, а она поспешила опустить ресницы, но насмешка успела проскользнуть в ее глазах.
– Кэт! – вдруг выкрикнул Френсис неожиданно не только для нее, но и для себя. – Я не святой и не могу сидеть рядом с тобой, не прикасаясь. Ты всегда на меня действовала так… да ты и сама прекрасно знаешь как.
Он поднялся, явно собираясь уйти, но она остановила его:
– Нет, не уходи, прошу тебя!
Он перехватил ее взгляд, в его глазах застыл немой вопрос, а потом услышал:
– Ты помнишь, как у нас все было в первый раз?
– Да, – сказал Френсис, не отрывая от нее взгляда. – Ты два дня не сходила с лошади, чтобы добраться до меня, тебя жестоко обидели, и ты явно испытала шок.
– Так вот милорд: я была жестоко обижена, и не раз, но все равно оставалась вашей женой, чего и хотела.
В комнате воцарилась тишина, а потом он негромко спросил:
– Так ты доверяешь мне, Кэт?
Она молча кивнула.
– Тогда встань, любовь моя.
Катриона выпрямилась в ванне, и ароматная вода с нее устремилась вниз. Френсис взял твердый кусок мыла с серебряной подставки и, намылив руки, принялся водить ими по ее телу. Она задрожала от этих прикосновений, но стояла не шевелясь, тогда как его руки, намылив плечи, двинулись вниз, покрывая мыльной пеной спину и ягодицы. Сменив мыло на губку, он повторил тот же путь и она едва устояла на подгибающихся ногах.
– Повернись.
Кэт подчинилась, потупившись. Его руки намыливали теперь груди, и ее розовые соски мгновенно затвердели. Френсис перешел на живот, и она задрожала от его прикосновений, а потом спустился ниже, коснувшись пальцем крошечной родинки. Она негромко вскрикнула и перехватила его руки, на несколько минут остановив его, не давая двигаться, но потом ее руки разжались и покорно вытянулись вдоль тела. Френсис, словно ничего не замечая, продолжал мыть ее, касаясь губкой атласной кожи внутренней поверхности бедер. Закончив, он вынул ее из ванны и поставил на коврик перед огнем камина. Сняв одно из нескольких больших турецких полотенец, которые согревались на дубовой стойке, он тщательно вытер ее, а потом, коснувшись двумя пальцами подбородка, улыбнулся и заговорил:
– Ну что, дорогая, все не так уж страшно, правда?
Нежно заключив ее в объятия, он несколько минут стоял, ничего не предпринимая, в то время как ее голова покоилась на его широкой груди. Затем он разжал объятия.
– От меня, наверное, несет лошадьми. Не поможешь вымыться?
Не дожидаясь ответа, Френсис сбросил одежду, забрался в ванну и даже попытался улечься. Глядя на эту гору мышц, пытавшуюся уместиться в ее белой фарфоровой ванне с золотой каемочкой, расписанной цветочками, на его колени, торчавшие из воды, Катриона не могла удержаться от смеха.
– И что это вас так рассмешило, мадам? – спросил он не особенно приветливо.
Хихиканье перешло в серебристый смех, да такой, что на глазах появились слезы. Не понимая причины ее веселья, но счастливый уже оттого, что она смеется после стольких месяцев молчания, Ботвелл тоже рассмеялся. Наконец, справившись с собой, Кэт выдавила:
– Френсис! Ты просто бесподобен: в моей маленькой ванночке, посреди этих цветочков!
– Да уж, это, конечно, не та огромная ванна из дуба, что была у нас в Эрмитаже.
Несколько мгновений они молчали, вспоминая те благостные дни, что провели в пограничном замке, до того как король изгнал их из Шотландии. Потом Ботвелл встал во весь рост и попросил:
– Может, вымоешь меня как раньше?
Катриона кивнула и неуверенно взяла мыло, но оно тут же выскользнуло из рук. Пошарив в воде, она нашла его и, наконец, трясущимися руками прикоснулась к его спине. Поначалу ее пальцы едва касались его тела, но потом пришло узнавание и движения стали сильнее, увереннее. Почувствовав струйки теплой воды у себя на спине, Ботвелл повернулся к Катрионе лицом. Он с откровенной ухмылкой принялся наблюдать, как она старательно намыливает ему грудь, плоский живот, а затем отважно спускается ниже.
