Максим остро жалел, что редко виделся с матерью и отцом, вечно с ними ссорился, игнорировал, насмешничал, грубил. Сейчас, в эту минуту, все бы отдал, лишь бы увидеть их, обнять, поговорить. Но это невозможно. Рука сама отстучала привычный раздраженный ответ: занят, не дави, приеду, когда смогу.
Сообщение улетело.
Ничего уже не исправить.
Максим поплелся в ванную, посмотрел в зеркало и обомлел. Думал, ничто не может его удивить, да и сил удивляться не осталось. Все эти дни он видел, как меняется лицо и тело. На месте съеденного была пустота – ни крови, ни костей, ни ошметков кожи, лишь клубящиеся серые провалы. Старички Журавлевы ценили чистоту и аккуратность. Теперь же он был весь целый: из зеркала на Максима смотрело нетронутое лицо.
«Может, приснилось? Я болен, лежу в больнице, чудится всякая чушь?»
А потом поднял руки, хотел прикоснуться к лицу.
Поднял, прикоснулся. Отражение в зеркале не шелохнулось, не повторило его движение.
Максим улыбнулся, повертел головой, пожал плечами. Отражение смотрело на него с печальной обреченностью.
Он еще какое-то время пытался понять, что происходит, боясь признаться себе, что уже знает. В дверь заглянула Анна Ивановна, за спиной ее маячил Олег Васильевич.
– Что ты здесь гримасничаешь, глупыш? Пора тебе съезжать!
Старички Журавлевы подхватили Максима под руки, вывели в коридор. Анна Ивановна жестом фокусника извлекла откуда-то вязаный саван, нацепила на бывшего квартиранта.
– С днем рождения, Максимка! – глумливо пропищала ведьма, а ее муж визгливо захохотал.
В ту же секунду Максим исчез. «Переехал» куда-то, понадеявшись напоследок, что новое место окажется не столь жестоким, как мир, который он покинул.
Спустя три дня старички Журавлевы встретили Крашенинникова. Тот вышел из квартиры, а они направлялись к себе. После взаимных приветствий сосед заметил:
– Смотрю, перебрался от вас студентик-то? Вещички собрал и тю-тю? Небось, скучаете?
– Хороший парень, вежливый, – проговорила Анна Ивановна. – Жалко было, что уехал.
Глаза ее увлажнились, и Крашенинников растрогался.
– Вы, гляжу, привязались к нему, как к родному.
– Нам всегда ребятки хорошие попадаются. Словно внучата для нас, – сказал Олег Васильевич.
– К добрым людям добро притягивается, – глубокомысленно подытожил Крашенинников и двинулся вниз по лестнице.
Старички Журавлевы посмотрели друг на друга и скрылись за своей дверью.
У Крашенинникова мелькнула странная мысль. Он прожил в этом доме всю жизнь, сейчас ему пятьдесят девять. Супругов Журавлевых помнил с детских лет, с той поры, как был ребенком. Уже тогда они были в точности такими, как сейчас, милыми, уютными старичками, добродушными пенсионерами. Сколько же тогда им лет?
Такое чувство, что Журавлевы были всегда, как небо и звезды. Не болели, не менялись, не старились. Не умирали…
От этой мысли стало неспокойно, тяжело, будто хочешь что-то понять, но не можешь позволить себе догадаться.
«Глупости, – сердито отмахнулся от сомнений Крашенинников. Он был человек прагматичный и практичный. – Если вдруг что не так, ими бы соответствующие органы заинтересовались. А старикам и пенсию платят. Значит, все в порядке, нечего голову ломать».
Через минуту Крашенинников позабыл обо всем, беспокойные мысли о старичках Журавлевых покинули его сознание.
Живут себе и живут.
Нелюдь
Ехать к тете Наташе Данила не хотел, однако пришлось: маму отправляли в командировку на десять дней. Отказаться было, в принципе, можно, она мать-одиночка, ее могли заменить другим сотрудником. Однако поездка была важна: если все пройдет удачно, маму повысят, зарплата будет существенно выше. А деньги им нужны.
Оставить сына одного в квартире она не могла, следовательно, нужно отправляться в соседний небольшой городок, полтора часа на автобусе. Тетя Наташа встретит.
– Я мог бы и сам справиться, – больше для проформы сказал Данила.
– Знаю, что мог бы, ты у меня самостоятельный, – серьезно ответила мама и потрепала сына по волосам. – И, конечно, ты понимаешь: я тебе полностью доверяю. Но тебе всего тринадцать. Ты не можешь в этом возрасте жить один, без взрослых.
Разумеется, Данила понимал. Они с мамой были командой, доверяли друг другу. С матерью ему повезло, чего не сказать об отце. О том, чтобы оставить сына с папой, речи не шло, потому что никакого папы на горизонте не просматривалось. Хотя в природе он существовал и даже жил в соседнем районе. Они с матерью развелись, когда сыну было два года. Отец женился, потом снова развелся. Сейчас был женат в третий раз. На Новый год и в день рождения звонил сыну, поздравлял.
Про день рождения, правда, ему мать напоминала. Данила слышал, хотя ничего ни ей, ни ему не сказал. Сам отец не вспомнил бы, он большую часть жизни вообще не задумывался, что есть на свете мальчик, у которого такой же нос, цвет волос и подбородок с ямочкой, как у него самого.
