За те несколько дней, что мы скакали по долине Кароса, природа начала меняться, и особенно это стало заметно на берегах Авары. В большинстве кельтских королевств рельеф местности выстраивается в непреложном порядке. Реки, текущие по долинам, разливаясь в половодье, порождали пруды и старицы. И только у подножий, между заливными лугами и нижними склонами, были распаханы поля. Над ними косогор служил пастбищем для скота. Ещё выше вершины склонов были покрыты лесом. Однако по мере приближения к сердцу битурижских земель этот стройный порядок исчезал. Авара текла по равнине, и поля, и луга, таким образом, простирались раздольно. Лес отступал, оставляя за собой рассеянную вереницу мелколесья, кустарников и перелесков. На пастбищах, расположенных в низинах, блуждали большие стада, превращая проторенные дороги в трясину. Рассыпавшись по округе, возвышались соломенные крыши лачуг, надёжно обнесённые изгородью.
В тёплое время года деревня благоухала изобилием и наполняла воздух ароматом лугов, полей и ферм. Однако непривычное для глаза отсутствие лесов в меланхолии осени вызывало лёгкую грусть. Взгляд, который более не тешился пышными нивами, теперь был прикован к земляным насыпям, вспарывающим низкие холмы. Многочисленные железные рудники на правом берегу извергали к основанию пригорка обломки породы и шлаковые отвалы. На пороге зимы на этот открытый участок, местами изрезанный проторенными тропами, наседало небо, по которому ползли тяжёлые мрачные тучи. Порывистый ветер прожорливо носился по просторам.
Вид унылых окрестностей как нельзя лучше соответствовал моему угрюмому расположению духа. В молчании, убаюкиваемый цокотом копыт, я снова и снова вспоминал обиды, и сердце сжимало щемящее чувство одиночества. Пророчество галлицен открыло мне глаза. Сумариос и Альбиос отчасти догадывались о том, что произошло на острове, и считали себя причиной моего недовольства. Они были правы: особенно я обижался на барда, ведь он обращался к оракулу перед войной с амбронами, а значит, с самого начала знал судьбу, которая мне была уготована. Я злился и на других людей. Я затаил обиду на брата за то, что он бросил меня. Сумариос, конечно, объяснил мне, что приказ поступил от Комаргоса, и я уже выздоравливал, когда Сеговез отбыл с героями Верховного короля, тем не менее во мне не убывало холодного гнева к моему младшему брату. Из-за него меня чуть не убили, а он бросил меня при первом же случае! Благо хоть повелитель Нериомагоса не переставал приглядывать за мной! Брат должен был быть рядом со мной, когда я брёл по острову Старух. Он смог бы разделить со мной бремя, которое я нес, и которое никогда не перестанет тяготеть над моим существованием, если, конечно, дядя оставит меня в живых. А мать! Как она могла так со мной поступить? Не раз же, однако, я замечал, как сильно Сумариос сожалел о прорехах в нашем образовании. Я наивно полагал, что речь шла лишь о пренебрежении изучения правил поведения. Как мог я осознать весь размах того, о чём умалчивала мать? Из-за горького злопамятства она всецело отреклась от своего битурижского прошлого. Она вырастила нас в культе отца и в неведении нашей родословной по материнской линии. К сожалению, отречься – не значит отсечь. Я узнал уже слишком поздно то, что мне должно было быть известно с самого раннего детства.
Однако из всех предательств самое страшное было все же мое собственное. Я вернулся с острова Старух полный ненависти к самому себе, и на протяжении всей дороги до Аварского брода был погружён в глубочайшее раздумье. На острове Старух я совершил непоправимое. И теперь невозможно повернуть время вспять. Отныне я обречён идти только вперёд, даже если путь, по которому я следую, окажется роковым. Но на самом деле это не имело значения. Я зашёл уже так далеко, что моя собственная судьба стала мне безразличной.
На склоне печального дня редкие холодные капли полосовали сумрак. Альбиос, пытаясь отвлечь меня, указал на холм:
– Это место называется «Полем Бойоса». Видишь холмы наверху? Это гробницы твоих предков. Бойос был первым, кто построил укрепления над Аварским бродом. Во время «Сборища Луга» Верховный король заседает на этих могилах. Он вершит там справедливость за уходящий год.
Я бросил взгляд на королевский некрополь. Этот округлый холм едва возвышался над равниной. На нём виднелись пригорки, поросшие травой, с торчащими из них старыми камнями, развалившимися, словно трухлявые пни. Жесткий холодный ветер хлестал равнину, над которой сгущались сумерки. Более всего моё внимание привлекло возвышавшееся над ними унылое небо. Вдали на тусклом горизонте поднимались сероватые клубы дыма и цеплялись за низко ползущие облака. Они были плотные, будто дым от пожара, однако у меня не было времени спросить, что может так гореть.
Скакавший за нами Сумариос резко осадил лошадь и поставил ее поперёк дороги.
– Мы здесь не одни, – промолвил он.
Подбородком он указал на путь, который мы только что проделали. В полулье от нас небольшой отряд всадников занимал всю ширину дороги, заезжая на обочины. Они скакали рысью. Наездники были слишком далеко, чтобы их можно было разглядеть, но железные наконечники их копий отбрасывали влажные отблески.
