Один из двух мужчин в центре круга был волопасом, которому было явно не по себе среди важных особ. Он держал на привязи весьма упитанную скотину пяти зим отроду. Бык от испуга ошалело вращал выпученными глазами и гадил под себя большими струями. Второй громила был явно из вояк. На шее у него блистал тяжёлый торквес, голубоватые подтёки обвивали голый торс, подчёркивая мышцы и гряды старых шрамов. Лицо его было искажено зловещим оскалом – шрамом, протянувшимся через одну щёку от уголка рта, который придавал ему навсегда застывшее ехидное выражение. Он держал секиру в левой руке, а правый кулак занёс над головой животного.
– О, Великий Огмиос, Повелитель Сильных, да услышь мои слова! – провозгласил он. – Я жертвую тебе этого быка! Это тридцатый бык, зарезанный с тех пор, как я бросил призыв к оружию! Я приношу его тебе в дар, чтобы отблагодарить тебя, ибо мои товарищи Комаргос и Троксо наконец прибыли, и теперь я смогу начать войну!
Разжав десницу, воин высыпал горсть ячменя на морду своей жертвы. Вслед за этим он быстро схватил секиру обеими руками, занёс её вверх и со всего размаха ударил ею за рогами животного. Острие так глубоко разрубило шею, что все воины вокруг бурными возгласами приветствовали силу удара. Бык грохнулся на колени, выплевывая язык, а затем повалился на бок, судорожно суча ногами. Тогда жрец отложил секиру, схватил острый нож для забоя скота и перерезал бычье горло сразу за подвилицей. Бык затих, и земля стала напитываться его кровью. Поднимаясь и разворачиваясь лицом к нам, мясник воскликнул:
– Чёрт побери! Как же долго вы волочились! Непросто было придержать этого быка до вас.
Так я познакомился с Тигерномаглем, сыном Кономагля, королём лемовисов. Стоит заметить, что этому человеку предстояло в дальнейшем сыграть значительную роль в моей жизни, хотя на первых порах он попросту ни в грош меня не ставил. Для него я был в лучшем случае безмозглым мальчишкой, в худшем – морокой. Он горячо поприветствовал Комаргоса и Троксо и сдержанно поздоровался с Сумариосом. Рядом с ним находился тот же молодой воин с пригожим лицом. Красавец в свою очередь удостоил арвернского героя лишь церемонным кивком, но одарил сияющей улыбкой обоих предводителей нашего отряда.
– Я, конечно, предполагал, что обскачу вас у самых ворот, – бросил он, – но никогда бы не подумал, что настолько переплюну! Как это вас угораздило? Если вы устроили пирушку за моей спиной, то поплатитесь за это!
Комаргос прыснул от смеха.
– Не хорохорься, как петух, – прорычал он. – Бьюсь об заклад, что в дороге ты вылез из кожи вон, пытаясь стряхнуть с хвоста Буоса. Толстяк только и ждёт повода перещеголять меня. А мы тем временем сделали крюк, побывав в Аттегии у твоей тёти. Пирушка, говоришь! Что ж, оба сына Даниссы теперь здесь, и это главное.
Сумариос положил руки на плечи мне и брату, намереваясь представить нас, и я почувствовал что-то отцовское в этом прикосновении. Юный герой повернулся к нам.
– Приветствую вас, кузены, – улыбнулся он. – Я Амбимагетос. Рад, что вы с нами. Теперь мы вместе сможем задать жару этим проходимцам, считающим, что мы будем плясать под их дудку.
Странное ощущение. Почти достигнув мужеских лет, мы знакомились с сородичем, которого ни разу в жизни не видели и который принадлежал к ненавистной ветви в нашей семье. Однако битурижский принц обращался с нами по-дружески приветливо.
– Я Белловез, – по долгу старшего брата назвался я первым. – А это мой брат, Сеговез. Для нас честь познакомиться с тобой… кузен.
Амбимагетос плутовато усмехнулся.
– Какая учтивость! – заметил он. – Как погляжу, вы оба получили королевское воспитание.
Задерживая изумрудный взгляд на Сегиллосе, он добавил вкрадчиво:
– У вас и кровь королевская. Когда мы острижём тебе волосы, ты будешь безумно похож на моего отца.
Сеговез тут же разважничался, конечно же, по своей наивности. Нельзя всё же отрицать, что подобная похвала от Амбимагетоса была лестной. Сегиллос был, безусловно, хорош собой, он был гораздо красивее меня. Во времена, когда я ещё был скован тисками зависти к нему, я полагал, что разница в возрасте обернулась против меня: младший брат сохранил юношеское обаяние, которое я уже утратил. И, конечно же, я тешил себя надеждами, что это дело времени. Но позднее, когда Сеговез станет полноценным мужчиной, он расцветёт и превратится в великолепного воина, с лёгкостью располагающего к себе всех вокруг и волнующего сердца девушек, которых, в отличие от всего остального, он не замечал. Сегиллос просто-напросто унаследовал красоту нашей матери, и именно эти знакомые черты и привлекли внимание Амбимагетоса. Однако любезности битурижского принца это не умаляло: поскольку если Сеговез был пригожим, то сам Амбимагетос буквально лучился красотой с ореолом радужной харизмы. Возможно, что подобное очарование придавала ему врождённая властность, проистекающая из его положения. И, безусловно, ему добавляли притягательности гармоничные черты лица, глубокий тембр голоса, краски лета, искрящиеся в его очах. Лишь спустя много зим, во время ночного сражения с чародейкой Приттус, я понял, в кого принц такой обворожительный. Однако в день знакомства с Амбимагетосом я был ещё далёк от обстоятельств, при которых узнаю истинную разгадку его пленительных чар. Мысленно я лишь обругал глупого Сегиллоса, так легко позволившего заморочить себе голову.
