Констанции хотелось сесть и заплакать. Но за всю лихорадочно-беспокойную ночь она не пролила ни слезинки.
Следующий день прошел без единой весточки о Флоренс. Никогда еще Констанция Данлап не чувствовала себя такой беспомощной. Она не могла обратиться в полицию — тогда ее замыслам точно пришел бы конец. Она осталась одна.
Судя по всему, что ей было известно, она боролась против почти беспредельной мощи разума и денег Лансинга Престона. Констанция знала, что сам Престон сейчас в Чикаго вместе со своей невестой. Снова и снова она почти решалась отправиться туда, чтобы дать ему понять: он не останется безнаказанным, кое-кто пристально за ним наблюдает. Но Констанция так никуда и не поехала, побоявшись покинуть квартиру, побоявшись пропустить звонок от Флоренс с призывом о помощи.
Не раз Констанция горько думала о фальшивых надеждах, которые зародила в отчаявшемся отце Флоренс Гиббонс. Это сводило с ума. Несколько раз Констанция звонила в «Бетси Росс», и всякий раз безрезультатно. Флоренс не подавала о себе никаких вестей.
И вот почти ночью в дверь вдруг позвонили. Явилась сама миссис Палмер, держа письмо, написанное дрожащей рукой на грубой бумаге. Констанция буквально проглотила это письмо.
«Не передадите ли вы леди, которая была так добра ко мне, что, пока ее не было дома, в ее дверь позвонили? Мне не хотелось открывать, но человек за дверью назвался слесарем, вызванным ею для проверки отопления. Я открыла. С того момента, как я увидела его лицо, и до того момента, как пришла в себя, я ничего больше не помню.
Я бы написала ей самой, только не знаю адрес, по которому она живет. Один из здешних коридорных был так добр, что согласился тайком переправить это письмо в «Бетси Росс». Пожалуйста, скажите доброй леди, что я в Бруклине. По-моему, заведение называется «Люстгартен». Его легко найти, потому что оно находится на перекрестке железнодорожных путей — путей для паровозов, не для дрезин и не для надземки. Знаю, вы считаете меня сумасшедшей, миссис Палмер, но та леди может рассказать вам совсем о другом. У меня бывают приступы дурноты, похожие не то на забытье, не то на транс. Такое случается, когда я очень испугана, и тогда я перестаю понимать, что происходит вокруг. Потом все проходит, но, пока длится приступ, это ужасно. Я как будто оказываюсь в чужом мире, где мне все незнакомо. А после приступа я почти не помню, что со мной было».
Записка заканчивалась самой душераздирающей мольбой о помощи.
Констанция уже надевала шляпку.
— Вы собираетесь отправиться в то ужасное место? — спросила миссис Палмер.
— Если смогу его отыскать, — ответила Констанция.
— И вы не боитесь?
Констанция демонстративно сунула в сумочку маленький револьвер с рукояткой из слоновой кости.
— Это новая модель, — объяснила она. — Вряд ли вы про такую слышали. Я купила его только вчера, после того как мне рассказал о нем один знакомый.
Миссис Палмер внимательно наблюдала за ней.
— Вы… Вы изумительная женщина! — в конце концов выпалила она. — Но бизнес так не делается. И здравый смысл подводит вас.
Констанция на миг прервала свои сборы.
— Какой бизнес и какой здравый смысл могут быть важнее жизни?..
Она вовремя замолчала, чуть было не выдав настоящее имя девушки.
— Вы правы, — ответила миссис Палмер. — Забудьте о том, что я сказала. Я отправляюсь с вами… Если позволите.
В эту минуту они поняли друг друга лучше, чем поняли бы после нескольких лет шапочного знакомства.
Две женщины долго странствовали по лабиринту улиц по другую сторону реки, задавая вопросы каждому встреченному человеку в форме, пока наконец не нашли место, описанное в записке Флоренс.
Это заведение было поистине процветающим центром порока. Пока реформаторы пытались бороться с язвами общества в Нью-Йорке, они буйным цветом распускались тут. Выкорчеванный в одном месте, порок давал крепкие ростки в другом.
Даже при беглом взгляде на неоновую вывеску «Люстгартен» было ясно, что на первом этаже здесь имеется салун с танцзалом и второсортным кабаре. Выше размещался отель, и там все окна были темными из-за плотно опущенных штор.
— Что ж, я вхожу. Вы со мной? — спросила свою спутницу Констанция.
— Я бы не отправилась с вами, если бы не предвидела таких событий, — слегка укоризненно ответила миссис Палмер.
Не сказав больше ни слова, Констанция вошла, ее спутница — за ней.
Чернокожий мужчина в маленьком закутке толкнул к ним регистрационную книгу. Констанция написала первые попавшиеся имена, и мгновение спустя вслед за другим негром, почти мальчиком, они уже шли к большому двойному номеру на третьем этаже.
— Вы не пришлете коридорного? — попросила Констанция, когда они вошли в комнату.
— Так я и есть коридорный, мэм, — последовал обескураживающий ответ.
