Фашисты не отвечали, лежали, прижавшись к траве, точно мертвые. Тогда Сторчак повторил команду, выстрелил.
— Стреляйте над головами! — приказал он бойцам.
Но и тогда диверсанты не поднялись. Сторчак бросил две гранаты. Один из фашистов закричал:
— Сдаюсь!
Другой был тяжело ранен осколком.
Оставалось найти еще пятерых. Они успели отползти в сторону. Но вскоре попались и они; бойцы, сидевшие в засаде у Дуная, встретили их огнем. Побросав оружие, гитлеровцы стали кидаться в реку, пытаясь переправиться на свой берег.
Их перебили в воде.
Вражеский берег порос густым лесом. На большой высоте кроны деревьев образуют шатер. Между стволами, в густом кустарнике, темно даже днем. Наши сигнальщики зорко следят, как бы из этой таинственной мглы не вынырнули гитлеровские десантники, не погрузились бы в шлюпки и катера и не ринулись бы через широкий Дунай!.. И когда они на это отваживаются — железняковцы бьют метко, без промаха!
Об этом — стоит писать. Но куда и кому я смогу отправить корреспонденцию? Мы далеко от почт, телеграфа. С ревом над нами проносятся вражеские бомбардировщики. В большом озере за лесом на том берегу — отстаиваются мощные вражеские мониторы, тяжелые плавучие крепости. Из-за леса они нас нащупывают; бьют пока беспорядочно. С Дунаем озеро соединяют две протоки. Одну наши дунайцы минеры сумели заминировать — по ней мониторам не выйти. Другую пока не удалось заградить. Мы ждем, что плавучие крепости могут выйти и вступить с нами в бой. Речные броненосцы — против речных броненосцев! У врага они — более мощные…
Пока что они нас нащупывали вслепую. Но вот снаряды начали рваться буквально в нескольких метрах от корабля, расщепляя деревья.
Мы меняли позиции, прижимались к своему берегу, маскировались — снаряды везде настигали нас. Хорошо еще, пока нет прямых попаданий!
— Стрельба корректируется, — решил Кузнецов. Его красивое лицо озабоченно. Он оглядывал вражеский-берег. На нем чернел лес. Мне вспомнилось, как профессор Чэлленджер в «Затерянном мире» Конан-Дойля оглядывал плато и из чащи высунулась морда диковинного чудовища.
Осколки защелкали по броне монитора.
Ночь была на исходе. Уже брезжил рассвет. Снаряды падали вокруг нас. Надо во что бы то ни стало найти и уничтожить вражеских лазутчиков!
Сигнальщик Гунько припал к стереотрубе. Харченко, закусив губу, ждал.
— Ну как? Ничего? — то и дело спрашивал командир.
— Ничего, — виновато отвечал Гунько. Прошло немало времени, прежде чем матрос доложил:
— Вижу два птичьих гнезда!
— А ну-ка; ну… Дай посмотреть. Гнезда как гнезда, — разочаровался Алексей Емельянович. — Гляди, Кузнецов.
Тот подтвердил:
— Либо аист свил, либо орел…
— Какой там аист, — сказал находившийся рядом Губа.
— Что вы хотите сказать?
— Аист — тот выбирает верхушки деревьев, да к тому же обломанные, ему на них с ходу сподручнее садиться. Ну, а насчет орлов, так у тех гнезда — чаще в горах… Эти гнезда — не аистовые, и не орлиные…
— Откуда у вас такие познания, Губа? — удивился Алексей Емельянович.
— В книжке недавно читал.
— Вот как, — раздумчиво сказал Алексей Емельянович. Он подошел к стереодальномеру.
Корабль наш привалился к берегу, и матросы маскировали его ветвями. Опять удар, другой, третий… щелкают по броне и скользят по воде осколки…
— Птиц — нет, — сказал Алексей Емельянович. — Зато… гляди, Кузнецов, гляди! — закричал он. — Видишь? — он чуть отодвинулся.
— Вижу отблеск солнца на стеклах! В бинокль смотрит, собака! Сам пятнистый, как леопард!
— Овидько!
Овидько без долгих слов приложился к снайперской винтовке. Прицелился… Оторвался:
— Разрешите взглянуть в дальномер…
— Смотрите.
Дальномерщик уступил место Овидько. Заглянув в дальномер, Овидько снова припал к своей винтовке. На корабле он слыл лучшим снайпером. Поблизости разорвался снаряд. Винтовка дрогнула в могучих руках матроса. Теперь все следили за ним. Еще удар… Уходить? Сейчас нас нащупают и накроют! Вдруг глуховато щелкнул винтовочный выстрел. Дальномерщик радостно заорал:
— Ай да Овидько! Есть! Выпал, гад, из гнезда!
И, спохватившись, по форме доложил Алексею Емельяновичу:
— Товарищ командир, наблюдатель выпал из гнезда и повис… полагаю, на проводах.
— По второму гнезду! — приказал командир.
Овидько долго прицеливался. Сухо щелкнул выстрел.
— Ну, что? — спросил Овидько дальномерщика.
— Сполз, гад. Промахнулся ты, браток.
Овидько отмахнулся с досадой. Лицо у него стало растерянным, виноватым.
— Ничего, Овидько! Свое дело сделал, — подбодрил его Алексей Емельянович и стал отдавать приказания.
Через несколько минут полуглиссер со штурмовой командой во главе с Володей Гуцайтом стремительно пересек реку.
У самого берега они чуть не столкнулись с удиравшим в надувной лодочке «аистом». Тот открыл стрельбу. Его успокоили.
