Значит, это все-таки не глюки. Уж это-то он не мог придумать сам!
«Сандра Уилкинсон, сорок один год, найдена убитой в своем доме. Ее обнаружил Джо Коннели, кровельщик. Одиночный выстрел в лицо, выбиты два зуба. На оружии никаких отпечатков, кроме ее собственных, но дверь была открыта изнутри, также были обнаружены следы присутствия другого лица. Следствие не вынесло окончательного заключения».
И ниже:
«Это то, что тебе было нужно? Надеюсь, скоро увидимся. Дэнни».
– Ну что, доволен? – спросила Минна.
У Трентона тряслись руки. Он свернул листок и хотел засунуть его к себе в карман. Но там уже лежала какая-то свернутая бумажка, и он вспомнил, что до сих пор не вытащил из брюк прощальную записку.
– А та пропавшая девушка? Они ее нашли?
Минна уже развернулась, чтобы уйти.
– Нет, не нашли. Наверное, ее уже порубили на мелкие кусочки и закопали где-нибудь.
– Это отвратительно! – почти выкрикнул Трентон.
Минна пожала плечами:
– Ну извини, – хотя, конечно, она не чувствовала себя виноватой, – ты сам спросил.
Трентон запер за ней дверь. Сердце быстро колотилось. Он вспомнил, как однажды они завели котенка, он пропал и через неделю его нашли насмерть замерзшим на дне старого колодца.
Дверца шкафа заскрипела, и из него вылезла Кэти.
– Тут пахнет, как у моей бабушки в ванной, – она отряхнула свои джинсы.
– Ты можешь идти, – сказал Трентон. Он очень устал и, кроме того, был уверен, что она тогда просто прикололась над ним. «Я бы не стала тебя останавливать» не то же самое, что «я хотела этого». Может, она для того и пришла, чтобы поиздеваться над ним.
– А я не хочу, – сказала она и подошла поближе, как показалось Трентону, чтобы еще что-то сказать, но Кэти вместо этого резко выхватила листок у него из рук и прочитала текст на нем. – Круто! У вас в доме кого-то убили?
– Может быть, – Трентон отобрал у нее бумагу, – это до сих пор не доказано.
– Так всегда и бывает с хорошими преступлениями, – многозначительно произнесла она, как будто в этом разбиралась. Кэти больше понравилась Трентону вчера, когда они сидели вдвоем под огромным темным небом, под которым все казалось ничтожно маленьким. Сейчас она была какая-то… слишком реальная. – Эй, знаешь, что мы должны сделать? – Кэти не стала дожидаться его ответа. – Надо провести сеанс.
– Провести что? – переспросил Трентон, хотя прекрасно ее расслышал. Как же здорово было услышать от девушки слово «мы».
– Ну, сеанс. Взять доску, свечи и все такое. Мы вызовем ее призрак и спросим, кто это сделал!
Когда она сказала «призрак», Трентон услышал протяжное эхо в стенах дома, как вздох.
– Не думаю, что это хорошая идея…
– Идея отличная! Ну, давай же. – Кэти подвинулась еще ближе к нему. У нее были глаза цвета сорной травы, такие глубокие, что в них можно было упасть и еще долго лететь до дна. – Ну, пожааааалуйста! Только ты и я. Завтра вечером, лады?
Она сделала большие глаза, и хотя Трентон прекрасно знал, что это излюбленный трюк всех девчонок, когда они хотят добиться своего, но он ничего не мог с собой поделать – его неожиданно сильно потянуло к ней, и он очень захотел к ней прикоснуться.
Он отступил на шаг.
– Завтра я обещал посидеть с племяшкой. – Трентон был рад, что у него была такая замечательная отговорка. Но он все равно немного расстроился.
Кэти только пожала плечами.
– Ну и что? Она умеет хранить секреты?
Трентон почувствовал облегчение.
– Как все шестилетние. И она рано ложится спать.
Кэти улыбнулась.
– Значит, мы будем одни.
Она посмотрела на Трентона, и улыбка исчезла с ее лица.
– Слушай, Трентон…
– Чего?
– Мне правда очень жаль. Ну, за то, что было вчера. Все так тупо вышло… – Она прижала свои пальцы к губам, а потом притронулась ими к щеке Трентона.
Он невольно отшатнулся – ненавидел, когда кто-то прикасается к его лицу.
– До завтра, – сказала Кэти и вышла тем же путем, что и зашла, – через окно.
Элис
В Синей комнате рядом с книжной полкой есть стена с небольшими зарубками: метр двадцать пять, метр двадцать семь, метр двадцать девять…
Так Трентон отмечал, насколько он вырос, год за годом. Зарубки он делал швейцарским складным ножом, который ему подарил Ричард на день рождения в пять лет. Нож конфисковала мать, так как считала, что Трентон еще мал для таких игрушек. Но когда он однажды увидел, как Минна курит, она стянула нож из шкафчика Кэролайн и вернула Трентону в качестве платы за молчание.
На самом деле люди растут вширь, как деревья, чтобы охватить все свои переживания, обещания, ложь и привычки.
Даже теперь – нет, особенно теперь – трудно сказать, где ложь, а где правда.
Одно я могу сказать точно – идея убежать принадлежала Томасу.
Однажды я убежала, когда была совсем маленькой. В тот год мне подарили на Рождество небольшой портфель. Я долго просила об этом родителей, потому что мне очень нравился рабочий портфель моего папы. Внутри он был обит синей тканью, и в нем были отсеки для его трубки, очков и документов. Он всегда был чистым, и в нем всегда все лежало на своих местах, как и в жизни отца.