Реакция на ее прикосновения последовала незамедлительно, и Кэт негромко ахнула, щеки у нее порозовели, а взгляд взметнулся вверх. Френсис старался сохранять спокойствие и даже едва дышал. Справившись с паникой, она смыла с него мыльную пену. Перешагнув через бортик ванны, Ботвелл взял полотенце, насухо вытерся и спросил:
– Что, если мы продолжим, Кэт?
Она кивнула и направилась к кровати, по дороге уронила свое полотенце, скользнула между простынями, откинув угол верхней для него. Следом за ней он оказался между полотнищами шелка и заключил жену в объятия. Тело ее было напряжено и неподатливо, но Френсис принялся ее поглаживать: нежно, едва касаясь, и через некоторое время она начала расслабляться.
– Мне так страшно, – услышал он ее шепот.
– Не надо бояться: я никогда не причинял тебе боль и не собираюсь начинать.
– Но ты хочешь меня?
– Да, милая, очень хочу.
– И все же не принуждаешь меня. Почему?
– Потому что люблю. Да, с тобой обходились жестоко, и неудивительно, что ты испытываешь страх, но, клянусь, я никогда не сделаю тебе больно.
Внезапно он почувствовал, как по ее телу прошла дрожь, и, заглянув в лицо, увидел слезы.
– Кэт!
Он произнес это с такой мольбой, с такой мукой! Его губы осушили слезы, и, прежде чем осознать это, она почувствовала, как ее тело сливается с ним.
Как только тепло его любви проникло в нее, Кэт почувствовала, как понемногу улетучиваются прежние страхи. Его поцелуи уносили прочь тяжкие воспоминания. Во всем мире остались только они одни, и остальное представлялось совершенно неважным. Он осторожно коснулся языком ее губ, и они раскрылись; его теплое дыхание проникло к ней в рот. Медленно, словно в первый раз он ощупывал ее тело, и чувствовал, как ее сотрясает дрожь.
– Посмотри на меня, Кэт! Открой глаза, любовь моя. Это я, Френсис, и никто другой!
Ее темные ресницы дрогнули, веки медленно поднялись, и она посмотрела ему в глаза. Его взгляд тоже не отрывался от ее лица, в то время как руки блуждали по телу, словно хотели ласками слой за слоем снять с нее напряжение.
Катриона вздрогнула, когда почувствовала, как он накрыл ее грудь рукой, как пальцы чуть сжали сосок. Его сердце колотилось как бешеное, словно хотело вырваться наружу. Огонь, охватывал ее и вливался в низ живота, по телу прокатывались одна за другой волны желания. Она с радостью осознала, что снова страстно жаждет его, и это после всего, что с ней произошло!
Опрокинув ее на спину, он встал на колени и принялся покрывать поцелуями все ее тело, каждую впадинку и каждый выступ, задержавшись на розовых сосках, а потом опускаясь ниже, ниже…
Она выгнулась всем телом навстречу его поцелуям, обхватив голову трясущимися руками, и он застонал, не в силах поверить, что наконец-то она вернулась к нему. Кэт извивалась всем телом под его руками и губами, и он услышал то, о чем мечтал месяцы, годы: голос возлюбленной, умоляющий его взять ее, прямо сейчас, сию минуту…
Он развел ее ноги в стороны и хриплым от желания голосом произнес:
– Смотри на меня, Кэт! Хочу, чтобы ты видела: это я вхожу в тебя, а не кто-то другой. Прочь все кошмарные воспоминания!
Очередная волна дрожи прошла по ее телу, она подняла взгляд к его лицу, и больше не отводила:
– Возьми меня, Ботвелл! Умоляю! Возьми прямо сейчас!
И без дальнейших колебаний он вошел в нее, глядя прямо в сияющие глаза.
