Представьте себе, какой ужас охватил Уйдгу, когда тот пришел в себя! Он попытался встать, но упирался в камень. Он рыдал и кричал, но тяжёлая глыба и мрак глиняной темницы заглушали крики. Когда стало трудно дышать, он пытался процарапать наружу лаз, но земля, которую он рыл ногтями, сыпалась на колени и ступни, постепенно погребая его под каменным монолитом, запечатавшим гробницу. Вскоре глыба опустилась ему на шею и лопатки, пригибая спину к согнутым коленям, и тогда в нём вспыхнул такой ужас, от которого защемило бы сердце.
Наступила ночь. Вождь племени хватился сына и забеспокоился. Стал звать его, но тот не откликался. Весть о его пропаже мигом разлетелась по деревне, и всё племя поднялось на поиски мальчика. Увы, совершенно напрасно. Никто и представить себе не мог, что Уйдгу покоился под большим камнем посреди превратившегося в пустошь поля. Отец Уйдгу несколько месяцев упорно искал его. Он уходил всё дальше от селения, совсем забросил свои обязанности, и вырубка леса под пашни прекратилась. Тем годом случился неурожай. Голодные люди стали роптать. Вождь ответил на обвинения жестокостью, подлив масла в огонь. Это стало началом и послужило поводом к вражде, ненависти и распрям. Всё меньше полей обрабатывалось и засеивалось.
– Уйдгу всё ещё боролся под глыбой. Был ли он жив? Или мёртв? Кто знает? Уже много столетий никто не поднимал этот валун. Одно можно сказать точно – Уйдгу был уже не таким, как прежде. Даже под весом огромной глыбы пальцы его всегда тянулись наружу. Его бледные, словно корешки, ногти стали расти; пробились сквозь землю, вытянулись в длинные стебельки и покрылись почками и листьями. Так появились первые деревья Брюгов. Они росли, обвивая корнями камень в надежде сдвинуть его. Но Лесничий время от времени возвращался и обрезал слишком близко подобравшиеся к камню побеги, из-за чего отверженные деревья разрастались всё дальше и дальше. Так и возродился лес в Брюгах.
Деревья отвоёвывали прежние участки. И случилась новая беда: голод и болезни убивали детей и стариков; племя стало вымирать, уменьшалась и территория проживания, потому как деревья угрожающе наступали со всех сторон, сжимая в кольцо границы деревни. Когда отцы битуригов прибыли на эти земли, им не составило труда прогнать последние уцелевшие семьи из жалкого хуторка.
Лесничий же и по сей день живёт в глубине Сеносетонского леса. Иногда он приходит к могиле Уйдгу и расчищает вокруг неё поляну от новых ростков. Тропу, которую он проложил в возродившемся лесу, назвали тропой Лэрма. Тот камень, что стоит в самом конце дороги, всегда влажный и оттого покрыт мхом. Мне случалось приложить ухо к его мягкой поверхности: в недрах земли слышится приглушённое эхо рыданий. Вот почему он называется Плакучим камнем.
Мы сидели на зябкой, обвитой корнями земле, все еще закрыв лицо руками. Эта небылица обрушилась на нас сверху, и мы прочувствовали её всем своим нутром. Под скрип ветвей и шелест листвы деревья вокруг нас неторопливо обменивались какими-то тайнами, в которых крылись угрозы. Моё горло сжалось от яркого и всё ещё живого воспоминания предания, и я словно почувствовал во рту привкус сыпучей земли, ощутил шершавость коры чёрных деревьев и увидел груду костей. После этого сказа Суобносу больше никогда не приходилось напоминать нам о том, кто обитает в лесу. В тот день мы отказались от мысли заходить в чащу.
Тем не менее мы не перестали слоняться по лесу. Более того, не прошло и трёх лун, как мы наконец увидели, на кого охотились. Однажды, когда мы шли через Великие Фолиады, Блэдиос вдруг рванул вперед, задрав морду и навострив уши. Появление волка нас удивило – даже когда он бродил поблизости, то обычно не показывался. И тогда наши взгляды устремились вслед за зверем, и тут мы впервые увидели её.
В лесном сумраке светлая шкура кобылы сразу привлекла наш взгляд. По проходу, расчищенному великими десятирогими оленями, она удалялась прогулочным шагом. На кобылице элегантно восседала наездница. Мы успели разглядеть ослепительной красоты волосы, столь же шелковистые, сколь и грива её лошади, гордо поднятую голову, стройный стан, округлые бедра, неторопливо покачивавшиеся в такт иноходи. Не отставая от кобылицы, беззаботно скакал жеребёнок. Мы стояли завороженные, осознавая, какое видим диво: наездница сидела так высоко, что порой ей приходилось наклонять голову, дабы не задевать высокие ветки. Кобылица была огромной, гораздо больше, чем приземистые кельтские лошади; в холке, наверное, выше их на целую пядь!
Суобнос шикнул на нас, приставив палец к губам. Он был так взволнован, что никак не мог унять дрожь в руках, и забавно вращал глазами. Мы ринулись вдогонку за таинственной наездницей. Поскольку лошадь шла неспешным аллюром, мы надеялись без труда быстро её настичь. Но это оказалось не просто: сквозь ветви деревьев, преграждавших путь, мы видели, как она удаляется от нас всё дальше и дальше. А потом, без особой спешки, очаровательная незнакомка свернула с просеки и скрылась в чаще. Мы потеряли её из виду. Жеребенок на миг остановился, повернул к нам свою красивую мордочку, вздёрнул хвостом, а затем одним прыжком растворился в листве.