Гуцайт вернулся и доложил: железняковцы нашли и перерезали целую сеть проводов. На дереве висел убитый первым выстрелом фашистский наблюдатель. Он действительно застрял в проводах — Гунько не ошибся. Пуля Овидько попала ему прямо в сердце. Железняковцы возвратились на монитор с трофеями. Они забрали из гнезд бинокли, ракетницы, телефонные аппараты и оружие гитлеровских «аистов». Гнезда корректировщиков они разломали и сбросили на землю.
Овидько все поздравляли. Он только отмахивался:
— Ну что вы? По второму-то я промазал, волк его заешь!
Алексей Емельянович объявил ему благодарность.
— Наше счастье, что сегодня они скверно стреляли! — говорил Крылов в кают-компании офицерам. — Беречь людей! Во что бы то ни стало беречь людей! Я опасаюсь, враги будут перебрасывать на наш берег лазутчиков, чтобы выследить нашу стоянку и нанести нам удар… Бдительность, бдительность, еще раз бдительность! Малейшая неосторожность — и нас могут захлопнуть, как в мышеловке!
…«Железняков» медленно движется извилистой узкой речушкой Викетой. У нас есть убежище. В нем мы отдыхаем. Стоит пройти Викету — очутишься в озере. Это — пристанище в духе романов Жюля Верна. Озеро длинное, узкое, в кольце лесистых высоких холмов. Вода в нем удивительно голубая и прозрачная: видно дно. В озере много бухт и заливчиков, поросших густым камышом. Здесь мы отстаиваемся, невидимые в тени берегов.
— Конечно, — говорит Алексей Емельянович, — если противник прорвется на левый берег, он может закупорить устье речушки, затопив там какое-нибудь судно или набросав мин. Но, не имея убежища, мы рискуем жизнью людей и кораблем. Нет! На это мы не пойдем…
Днем по голубой глади озера бежит золотая дорожка. Непривычная тишина. Так тихо, что кажется, нет войны. Что за чудо поплавать на лодке по спокойной, прозрачной воде, половить рыбу, раскинуть палатку на берегу! И чтобы рядом была любимая; взять ее руку, не выпускать из своей…
Днем на кораблях все спят, кроме вахты. Кораблей — не видно. Они скрыты надежно. Они — невидимки. Снова в небе прерывистый, назойливый гул. Летят! Самолеты с черно-белыми крестами на крыльях пролетают строем — туда, на восток… И мы не имеем права ударить по ним из орудий, обнаружить себя… Мы притаились. Молчим.
А сейчас мы идем на отдых. «Железняков» — позади остальных кораблей, охраняя их с тыла. Возле самого входа в озеро из темных кустов, тянущихся вдоль левого борта, взвивается красная ракета. За ней, чуть подальше, — вторая. Кому подают там сигналы? Авиации? Вражеским мониторам или береговой батарее?.. Мы обнаружены?
«Железняков» застопорил ход. Теперь слышен малейший шорох на берегу. В небе уже гаснут звезды. Мы, притаившись, слушаем. Темнеет высокий лес. Что последует дальше? Обстрел? На мостике все молчат — командир, комиссар, Кузнецов.
И вдруг слышим тревожный шепот сигнальщика Гунько:
— Левый борт, курсовой тридцать, дистанция один кабельтов, силуэт лодки.
Глазастый парень! Как я ни всматривался, однако долго не мог ничего рассмотреть. Наконец увидел ее и я — лодку, бесшумно скользившую через озеро. Она направлялась как раз туда, где уже расположились на отдых ушедшие вперед корабли… Корабль, раздвигая воду, двинулся к лодке.
Алексей Емельянович окликнул в мегафон: «Кто идет?» Молчание. «Куда идете?» Молчание… Лодка резко свернула к берегу. Раздумывать некогда — ускользнут в камыши! У берега — мели, не пройдет и шлюпка, не то что наш монитор!
Командир приказал включить малый прожектор. Прожектор вспыхнул не больше чем на пять секунд, но нам этой вспышки достаточно. Видно, как двое мужчин налегают на весла; в гребле они — мастаки.
— Перетятько! Очередь — над головами! — приказывает Алексей Емельянович.
Пули оставляют зеленый след в ночи. Лодка — уже в камышах.
— Вторую — по лодке!
В ответ на цепочку трассирующих пуль слышится глухой крик:
— Не стреляйте! Свои!
Рискуя сесть на мель, «Железняков» подходит к лодке вплотную. Вспыхивает аккумуляторный фонарь. Напуганный рыбак держится за руку: ранен! Лодку подтягивают крюком. Она — длинная, остроносая. Такие я видел у нас на Днепре.
Губа, спрыгнув в лодку, помогает раненому подняться на борт корабля.
— Где второй? — спрашивает Алексей Емельянович.
— Убит, упал за борт. Я ранен. Что вы наделали? Своих бьете…
Он зашатался. Его повели в лазарет — к Кушлаку. Губа продолжал осматривать лодку. Доложил:
— Одна лишь рыбешка, товарищ командир.
И вдруг закричал:
— Стой, стой! Дайте-ка сюда крюк!
Ему подали крюк. Губа опустил его в воду, провел им по борту лодки — от носа до самой кормы.
— Ага! — воскликнул он и рванул крюк к себе. Дикий вопль — и Губа… вытащил «убитого» рыбака. Несколько сильных рук втащили его на борт монитора. Вслед за ним на палубу перепрыгнул и Губа.
— Почему прятался? — спросил рыбака Алексей Емельянович.
— А как же не прятаться? — вопросом на вопрос ответил тот. — По своим стреляете, товарища чуть не убили.