Она вихрем неслась сквозь пространство, опять свободная и цельная, с радостью отдаваясь их любви, пока не почувствовала, что куда-то летит и падает… бесконечно долго, медленно. Кто-то настойчиво звал ее по имени, и, выплывая из забвения, она увидела над собой его сияющее лицо и родные глаза, излучавшие тепло и любовь.
– Ну и унесло тебя, дорогая, – произнес он с нежностью.
Она смущенно улыбнулась, а он негромко рассмеялся.
– Было бы преступлением против всех законов природы, если бы я позволил тебе и дольше бояться любви.
Он нежно провел пальцем по ее щеке, и она, схватив его руку, прижалась к ней лицом, а потом тихо и спокойно сказала:
– Я люблю тебя, Френсис, и, если ты любишь меня, прошу, милорд, больше никогда не оставляй меня. Каждый раз, стоит тебе куда-нибудь уехать, со мной что-то случается. Если меня не похищают и не домогается король Шотландии, то затаскивает в свою постель Генрих Четвертый. Да, Ботвелл, понимаю: ты удивлен – и тем не менее это так… Твой царственный покровитель приказал мне явиться в Фонтенбло, нагнал страху, что намерен отправить меня на родину, а потом овладел мной.
Встав с постели, Катриона накинула легкую шелковую ночную сорочку – подарок Ботвелла, – и та облепила ее как вторая кожа, а вырез на груди достал чуть ли не до пупка. Она развернулась, услышала его ошарашенное: «Боже!», и увидела горящий взгляд глаз, которыми он медленно обвел ее с головы до пят.
А она как ни в чем не бывало продолжила:
– Всегда, стоило мне подумать, что я в безопасности, обязательно что-то происходило. Теперь я хочу быть уверенной, что мне действительно ничто не угрожает. Да, я знаю, ты очень горд, но мы не можем обеспечить себе спокойную жизнь без моих денег, а вот прожить без твоей чрезмерной гордости сможем. Она и так стоила нам нескольких лет разлуки и едва не лишила нас детей. Я больше так не хочу и не буду! Если ты не желаешь мириться с моим богатством, лучше уж мне вернуться в Шотландию и молить Джейми о прощении: в качестве королевской любовницы буду по крайней мере в безопасности. И вот еще что, Френсис Стюарт-Хепберн! Больше я не допущу, чтобы меня похищали, соблазняли и насиловали! Все, хватит!
Ботвелл тоже встал с постели, пересек широкими шагами комнату, поднял полотенце и обмотал его вокруг бедер. Отблески огня камина играли на его широкой спине, а когда он повернулся к ней, лицо его было мрачнее тучи. Кэт на мгновение испугалась: а что, если он примет ее условия? Что она наделала?
Он стоял возле окна, устремив невидящий взгляд на холмы. Кэт неслышно подошла к нему, обхватила руками, прижавшись к спине всем телом, а щекой – к широкому плечу, и хриплым от волнения голосом спросила:
– Разве я этого не стою, Френсис? Неужели так трудно принять, что все, что было моим, теперь стало нашим? Я устала: от нелюбимых мужчин, от разлуки с детьми. От вечного страха. Хочу жить с любимым, с отцом моих детей; хочу покоя наконец.
Под ладонями она ощущала, как сильно бьется его сердце. Казалось, паузе не будет конца, но вдруг он негромко сказал:
– Мы никогда не сможем вернуться домой, Кэт.
– Я знаю, Френсис, и буду скучать по Шотландии, но мой дом там, где ты. Годы разлуки убедили меня в этом.
– И мы сможем привыкнуть к такой жизни, тихой, без каких-либо происшествий?
– Да, уверена, что сможем.
Он повернулся к ней лицом, обнял за талию, а она его за шею.
– Неужели ты правда могла бы оставить меня, Кэт?
Ответом ему был любящий взгляд ее прекрасных изумрудных глаз, полных слез, а потом и срывающийся шепот:
– Черт тебя подери, Ботвелл! Да никогда бы я не смогла оставить тебя! Я же люблю тебя, всегда любила только тебя! И да будет на то Господня воля, никогда не разлюблю!
Ботвелл издал глубокий вздох облегчения, и Катриона счастливо рассмеялась.
