Кнопф издал звук: среднее между вздохом и писком, потом повернулся. В глазах его стояли слезы.
– Ты… Ты… – и вдруг хлопнул меня по физиономии. Мы сцепились немного потаскали друг друга по комнате. Но каждый думал о том, что на шатком столике высится незакупоренная водка, и схватка наша оборвалась. Я налил водки, мы выпили и зажевали колбаской. Настоящей злости не было.
– Не горюй, Володька! – я толкнул Кнопфа в плечо. – Русский, немец, татарин – какая разница?
– Ты лжешь, Барабан. Ты и сам хотел бы стать немцем. Только ты не знаешь как. То-то же. Думаешь, подружку твою случайно зовут Мария Эвальдовна? Ты через нее стремишься стать немцем. Вот как!
– Она финка!
– Финны живут среди скал и фиордов. Они не треплются по всем углам. Финны – почти немцы. Хотя между нами говоря, Барабан, лучше бы она была шведкой.
Дико мне было смотреть и слушать. Но теперь, как много лет назад в школе, я не мог сказать: «Дурак ты, Кнопф!» Прошло чуть не тридцать лет, а он все так же цепляется за свою идею. И прожил он эти тридцать лет не нищим подзаборником, а слава Тебе Господи прожил! И свою машину не украл, наверняка не украл, а купил, потому что его Кафтанов ценит… В конце концов, он мнит себя немцем, я – писателем… Но Кнопф нечист на руку! А вот посмотрел бы я на того, кто объявит это всей честной компании. Однако ж, Кнопфа держат под замком, а я между тем… Вот о себе не надо! Лучше припомнить, кто Кнопфа взаперти держит. Малые дети и безумный старик.
– Ты не слушаешь, – сказал Кнопф с досадой и устремил мне в лицо гладкий указательный палец. – Ты боишься, что я тебя уговорю. Да… Нужно собраться встряхнуться и иметь мужество. Вот ты, Барабанов, мог бы стать немцем, очень бы мог! Смотри, у тебя уже и дочка в Голландии… – тут Кнопф понял, что увлекся, и лицо его обмякло и увлажнилось. Он выпил один и, видя, что я не собираюсь ловить его на слове, понемножку оправился и затвердел. – Или вот я… Кафтанов берет меня на службу. Почему? Во всяком деле нужен немец. Между нами говоря, Барабан, я тоже не всегда… Что же поделаешь? Когда кругом русские, поневоле и сам… Я увлекался, я хотел жить красиво… – Мне вспомнился несчастный змей, скончавшийся от гриппа. – Будь я не Кнопф, вылетел бы в два счета. А почему? – Снова Володька принялся фехтовать указательным пальцем. – А потому что Кафтанов – дворянин!
Вот тут мне показалось, что оба мы сходим с ума, и я налили в пиалы на полпальца водки, и мы выпили.
– Ух! – сказал Кнопф, – Эх! Так вот, Кафтанов. Русский дворянин чует, что немцы в России должны водиться.
– Владимир Кнопф, почему вы не говорите по-немецки? Новогодняя ночь создана для таких чудес.
Oh, Tannenbaum! Oh, Tannenbaum!
Wie shon sind deine Blatter!
Моя милая мамочка знала всю песню, я же запомнил только две строчки и мотив. Но Кнопфу хватило. Он снова распустил губы и щеки.
– Вот оно как, Шурик, видишь. Уже и ты по-немецки…
– Не крути. Отвечай прямо, почему ты, Кнопф, не говоришь по-немецки? Может ты все врешь?
Я вынул из кармана револьвер, не торопясь, и не очень ловко подкрутил барабан так, что пуля стала против ствола, и наставил ствол Кнопфу в лоб.
– Ну, Кнопф, сознавайся, что не немец.
Володькино лицо расползлось совершенно. По-моему, у него даже затряслись щеки. Я нацелился под левую ключицу, и тут же левое плечо стало подрагивать. Я сдвинул ствол вправо, и та же трясучка началась в правом плече.
– Н-н-е выстрелишь.
Бес вселился в меня. Я налили водки ему и себе.
– Выпьем, Кнопф, напоследок.
Пощелкивая зубами по краю пиалы, Кнопф выпил, а я снова взялся за револьвер.
– Ты не немец. Подумаешь, Кнопф. Был бы ты настоящий… А ну, выходи из-за стола.
Кнопф едва слышно шептал что-то, а я прицелился ему в живот, и живот заходил ходуном!
– Ага! – сказал я. – Нет, Володька, ты не немец. Ты Кнопф. Вот ты кто! Немедленно, сию же минуту сознайся, что ты не немец!
И в этот момент всякая дрожь у Кнопфа прекратилась, он вскинул голову и послал меня. Помню, именно в тот момент у меня в голове полыхнула мысль о том, что если я тут же не выбью из Кнопфа отречения, то все пропало. Что пропало? Куда? Об этом я подумать не успел. Я подскочил к Володьке, сгреб его, прижал спиною к стене и принялся толкать ствол в сомкнутые губы.
– Не немец! Не немец! Не немец!
Володька мычал, вертел головой, и кровь уже показалась в уголках рта. Потом мы упали, он оказался сверху, но лежал колода колодой, а я по-прежнему остервенело толкал его револьвером. Вдруг Кнопф икнул, глаза его помутнели, и мне стало гораздо тяжелее. Я толкнул его, и он скатился. Тут мне в голову пришло, что Кнопф умер. «Кнопф! Кнопф!» – стал я окликать его, но тут меня долбануло по затылку и настала ночь.
Как видно, мое оглушенное состояние перешло в сон, и когда я открыл глаза, за окном светало. Кнопфа рядом не было. Я поднялся и вышел. На двери в чулан висел замок.