– Они здесь, несомненно, за тем же, что и мы, – сказал бард. – Такие же высокопоставленные мужи, желающие видеть короля.
– Возможно, – согласился Сумариос. – И похоже, что я их знаю.
Он задумался на мгновение, затем пришпорил лошадь.
– В другое время я бы их дождался, – добавил он. – Но не сегодня. За стенами города нас подстерегает больше неожиданностей, нежели внутри.
Но не успели мы проехать и десяти шагов, как позади себя услышали оклики и позывы рога, а с вершины холма напротив донёсся ответный гул целой своры собак. Меж курганов появились породистые псы, а затем и весь отряд. Кавалькада неторопливо спустилась по склону и пересекла пастбище в нашем направлении. Здесь было, по меньшей мере, три десятка воинов, которые выстроились месяцем, чтобы отрезать нам путь к отступлению. В самом центре, окружённая большими борзыми, покачивалась военная колесница. У всадников, одетых в нарядные мантии с блистающими золотыми брошами, не было военного оружия, в руках они держали охотничьи копья и дротики. Всё же их намерение преградить нам путь было очевидным. Их боевые кони выглядели посвежее наших и не оставляли нам никакой возможности обскакать их.
– Это королевские солдуры, – прошипел Сумариос сквозь зубы.
– Я узнаю их, – подтвердил Альбиос. – Позвольте мне поговорить с ними, и всё обойдётся.
Мы остановились в ожидании отряда. Бард и правитель Нериомагоса по-отечески встали по обе стороны от меня. Свора собак мчалась к нам во всю прыть: в ней были роскошные вертраги – борзые, сложенные для бега. Собаки окружили нас, крутясь возле ног наших коней. Вздёрнутыми хвостами они рассекали воздух, будто хлыстами, и возбуждённо лаяли, но вели себя не угрожающе. Тем не менее при появлении собак наши верховые испуганно фыркали. Подоспевшие охотники обступили нас плотным кольцом. Их сверкавшие мантии, богатство брошей, торквесов и браслетов, роскошные ажурные фалеры, украшавшие нагрудную сбрую их лошадей, не оставляли никакого сомнения о чине путников. Все они принадлежали к высшей знати. На их лицах не было боевой раскраски, и кроме охотничьих копий за поясом торчали только тесаки. Однако на большинстве из них красовались татуировки. Перед нами стояли воины.
– Приветствую вас, герои битурижского народа! – обратился к ним бард.
– Здрав будь, Победитель, – ответил старик с широкой грудью и мощной шеей.
– Приветствуем и тебя, Сумариос, сын Сумотоса.
– Здравствуй, Донн, сын Адрукко, воин сотни битв, – церемонно ответил бард.
– Здравствуй, Донн, – более сдержанно ответил правитель Нериомагоса.
– Твои сыновья прибыли более двух лун назад, – бросил ему старый воин. – Добрый бой был у них с амбронами, молвят они. Так ли это?
– Они сражались храбро. Твоя наука, Донн, пошла Суагру впрок. Мне остаётся лишь высказать тебе похвалу.
– Ну и ладно будет, – заметил бывалый воин спесивым тоном. – Я рад.
– Я тоже рад тебя видеть, Сумариос! – выкрикнул другой всадник, и от одного только его голоса в моих жилах стыла кровь.
Перед нами восседал бойкий старик с седеющей шевелюрой и физиономией, испещрённой глубокими морщинами. Я не мог понять, что именно в этом хриплом голосе пробудило во мне подобный страх. И только всмотревшись в его блёкло-синие глаза, я вспомнил этот жёсткий взгляд.
– Здравствуй, Сегомар, – ответил Сумариос. – Я тоже очень рад вновь тебя видеть. У амбронов нам не хватало твоей крепкой руки.
Но воин с ледяными глазами, будто забыв про моего товарища, с вызовом смеривал меня взглядом. Десять истёкших лет не сильно его состарили: что помешало мне распознать его с первого взгляда – так это отсутствие на нём шлема и кирасы. Я его вспомнил. Когда пала Амбатия, он был первым битурижским воином, кто ступил на порог родительского дома и известил мать о поражении.
– Это ты, Белловез? – окликнул он меня.
– Так меня величают.
– Разве тебе не сказали, что ты здесь не ко двору?
Альбиос вступился за меня.
– Белловез прошёл испытание, которое предписал ему Великий друид. Запрет снят.
Всадник на миг повернул свой суровый лик к поэту.
– Ну, коль ты так говоришь, бард, – произнес он двусмысленным тоном, медленно растягивая слова.
Затем, вновь посмотрев на меня, холодно добавил:
– Ты явно изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз. И вроде неплохо выглядишь для покойника.
– Так значит, это правда? – вмешался Донн. – Галлицены освободили его?
– Конечно! – воскликнул Альбиос. – Иначе мы ни за что бы не привели его сюда.
– Ты – бард, и я никогда не посмел бы сомневаться в словах сказителя, – продолжал Донн. – Но был ли ты там сам? Коль он разок уже сошёл за мертвеца, у него в запасе, знать, немало уловок. Откуда ты знаешь, что он не провёл тебя?
– Мы сопроводили его до острова Старух, – вмешался Сумариос. – Мы видели, как он зашёл в святилище и вышел из него.