– А ты что, сомневался?
– Моя дорогая, с того момента как мы встретились, я никогда точно не знал, как ты поступишь и чего ждать от тебя дальше. Как раз в этом – в полнейшей непредсказуемости – и заключалось одно из главных чарующих качеств графини Ботвелл.
Внезапно тишину разорвал колокольный звон. Казалось, он раздавался со всех сторон: из самой деревеньки, из селения в низине под ними, из многочисленных церквей раскинувшегося за холмами Рима. Колокола провожали год 1599-й, последний в шестнадцатом столетии, и радостным звоном встречали год новый, 1600-й.
Френсис Стюарт-Хепберн наклонился поцеловать жену и поздравить с Новым годом, когда его сознание пронзила потрясающая мысль: они выстояли и победили всех! Они с Катрионой пережили все страдания, перенесли всю жестокость мира, которая то и дело обрушивалась на них.
– С Новым годом, дорогая, и будь наконец счастлива! – произнес Ботвелл и, взяв в плен ее губы, вновь увлек в тот сверкающий мир, который принадлежал только им и куда отныне не было доступа никому другому.
Эпилог
Весна 1601 года
Джеймсу Лесли, пятому графу Гленкирку, дежурный сержант его стражи доложил, что некий джентльмен в маске просит аудиенции. Подумав: «У меня нет врагов!» – граф согласился принять незнакомца. Это и правда было так. Нынешний граф Гленкирк держался в стороне от трона, короля поддерживал только тогда, когда это действительно было необходимо. Большую часть его времени занимало управление своими обширными владениями и руководство несколькими прибыльными предприятиями, а также воспитание двух малолетних сыновей. Кроме того, его внимание требовала беременная жена.
Предложив загадочному гостю виски, Джеймс сказал:
– Не могли бы вы снять маску, сэр?
– Да, – произнес гость знакомым голосом, и пятый граф Гленкирк оказался лицом к лицу с четвертым. – Теперь, Джейми, ты можешь сказать, что рад меня видеть.
– Отец! – совершенно потрясенный, воскликнул молодой граф. – Боже мой, отец! Вы же погибли. Говорили, что ваше судно не прибыло в порт назначения.
– Объяснения последуют через минуту, – пообещал Патрик, – но сначала расскажи о своей матери и о моей тоже.
«О господи! – подумал Джейми. – Порадовать-то его нечем». Вздохнув, он начал рассказывать.
– Новости плохие, – начал он, вздохнув, – бабушки Мег не стало прошлой зимой: умерла спокойно, ничем не болела, просто заснула вечером и утром не проснулась.
– Проклятье! – буркнул себе под нос Патрик. – Если бы я вернулся чуть раньше… – Помолчав, словно раздумывая, задавать ли следующий вопрос, все же решился: – А как твоя мать? Что с моей женой?
Джеймс Лесли чуть помедлил, колеблясь, но у него не было другого выхода, кроме как сказать правду.
– Мама уехала, отец.
– Уехала?
Патрик помолчал, потом, будто что-то вспомнив, сказал:
– Ах да, конечно. Король не стал долго ждать и опять затребовал ее к себе, не так ли? Она при дворе? Счастлива?
– Она живет в Италии, отец, с лордом Ботвеллом. Они поженились и вместе изгнаны из страны.
– Вот же сука! Предательница! И сколько же она выдержала, прежде чем сбежать с любовником и навлечь угрозу разорения на все семейство?
– Не смей больше так говорить о ней при мне! – услышал Патрик возмущенный голос сына и, в упор глядя на него, несколько опешил. – Она была совершенно опустошена, когда дядя Адам сообщил, что твое судно пропало, поскольку считала, что виновна в твоей смерти, и намеревалась здесь, в Гленкирке, носить по тебе траур до конца жизни, если бы не король. Ты прав – как только он услышал, что ты пропал без вести, тут же объявил тебя юридически мертвым, а меня – пятым графом. Мне было приказано немедленно жениться, чтобы обеспечить наследование титула, а маме – носить траур только до весны, а затем вернуться ко двору – и в постель короля.