Суобнос проклинал всё на свете и приказал нам броситься в погоню. Огромными прыжками перемахивая через кусты, впереди нёсся Блэдиос. В мгновение ока мы оказались там, где незадолго до этого исчезла всадница. След был ещё свежим, на рыхлой почве виднелись четкие отпечатки копыт, а на уровне головы ветки были поломаны. Странница с лошадью и жеребёнком исчезли. Блэдиос нюхал воздух и землю своим чутким черным носом и неопределенно махал хвостом.
– Она, должно быть, умчалась галопом, чтобы так быстро скрыться из виду! – воскликнул я.
Бродяга расстроенно пожал плечами.
– Зачем ей это, – пробормотал он. – Нет никого быстрее великой кобылицы.
– Кто это? – спросил мой брат. – Это Эната?
– Конечно же, нет! – проворчал Суобнос. – Где бы она достала такую лошадь!
– Тогда кто же это?
Старый бродяга ничего не ответил, лишь пробурчал себе что-то под нос, но этого нам было совсем недостаточно! Мы наконец поняли, что наш спутник и правда искал кого-то, и это внезапное таинственное появление вдохнуло жизнь в призрак, за которым так долго гонялись. Мы сгорали от любопытства. Хотя Суобнос делал вид, что ничего не слышит, мы допекли его своим нытьём: «Кто это? Кто это? Кто это?» – настолько, что в конце концов он не выдержал и выпалил: «Это моя жена!»
Если он хотел, чтобы мы замолчали, ему это удалось. По крайней мере, на несколько мгновений. Мы онемели от удивления, пытаясь осознать это ошеломительное откровение. Затем мы пришли в чувство, и бродяга проклинал всё на свете за то, что открыл рот.
– Твоя жена?
– А разве у тебя есть жена?
– Она же намного тебя моложе!
– Но ты никогда не рассказывал о ней!
– Как же такое может быть?
Немного сморщившись, Суобнос проворчал:
– Скажите ещё, что я не мужчина!
– Это не то, что мы имели в виду, но всё же погляди на себя…
– Ну правда же, – мягко добавил мой брат, – ты стар и беден!
– К тому же бродяга!
– И что тут такого? – воспрянул Суобнос. – А правитель Нериомагоса? Разве он не расхаживает всё время по разным землям? Это не мешает ему иметь несколько жён!
– Но это совсем другое! Он же герой!
– А я разве не герой?
– Э-э… Не обижайся, но ты немного труслив, не так ли?
– Немного труслив! Немного труслив! – бубнил оборванец.
На мгновение в нём возобладал так редко проявляющий себя гнев, и он, казалось, собрался бросить нас одних в самой чаще леса. Обида, к счастью, длилась недолго. Он опустил плечи, и глубокая печаль омрачила его обычно озорную физиономию.
– Да, немного робок, – признался он. – Но так было не всегда.
– Ты был когда-то храбрым? – немного недоверчиво спросил мой брат.
– Ещё каким! Даже более чем смелым, если уж на то пошло. Безудержно отчаянным…
Он потряс седой головой со смесью сожаления и раскаяния.
– Так, значит, ты на самом деле был героем? – удивился Сегиллос.
– Героем? – буркнул Суобнос. – Если под этим ты подразумеваешь одного из тех верзил, которые только и думают о том, как напиться допьяна и поубивать друг друга, то нет, я не был героем. Я был гораздо могущественнее, гораздо коварнее, чем они. И если сегодня я мудр в своём безумии, в то время я был безумен в своей мудрости.
– Ты был важнее героя? Ты? Как можно быть важнее героя?
– Это просто. Короли держат речи для героев. Стало быть, надо молвить раньше королей.
Мы бросили на него долгие недоверчивые взгляды.
– А разве ты встречался с королями? – вызывающе спросил брат.
– Ещё бы! – воспрянул бродяга. – И слишком близко, к сожалению. Откуда, по-вашему, я знаю вашу мать?
– И что ты делал в свите королей?
– Много чего, много чего. Я был виночерпием, привратником и паромщиком. Я читал по звёздам, проникал в тайники души, я восхвалял Луну и Солнце и воспевал их циклы.
– Ты был предсказателем?
– Называй меня так, если хочешь, Белловез. Я просто скажу, что был мудрецом и гордецом.
– А твоя жена? Тебе её дал король?
– О нет! Её нет. Никто не может даровать или получить её. Наоборот, она сама жалует и лишает. У нас много общего, она родом из тех же земель, что и я. Мы долго шли с ней вдвоём под открытым небом, свободные, словно ветер.
– Почему же вы больше не вместе?
Суобнос пожал плечами, и глаза его забегали.
– Должно быть, я её разочаровал, – пробормотал он.
– Ты изменил ей?
Он презрительно усмехнулся.
– Кто? Я? Тут всё скорее наоборот, малец! Вы видели её лишь издалека, но если вы когда-либо, к несчастью, подойдёте поближе, то вы поймёте! Вы всё поймёте! И почему я скитаюсь, и почему страдаю, и почему нахожусь на грани помешательства. Она так красива и так жестока, что проникает в самую душу, как нож проскальзывает в ножны, – он ударил себя ладонью в грудь и по лбу.
– Она проникает сюда и вот сюда, и, когда она уже внутри, больше уже ничего не имеет значения. И она знает это и играет с тобой. Это и благодать, и проклятье: если она предаётся тебе, то требует многого взамен. Она такого у меня попросила, такого…