Отец был к сыну равнодушен, это проявлялось и в тоне, каким он говорил, и в том, что мог задать нелепый вопрос: «Как там твой футбол?», хотя Данила занимался хоккеем. И по нетерпению в голосе безразличие чувствовалось, и по облегчению, с каким он произносил в итоге: «Ну пока тогда. Звони», вешая трубку. Словом, пожить у отца было невозможно, и Данила не хотел этого, даже если бы тот и позвал каким-то чудом.
На дворе золотилось лето. Жара, солнце. У тети Наташи городской пляж, речка в десяти минутах от дома. Этим Данила себя и утешал, когда махал маме из окна междугороднего автобуса. Она едва сдерживала слезы: они еще не расставались так надолго. Наверное, когда автобус отъедет, расплачется. Мама была человеком чувствительным, эмоциональным. Тетя Наташа, ее старшая сестра, другая: строгая, сдержанная, неулыбчивая.
Почти всю дорогу Данила проспал, проснулся от объявления водителя: приехали, готовимся на выход. Встречал мальчика дядя Боря, муж тети Наташи. Он был дальнобойщиком, уезжал сегодня вечером в рейс.
– Одни с тетей остаетесь, ты за главного, дружище! – Дядя Боря говорил с Данилой так, будто тому семь лет. Может, просто не знал, как надо: детей у них с тетей Наташей не было. – Ты слушайся тетку, лады? И все будет пучком.
Данила вымученно улыбнулся. Этот «пучок» дядя Боря вставлял в речь где надо и где не надо. Но в целом был хороший, добрый, веселый.
В трехкомнатной квартире дяди и тети Даниле выделили комнату, которая при ином раскладе должна была стать детской, да только не стала. Данила, бросив сумку на кровать, подошел к окну. Этаж пятый – последний, самый верхний. Данила с мамой жили на втором, было непривычно видеть мир с такой верхотуры. Внизу раскинулся двор – лавки, горки, качели.
В комнату зашла тетя Наташа.
– Душ примешь с дороги?
Вроде и спросила, но ясно, что это утверждение.
– Ага, сейчас.
– Я плов приготовила. Пирожки с луком и яйцом испекла.
Готовила она отлично, даже лучше мамы, если честно.
Зазвонил городской телефон, и Данила, еще не зная, кто это, был уверен: мама. Хочет узнать, как он добрался, все ли в порядке. Они поговорили немного, и Данила почувствовал, что скучает. Как будто его в пионерский лагерь отправили (он эти лагеря терпеть не мог, не ездил никогда). Мальчик одернул себя. Глупости! Что он – ребенок, скучать и плакать? И все же было немного грустно.
История, которую и спустя много лет, став взрослым, Данила не мог забыть (как не мог и найти логичного, четкого объяснения случившемуся), началась на второй день после приезда.
Утром Данила отправился на пляж. Друзей у него здесь не было, так что отправился один. Накупался, позагорал, книжку почитал, а потом небо стало хмуриться, и Данила собрался домой, вспомнив, что вчера в прогнозе погоды по телевизору обещали дождик во второй половине дня.
Шел разморенный, слегка уставший и голодный (после купания зверский аппетит просыпается), завернул во двор и увидел удивительную картину.
Во дворе были дети – много детей разных возрастов. Три девочки крутились на карусели, еще двое ребят качались на качелях. Малыши сидели в песочнице, куличики лепили. А в углу детской площадки четверо ребят травили девчонку лет шести.
Слово «травили» пришло на ум, потому что никак иначе обозначить происходящее Данила не мог. Мальчишки не били ее, не пинали. Они стояли кружком и говорили гадости, тыкали в бедняжку палкой, словно перед ними была бешеная собака.
– Пошла отсюда!
– Тебе кто разрешал приходить?
– Она заразная!
– Ага, вшивая или еще чё!
Двое мальчишек были примерно того же возраста, что и Данила, двое – помладше, лет десяти или одиннадцати. Девочка в синем платье и сандалиях на босу ногу не плакала, не отвечала обидчикам, не пыталась убежать. Просто стояла и смотрела на них немигающим взглядом.
Никто не вмешивался, не заступался за девочку, не велел хулиганам перестать обижать ребенка, хотя взрослые во дворе были. Дядька в панаме ковырялся во внутренностях машины, бабушки сидели на лавочке, молодые мамаши катили коляски.
Данила замедлил шаг и остановился. Он редко конфликтовал и дрался, но пройти мимо, бросить девочку в беде не мог.
– Эй вы! – громко сказал, подходя ближе. – Чего к ней привязались?
Мальчишки обернулись.
– Ты еще кто такой?
– Не твое дело. Отпустите ее.
Данила думал, его сейчас побьют, приготовился бить в ответ. Это, конечно, не метод, так говорила мама, но бывают случаи, когда иначе нельзя.
– Ты не из наших. Шел бы отсюда, – сказал один из ребят, а самый младший вдруг выступил вперед и плюнул в девочку.
Этого стерпеть было нельзя, Данила кинулся на мальчишек. Однако драка прекратилась, не успев толком начаться. Мужик, который чинил машину, заругался, пригрозил милицию вызвать. А потом раздался зычный голос тети Наташи, которая стояла на балконе:
– А ну отошли от него! Сергей! Я сейчас твою маму позову! И брата забери!
– Олень, – зло бросил Даниле один из мальчишек.