Все именно так бы и случилось, если бы не я. Король ведь не знал, что я в курсе произошедшего между всеми вами, поэтому предполагалось, что мне ничего не известно и об угрозах разорить наши семьи. Я громогласно поддерживал короля при всем народе, делая вид, что счастлив видеть мать в его объятиях. Приехав на мою свадьбу, Джеймс все дни проводил на охоте, а ночи – в ее спальне.
Мне пришлось разыграть целый спектакль: сначала организовать ее побег, а потом притвориться крайне разгневанным и оскорбленным, когда она бежала от своего царственного любовника. Я даже написал ей письмо с требованием вернуться. Я воспользовался шансом, что у Джеймса не было повода мстить мне лично, поскольку я, как предполагалось, ничего не знал. И я выиграл, отец! Понимаешь? Все получилось.
– Боже мой, Джейми! – восхищенно воскликнул Патрик. – Лихо ты это прокрутил!
– Я тщательно продумал каждую деталь ее побега, – продолжил Джейми. – Вместе с ней отправилась Сюзан со своей младшей сестрой. Сопровождал их Конелл, во главе целого войска – человек пятьдесят, не меньше, все из Гленкирка, охотники до приключений.
– Она счастлива, Джейми?
На какое-то мгновение выражение глаз сына смягчилось, и он пожалел отца.
– Да, очень счастлива.
Патрик Лесли вздохнул.
– Я должен был сразу отпустить ее с Френсисом, когда тот отправился в изгнание, но король воспротивился: решил, если она не достанется ему, то не достанется никому, тем более самому опасному его сопернику – Ботвеллу. Это едва не разбило ей сердце, и если бы не ребенок, которого она тогда носила, ей бы не выжить.
С минуту он молчал, погруженный в воспоминания, затем спросил:
– Как дети?
Джеймс улыбнулся.
– Накануне своего отъезда мама позаботилась обо всех. Я женился на Изабелле Гордон, как вы вместе и спланировали. Бесс вышла замуж за ее брата, Генри. У меня двое мальчишек, а у Бесс – сын и дочь. У дядюшки Грейхейвена умер сын, и мама устроила так, что Колин женился на его старшей дочери и стал следующим владельцем поместья, а Робби станет мужем младшей дочери. Мама переписала на него доход и усадьбу, так что он будет финансово независим. Аманда в перспективе – графиня Сайтен, выходит замуж в декабре. Маленькая Мораг предназначена младшему сыну Хантли, Малькольму. У нее вполне приличное приданое, в том числе собственный дом.
Патрик кивнул.
– Со старшими все ясно, а как обстоит дело с младшими?
– Когда все утихло и Джеймс Стюарт решил, что лучше обо всем забыть, я отправил их к родителям.
Какое-то время Патрик Лесли молчал, затем все-таки уточнил:
– Ты думаешь, что Иэн и Джейн не мои дети? Что их отец тоже Ботвелл?
– Да, мать сказала. Я бы в любом случае вырастил их как Лесли, но когда они с лордом Ботвеллом устроились в Италии, то захотели, чтобы дети жили с ними.
Джейми посмотрел на опечаленное лицо Патрика.
– Ты ведь уже давно ее потерял, отец. В глубине души я не могу ее винить. Это ты отринул ее любовь, так что не можешь жаловаться, отец.
Четвертый граф Гленкирк несколько мгновений молчал, потом виновато проговорил:
– Ты все знаешь, да? Всю историю…
– Да, хотя, когда мне рассказывала, мама все время пыталась оправдать тебя.
Мужчины несколько минут сидели в полном молчании, затем Джеймс сказал:
– Тебя не было пять лет, отец. Неужели ты думал, что вернешься, а все осталось таким как было? Где ты пропадал все это время? Почему не приехал раньше?
Патрик покрутил в руках опустевший стакан и попросил:
– Плесни-ка еще виски, сынок. Это единственное, чего мне не хватало в Новом Свете.