В то время как мой брат, развесив уши, вкушал похвалы, а меня снедали сомнения, Амбимагетос повернулся к воинам, которые намеревались разделать бычью тушу.
– Не так ли, Буос? – окликнул он его. – Кузены мои королевской масти!
Один из рубщиков мяса поднял на нас глаза. Вооружившись разделочным ножом, он нарезал уже один окорок забитого животного. И хотя сидел он, опираясь одним коленом о землю, он поражал своим могучим торсом, мощной шеей и плечами, заточенными под киль корабля. Он бросил на нас мрачный взгляд, и ледяной кулак сдавил моё сердце. Я пытался не подавать вида, но этот низкий лоб, распухшая ряха и приплюснутый нос безжалостно разбередили моё прошлое, перенеся меня на десять зим назад. От резкого потрясения у меня потемнело в глазах. Моя юношеская самоуверенность улетучилась в тот же миг. Я снова был мальчишкой, державшимся за руку матери одним хмурым пепельным утром – единственное воспоминание, оставшееся у меня об Амбатии. В числе всадников, показавшихся из дыма пожарищ и разграбленных хижин, вместо отца, которого я ждал, в его седле скакал Буос. За десять лет он, возможно, потучнел, похоже, слегка поседел, но равнодушная жестокость и грузное телосложение не изменились. Он навсегда остался одним из самых ужасных призраков моего детства.
Буос знал, разумеется, кто я такой, но он меня не узнал. Я интересовал его гораздо меньше мяса, из которого он намеревался ухватить себе лучший кусок. Его свинячьи глазки уже успели обшарить моего брата.
– Иначе и быть не может, – поддакнул он до странности писклявым голосом. – Хорошие телята.
И одним взмахом резака он отсёк окорок быка.
По счастью, Тигерномагль прервал эту тягостную сцену. Он пожелал тотчас же начать пиршество, чтобы отпраздновать прибытие последних воителей, и громко созывал всех снова занять места вокруг жертвенного быка. Отряды амбактов были распущены и смешались с толпами воинов, а герои остались в кругу почётных гостей при короле лемовисов. Сумариос был в их числе, и поскольку мы с братом состояли у него на службе, также остались с богатырями. К нашей радости, Сумариос занимал не самое высокое положение в этом окружении. Если Комаргос, Буос, Троксо и Амбимагетос расположились подле короля, то нас отсадили довольно далеко. Я смог немного расслабиться и прийти в себя.
Немало времени ушло на то, чтобы пожарить мясо, не предназначавшееся богам, однако Тигерномагль вознамерился чествовать своих гостей без промедления. Он приказал подать нектар, уготованный для принцев и героев. Двое кравчих принесли огромную пузатую вазу, которую держали за две фигурные ручки. Подобная утварь с покрытием из бледной керамики и изящной резной отделкой была мне в диковинку, ибо ничем не была схожа с нашей тёмной глиняной посудой ручной работы. Не смейся надо мной: моё детство прошло в невежестве, да и амфор у нас не водилось. Богатыри же знали ценность роскошного подношения и воздали должное щедрости государя. Гром рукоплесканий прокатился по лагерю с каким-то радостным предвосхищением, что ещё больше распалило моё любопытство. Виночерпии с осторожностью водрузили амфору на треножник перед Тигерномаглем. Ваза явно притягивала жадные взгляды воителей, и, если приглядеться, её телесный цвет, округлые бедра, на которые опирались две тоненькие ручки, напоминали принесённую в дар обнаженную женщину. Звучно выдохнув, король достал из ножен длинный меч, и герои загомонили пуще прежнего. Резким ударом клинка он отсёк глиняное горлышко, и из обезглавленного тела амфоры хлынула «чёрная кровь». Божественный букет тут же разлился по округе, заглушая собой все другие запахи и миазмы. Впервые я вдохнул душистый аромат этого солнечного напитка с лёгким бальзамическим оттенком, повеявшим благоуханием роскоши, цветов и пряностей.
На безрыбье и рак рыба. Ты считаешь меня варваром, но Тигерномагль показался бы тебе ещё большим дикарём. У него не было крате́ра, поэтому он приказал выплеснуть вино в деревянную кадку. Тягучий тёмный нектар с напевным журчанием перелился в неё. Вопреки вашим обычаям, не разбавляя напиток, виночерпии погрузили в него бронзовые ковши и стали потчевать гостей. Они начали с короля, затем поднесли нектар Амбимагетосу, следом – самым прославленным героям. Тигерномагль гордо размахивал красивым кубком о двух ручках, из которого он пил на пару с битурижским принцем. На всех остальных пришлось только три горшка, которые передавались из рук в руки. Когда Сумариос утолил жажду, он протянул сосуд мне.
– Отведай, – промолвил он. – Это врата к богам.
Мне хотелось пить, и я отхлёбывал большими глотками. Меня, привыкшего к корме и элю, поразила эта сладкая атака вина, его маслянистая округлость и тонкие землистые нотки. Это был новый, терпкий и сбивающий с толку вкус. Несколько глотков, которыми я запил дни лишений и солнцепёка, сразу же ударили мне в голову. Мир закружился вокруг, и мне захотелось смеяться и кричать вместе с остальными. Я оставил брату вина лишь на донышке, и тот с жадностью проглотил остаток.