– С Новым годом, – сказал стоявший у двери Лисовский, и в чулане стукнул табуреткой Кнопф. И тоже меня поздравил.
– Володька, – спросил я, – Что это было?
– Дед Мороз приходил, – не без яду отозвался он из-за двери. Лисовский деликатно отвернулся и даже стал загибать пальцы, словно подсчитывая что-то. – Папаша твой, – с обидою продолжал Кнопф, – Папаша твой сначала меня оглоушил, а потом тебя по черепу двинул. Ну, чего ты на меня кинулся, чего набросился? Даже водку не допили… Тебя тошнит? А меня тошнит. Потому что который уже раз по одному и тому же месту той же самой хреновиной! Барабан, я думаю, это у тебя врожденное.
– Что?
– Людей по голове бить. Дурная наследственность.
У Кнопфа, видимо, и в самом деле что-то опрокинулось в башке. Он поканючил еще и стал грозить.
– Слышишь, Барабан? Ставлю тебя на счетчик. Я взаперти, а кто наследство получит? Я – наследник! А Заструга пусть подвинется. Выгода моя ежедневная, а? Барабан, я скотина! Я не был на похоронах! Что скажут родственники? О-о-о, там с этим строго, как строго, о-о!
Юный Лисовский по-моему испугался. Да и было чего!
Безумный Кнопф потребовал бы от меня таких действий, каких я без ужаса и представить себе не мог. Оставалось бросить все и бежать, сломя голову, к детям в монастырь…
– Барабанов, – раздалось из-за двери, – забинтуй мне голову. Водку мне отдай!
Старик поурчал, но дверь отомкнул. Голова Володьки была обвязана вафельным полотенцем, по которому расползались ржавые пятна. Он сделал два-три глотка прямо из горлышка.
– Пить с утра такое свинство, – сказал Кнопф, утирая губы. – Но ты меня должен понять. – Он протянул бутылку мне, пожал плечами. – Ну и как хочешь, а я – буду. Голова разбита в падении с табурета, – продолжил он, – Но с табурета я упал по причине битья в голову. – Он осторожно потрогал затылок. – Надо было у этого целителя еще поискать. Была у него еще бутылочка, ох, была…
– Кнопф, – осторожно начал я, опускаясь на корточки у стены. – О каком наследстве ты врал сейчас?
– Ты испугался. Думаешь, я затаскаю тебя по судам? Черт с тобой, Шурка, живи. Не ты здесь самый вредный. К твоему сведению, у меня теперь пивная в Праге. Что скажешь? Есть люди, которые не бьют Кнопфа по голове, а совсем наоборот.
Ну вот, кажется, и смерть неизвестного Смрчека становится в строку.
– Скажи мне, Кнопф, уж не братья ли славяне…
Затопали на крыльце, хлопнула дверь, и донельзя раздраженный Виталий Будилов возник около чуланчика.
– С Новым годом, – сказал он сухо.
– Явился, – отметил его появление Кнопф. – Небось все свои бутылочки пересчитал.
– Я далек от мысли, – проговорил целитель, и щеки его набухли гневно.
– Ну, нет! – с оттенком рыданья проговорил Кнопф. – Не надейся, сучья лапа. Именно мы к тебе забрались, и именно мы тебя обчистили.
– Кнопф снова пострадал. Мы замешкались с возвратом. Вы же видите.
Кнопф тем временем, кряхтя, размотал полотенце, натряс в ладонь водки, приложил к сокрушенному затылку.
– Щиплет, – сказал он трезво и просто. – Но тут же в голове у него снова соскочило. – Боже мой, боже мой! – заголосил он, взмахивая полотенцем. – Кто будет вести дела? Кто учитывать доходы? – И вдруг заговорил, словно читал с невидимой страницы: – Кем я окружен? Враги меня теснят и без жалости гонят. Они не знают ни порядка, ни пощады, и в беспорядке я пропаду вместе с ними!
– Вы дали ему водки и совершенно напрасно, – сказал Будилов.
– Я сокрушу этот дом и тех, кто в нем, уничтожу. Будет порядок, помрете вы от него, как тараканы.
– И по голове вы ему напрасно стучали. Мужчина он крепкий, но сколько же можно?
– Это не я. Мне самому досталось.
– Сколько событий. И кто же к вам забегал?
– Кой черт забегал! Это старикова работа.
– Вот. Я предупреждал. Ваш папаша человек незаурядный. Но почему же Кнопф толкует о делах и доходах?
И тут раздался гудок. Нормальный автомобильный сигнал.
Раскисший полупьяный Кнопф столбиком застыл на табурете и вдруг беззвучной молнией ударил в целителя, который закрывал собою путь из чулана. Будилов рухнул на крашеный пол с таким звуком, что у меня мелькнула мысль о смертоубийстве. Но я все-таки ухватил Кнопфа за лодыжку, и он заколотился на досках подобно большой рыбе. Где-то с краю мелькнул перепуганный Лисовский. Невредимый целитель, бранясь, вцепился в Кнопфа снизу, и вся эта мешанина рук, ног и ругани медленно поползла к выходу. «Погодите, ради Бога погодите!» – увещевал Будилов. Минуту спустя, когда Кнопф уже перетащил меня через порог чулана, Будилов загадочно пропыхтел: «Вам нечего бояться». В ту же минуту дверь в сени распахнулась, и осиянная снежным новогодним светом вошла барышня Куус. Мы застыли у ее ног, потом Кнопф поднялся на четвереньки и проговорил: «С Новым годом, Мария!», энергично встряхнулся, освободился и, перешагнув меня, скрылся в чулане. «Мир», – благостно сказал целитель, – «Так я заберу телевизор?» Он с достоинством заскрипел половицами, а Манечка присела рядом со мной.