Сын наполнил его стакан, Патрик благодарно кивнул, сделал глоток, оценив вкус, наконец заговорил:
– «Отважный Джеймс» вышел из Лита двадцать седьмого марта. Мы быстро пересекли Северное море, прошли Ла-Маншем и вышли в Атлантику. Следующую пару недель мы шли под парусами на запад и северо-запад при ясном небе, свежем ветре и лишь небольшом волнении. Потом внезапно, непонятно откуда, налетел шторм. Мне пришлось видеть в жизни немало штормов, но никогда ничего подобного этому! Каким-то образом – одному Богу известно как – нам еще удавалось удерживать судно на курсе, но тут океан обрушил на нас волну цвета зеленого льда величиной с небольшую гору. Мне повезло схватиться за какой-то трос, который был обмотан вокруг мачты, но половину палубной команды смыло за борт.
Когда шторм наконец утих, мы обнаружили, что нас отбросило далеко от курса, хотя несколько дней мы не могли понять насколько. Судно, или то, что от него осталось, было жестоко потрепано штормом. Мы вполне могли погибнуть, если бы нас не взял на буксир встречный испанский корабль.
Поначалу они приняли нас за англичан и хотели разделаться с нами как с еретиками. По счастью, мой испанский язык – чисто кастильский. Пусть это послужит тебе уроком, Джейми: если будешь поддерживать на должном уровне знание языков, то всегда сможешь выкрутиться в подобной ситуации!
После этого нравоучительного заключения Патрик помолчал, затем продолжил:
– Я объяснил Веласкесу, капитану спасшего нас судна, что мы не англичане, а шотландцы, и не протестанты, а католики. Я даже вроде бы упомянул дядю Чарлза, аббата, и моего дядюшку Френсиса, который служит секретарем у самого папы римского. Это произвело на него впечатление, а когда увидел наши медальоны, то поверил до конца.
– Но где ты был столько времени, отец?
– Шторм отогнал нас далеко на юг, на самый конец материка, к месту, которое испанцы называют «Флорида». Нас доставили в маленький городок Сан-Августин и несколько месяцев продержали там.
Много позже я узнал, что испанцы быстро выяснили, кто я такой, от своего посла в Эдинбурге. Кузен Джейми, однако, вместе с ответом посла направил письмо губернатору Сан-Августина, в котором попросил, не причиняя мне вреда, не отпускать на родину как можно дольше. Я полагаю, он надеялся за это время так тесно привязать к себе Катриону, что после моего возвращения мы были бы вынуждены смириться с его волей. Маленький ублюдок!
Патрик Лесли вздохнул.
– Хоть формально мы и были пленниками, обращались с нами по-королевски. Мне был предоставлен хоть и небольшой, но собственный дом, да и те немногие матросы из команды, которые выжили в шторм, были пусть и скромно, но неплохо устроены. Со временем наши тюремщики осознали, что мне непросто оставаться на одном месте, и мне было позволено выезжать верхом за пределы города – разумеется, под охраной.
Боже мой, Джейми! Как там хорошо, в Новом Свете! Бесконечные просторы с огромным разнообразием ландшафтов: горы, пустыни и дремучие леса с гигантскими деревьями. Это богатейшая страна, сын мой.
– И поэтому ты не захотел вернуться к нам, отец! Тебя не было пять лет!
Патрик Лесли выглядел смущенно, кашлянул и несколько виновато объяснил:
– Время летело так быстро… Ах, Джейми! Какая же это чудесная страна! Ты должен непременно там побывать!
– Возможно, я так и поступлю, – холодно сказал молодой граф. – Речь сейчас о другом. Ты вернулся домой, в Гленкирк, и что нам теперь делать?
– Не волнуйся: я ненадолго. Там, в этом огромном и богатом Новом Свете, я испытал подлинную свободу. Там человек может ни перед кем не пресмыкаться, да и королей там нет! А вернулся я, чтобы увидеться с матерью, Катрионой, своими детьми, но не судьба…
– Неужели ты и правда ожидал, что мать все это время будет ждать тебя? – Джеймс Лесли усмехнулся. – Если бы ты только видел взгляды короля! Ему явно не терпелось заполучить ее. Неужели ты думаешь, я мог допустить, чтобы он обрек ее на такой позор? Некоторые считают положение королевской любовницы высочайшей честью, но мы, Лесли, к ним не относимся. Я не мог защитить ее от короля и знал, что она любит и всегда будет любить Френсиса Хепберна и только с ним может обрести счастье. Теперь скажи мне: разве могу я написать ей, что ты жив и что брак, заключенный три года назад, недействителен? Что она снова должна расстаться с Ботвеллом? Нет, нет и нет! Я не могу!