Мне же купили маленький голубой портфельчик с медными застежками, мягкой обивкой и маленькими кармашками. Конечно, до отцовского ему было далеко, но он мне нравился даже больше из-за небольшого замочка и ключика, который я носила на шее, как подвеску. В портфеле я хранила свои самые ценные вещи: три серебряные заколки, снежный шар, который привезли мне из Нью-Йорка дедушка с бабушкой (в нем был маленький мостик и крохотная фигурка девочки, похожей на меня), маленькая фарфоровая кукла Амелия без одной руки – я спасла ее из мусорного ведра, когда она надоела моей старшей сестре.
Я несколько месяцев повсюду таскала его с собой, подвергаясь за это насмешкам сестер. Я стала носить его в школу, и моя учительница, миссис Хорнсби, разрешила класть портфель на парту вместо того, чтобы оставлять его там, где все оставляли свои сумки – в груде пальто, шубок, ботинок и мокрых варежек, сохнущих у батареи.
Однажды вечером я вышла из ванной и застала сестер в моей комнате. Они сломали замок, открыли портфель и вывалили все его содержимое на ковер. Они уже сильно заляпали снежный шар своими пальцами, бросили бедную Амелию на пол и оставили лежать вниз лицом. А еще они громко хохотали.
Я набросилась на среднюю сестру, Оливию. У нее в детстве была пневмония, и поэтому она была слабее, чем Делайла. Мне удалось повалить ее на пол, но потом она уперлась коленями мне в живот, и они с Делайлой оттащили меня и сели мне на грудь.
– Знаешь, зачем мама с папой купили тебе этот дурацкий портфель? – злорадно сказала Делайла, склонившись надо мной. – Они хотят, чтобы ты убежала из дома!
– Неправда! – закричала я, стараясь не расплакаться.
– Они сами нам сказали, что не хотят больше видеть тебя! – продолжала издеваться старшая сестра.
Я плюнула ей в лицо. Она дала мне пощечину, и я больше не могла сдерживать слезы. Все мое тело сотрясали громкие рыдания.
Позже они раскаялись и, наверное, ужасно себя чувствовали. Оливия принесла мне чашку теплого молока с медом, а Делайла заплела мне волосы в косы и закрепила их так, что утром они красиво вились. Но я их не простила.
И я отомстила. На следующий день, в воскресенье, мы все пошли в церковь. Я улизнула от родителей, пробилась сквозь толпу прихожан и спустилась по крохотной винтовой лесенке в подвал, где иногда проходили церковные собрания и раздавали еду бездомным на Пасху. Я спряталась там. В подвале оказалось темнее и холоднее, чем я ожидала. Я просидела там несколько часов, прислушиваясь к отдаленному эху голосов и молясь, чтобы меня не нашли. И одновременно о том, чтобы нашли.
Когда я уже не чувствовала пальцев ни на руках, ни на ногах, я решила пойти домой. Солнце уже село, и я помню, как странно выглядели улицы в темноте: повсюду серый снег, темнеют кривые дорожки, в окнах ярко светятся рождественские вертепы.
Я увидела сестер еще до того, как вошла в калитку: обе прильнули к окну, которое запотело от их дыхания – они высматривали меня. Папа нервно шагал по комнате, а мама сидела с белым лицом на кресле, положив руки на колени.
Я стояла на темной улице и понимала, что сейчас я зайду домой, и все столпятся вокруг меня, будут обнимать, целовать и радоваться моему возвращению. Это был самый счастливый миг в моей жизни. Это было все равно, что попасть в снежный шар – что бы ни происходило в жизни, в нашем маленьком мирке все останется по-прежнему.
Сестры сжимали меня в объятиях так долго и сильно, что чуть не задушили. Мама плакала от счастья и звала меня «любимая доченька», даже когда папа строго велел мне лечь к нему на колени и хорошенько отшлепал. Я пошла спать с красным мягким местом, но мама принесла мне горячий бульон, чтобы я не заработала пневмонию, а Оливия и Делайла устроились на кровати вместе со мной и читали мне мою любимую книгу «Ветер в ивах».
Мы с Томасом планировали все сделать так: на его машине доедем до Нью-Йорка, потом пересядем на автобус до Чикаго, там жили его родственники, они дали бы нам кров на какое-то время. Я уже мечтала об уютных комнатах, заполненных книжными полками, теплом огне в камине и снеге, падающем за нашими окнами. Я представляла, как мы с Томасом будем засыпать под одним одеялом, разговаривая до поздней ночи, а утром будем будить друг друга прикосновениями холодных кончиков наших носов, и мороз будет рисовать узоры на окнах.
Я думала, что мы будем счастливы и что мы вместе создадим наш дом.
Кэролайн
Теперь Кэролайн знала, как испечь лимонный пирог и что яйца надо варить не более семи минут. Она читала кулинарный блог четвертой Адрианы и никак не могла остановиться – все надеялась, что попадется ее хоть какая-нибудь компрометирующая фотография.
А вчера, после ряда таких сложных и запутанных махинаций, которые она вряд ли когда-то еще сможет повторить, Кэролайн нашла родной город этой Адрианы и даже почтовый индекс. А когда заплатила смешную сумму в четырнадцать долларов девяносто пять центов, узнала и ее номер телефона. Даже немного жаль, что Кэролайн не может похвастаться об этом Трентону, который считал, что она ничего не смыслит в компьютерах. Для людей, которые проводили вместе так мало времени, Ричард с сыном были невероятно похожи.