— Я имела в виду другого коридорного, — рискнула ответить Констанция, — того, который работает здесь в дневное время…
— А тут нету другого коридорного. Только я, потому как…
— Вы не могли бы отнести от меня завтра записку в одну из чайных Нью-Йорка? — перебила Констанция, решив ковать железо, пока горячо.
Мальчик, доставивший их в комнату и все это время прибиравший какой-то воображаемый беспорядок, как это обычно делают коридорные, напрашиваясь на чаевые, вдруг тихо притворил дверь и повернулся, держа одну руку на ручке.
— Хотите знать, в какой она комнате? — негромко спросил он.
Констанция открыла свою сумочку, и миссис Палмер подавила вскрик. Она испугалась, что сейчас на свет божий появится тот жуткий предмет с рукоятью из слоновой кости. Вместо этого появился казначейский билет на такую сумму, от которой белки глаз паренька увеличились вопреки всем оптическим законам.
— Да, хочу, — сказала Констанция, вложив деньги в его руку.
— Сорок первая комната дальше по коридору на противоположной стороне, — прошептал парень. — И ради бога, мэм, не говорите никому, что я вам это рассказал.
Едва его шаги в коридоре стихли, как две женщины крадучись двинулись в противоположном направлении, жадно вглядываясь в номера комнат.
Констанция завернула за угол и резко остановилась. За одной из дверей раздавались голоса, хотя через верхнюю застекленную часть не видно было света.
— Давай, возвращайся к ним! — прорычал грубый насмешливый голос. — Родные никогда не поверят твоей истории, никогда не поверят, что ты опять явилась в «Люстгартен» против своей воли. А если бы даже они узнали правду, то дали бы тебе от ворот поворот, вместо того чтобы обещать вознаграждение тому, кто тебя разыщет! — Мужчина издевательски захохотал.
Последовало недолгое молчание, потом раздался знакомый женский голос.
— Правду? — горько воскликнула женщина. — Правда в том, что я любила его! А он хорошо знал, что мне нравится весело проводить время, нравится красиво одеваться, нравится кататься в автомобиле, нравится ходить в театры, нравятся яркие огни и ночная жизнь… Знал, что у меня романтический склад ума, а дома все подобные мои склонности сурово подавлялись. Он отлично все это знал, — она почти истерически повысила голос, — и завлек меня, вскружил мне голову, не отказывал мне ни в чем! Но когда я начала артачиться — девушки быстрее устают от такой жизни, чем мужчины, — он просто выбросил меня, как выжатый лимон!
Теперь Констанция все поняла. Расчет заключался в том, чтобы превратить Флоренс Гиббонс в свою собственность, в вещь, которую можно на что-то обменять, пустить в оборот. Сперва ее швырнули в жизнь, в которую она никогда бы не погрузилась сама, а потом, чтобы сберечь драгоценную репутацию одного мужчины, пытались превратить в падшую женщину — ведь кто тогда поверил бы ее рассказу?
— Ну что ж! — угрожающе гаркнул мужчина. — Хочешь знать правду? Правду, которая не попала в газеты? Твоя семья не надеется, что ты вернешься! Наоборот, она молится, чтобы ты оказалась мертва! — Последние слова он почти прошипел. — Твои родные предпочитают считать, что ты мертва, проклятье! Эта мысль приносит им утешение!
Констанция схватила за руку миссис Палмер, и вдвоем они всем весом кинулись на дверь.
Дверь с треском подалась.
В комнате было темно. Констанция смутно разглядела два силуэта: мужчина стоял, женщина сидела в глубоком кресле-качалке. Раздалось сдавленное удивленное восклицание, а потом стоявший человек ринулся к Констанции.
В мгновение ока она сунула руку в сумочку и вытащила маленький револьвер с рукоятью из слоновой кости.
Вам!
Револьвер выпалил нападавшему прямо в лицо.
Давясь, брызгая слюной, мужчина с минуту слепо шарил руками, потом упал, отчаянно попытался подняться и закричать, но слова как будто застряли у него в горле.
— Вы… Вы его подстрелили? — с ужасом спросила женщина.
Констанция узнала голос Флоренс.
— Я пустила в ход новый пистолет германской секретной службы, — тихо ответила Констанция, не опуская револьвера и готовясь отпугнуть любого, кто придет мужчине на помощь. — Он ослепляет, ошеломляет, но не убивает. Этот револьвер без пуль предназначен для того, чтобы сдержать и обезвредить преступника, но он не может покалечить. В пулях несколько химических веществ, они взрываются при соединении, и их испарения ослепляют и лишают возможности сопротивляться. Убивать я никого не собиралась.
Она повернула выключатель.
Человек, лежащий на полу, был детектив Драммонд.
— Скажите своему настоящему хозяину, мистеру Лансингу Престону, — презрительно бросила ему Констанция, — что, если он не согласится с нашей историей его тайного бегства с Флоренс, не женится на ней и не позволит начать процедуру развода, мы пустим в дело новый федеральный закон Манна[5] и добьемся того, что вас обоих посадят в тюрьму.
Драммонд мрачно глядел на нее, все еще моргая и давясь.
— И ни слова об этом, пока не закончится сватовство. А потом мы сами повидаемся с репортерами, а не Лансинг Престон. Вам все ясно?