– Да этого и не требуется. Король объявил меня умершим четыре года назад, поэтому наш с твоей матерью брак юридически был аннулирован. Я по-прежнему люблю вас всех. Если бы ее чувства ко мне за это время изменились, то она могла бы отправиться вместе со мной в Новый Свет. Я за этим и приехал.
Что ж, я рад, что она в безопасности и счастлива, а Гленкирк определенно в надежных руках, поскольку ты его хозяин, а в детской уже звенят голоса наследников. Мне бы хотелось увидеть всю свою семью: не только детей, но еще и Адама с Фионой. Не беспокойся: никто из Лесли меня не выдаст. Распрощаться с родовым гнездом навсегда я не готов, поэтому еще буду приезжать.
– Есть для чего, отец? – спросил Джейми.
Патрик Лесли улыбнулся.
– По пути в Гленкирк я заехал к Бенджамину Кира в Эдинбург, и не с пустыми руками: привез меха, серебро, золото и множество драгоценных камней. Я готов поставлять такие товары тебе, а Бенджамин заверил меня, что он готов найти для них рынок. Так что я вполне обеспеченный и от Гленкирка мне теперь ничего не нужно.
Молодой человек явно испытал облегчение, хотя и с легким чувством вины. Поняв его мысли, Патрик Лесли рассмеялся, а Джеймс спросил:
– Но не будет ли тебе там одиноко, отец?
– Я буду скучать: и по тебе, и по другим детям, и, разумеется, по внукам, с которыми надеюсь увидеться, – однако… – Патрик вдруг озорно улыбнулся. – В Сан-Августине есть некая восемнадцатилетняя сеньорита Консуэло Мария Луиза О’Брайен…
Джейми едва не поперхнулся: отец лишился ума? Да ведь эта леди была на год младше его сестры Бесс!
А Патрик как ни в чем не бывало продолжил:
– У нее бледно-золотистая кожа, иссиня-черные волосы, глаза цвета южного моря и порывистый ирландский характер, унаследованный от отца. Поскольку твоя мать обзавелась новым мужем, я не вижу причин, чтобы не поступить так же. Луиза внучка испанского гранда, а ее отец, ирландец, мой деловой партнер, так что будет чертовски рад принять меня в зятья. Луиза знает, что у меня есть жена и дети, но все равно обещала ждать моего возвращения. – Патрик усмехнулся. – Эта маленькая дикая кошка заявила, что она скорее станет моей любовницей, чем выйдет замуж за кого-то другого.
Молодой граф рассмеялся:
– Похоже, ничего не изменилось и возраст тебе не помеха. Мама всегда говорила, что ты еще тот повеса.
На краткий миг по лицу Патрика скользнула тень печали, и совершенно серьезно он сказал:
– Если бы не мои промашки, Джейми, у нас могло быть все хорошо. Катриона родила мне шестерых отличных детей. Но я должен честно признаться, что она всегда, с самого начала, питала сомнения, стоит ли выходить за меня замуж. Мне не раз приходило в голову, что, если бы это зависело только от нее, этого никогда бы не произошло. – Старший граф помолчал. – Да что уже теперь! Время нельзя повернуть вспять. Джеймс, сам того не ведая, оказал нам большую услугу, когда разлучил нас. – Он поднял свой наполовину полный стакан. – Я пью за Катриону, графиню Ботвелл! Да хранит ее Господь и дарует ей покой и счастье, которые она заслужила!
Джеймс Лесли, пятый граф Гленкирк, поднял свой стакан и, глядя на отца с любовью и гордостью, провозгласил:
– За лучшую из матерей, прекрасную графиню Ботвелл! Дай Бог ей счастья!