Ребенок беспокойно толкнулся.
Мы уже выбрали имя: Томас – для мальчика, Пенелопа – для девочки.
Та суббота тоже пахла пеплом.
Трентон
Она сказала:
– Это совсем не больно.
Теперь ее голос звучал тихо, как шепот.
– Откуда ты знаешь? Ты же, наверное, уже не помнишь!
В гостиной уже собирались гости. Трентон из ванной слышал монотонное журчание их голосов. Интересно, многие ли из гостей действительно знали и любили отца? Наверное, ни один из них.
Костюм был жарким и кололся.
– Страшно только сначала, до… этого, – сказала девушка-призрак, – а потом ты просто обо всем забываешь.
Тринадцать таблеток и бутылка водки. Этого достаточно? Трентон еще принес коробку апельсинового сока – если его вырвет после пары рюмок водки, какой во всем этом будет смысл?
Он слышал, как Минна сказала кому-то: «Спасибо, что пришли». Ее голос был более напряженным, чем обычно. Трентону даже стало жаль ее и Эми. Когда-то он любил Минну, а она любила его. Он помнил, как на Рождество она подсаживала его, чтобы он мог повесить звезду на вершину елки.
Трентон думал о том, что, наверное, и на его поминки придет куча лицемеров, которые будут только притворяться скорбящими, а на самом деле они приползут в их дом, чтобы поесть и выпить на халяву. Он думал: решит ли мать его кремировать и какую урну она выберет для его праха. Наверное, самую простую – под стать его простой, ничем не примечательной, ничтожной жизни.
Он не был уверен на сто процентов, что хочет умереть. Но и жить тоже не хотел.
Трентон налил полстакана водки и разбавил ее соком. Первый же глоток чуть не вызвал рвоту. Он ненавидел водку и не понимал, почему мать может пить ее так легко – она же противная и горькая! Трентон заставил себя сделать три больших глотка и закинул в рот две таблетки валиума, борясь с тошнотой.
В гостиной Минна говорила гостям что-то вроде: «Спасибо вам за цветы» и «Мы уверены, ему бы это понравилось». Ее голос становился все тише, как будто Трентон слушал ее со дна моря.
– Я буду здесь, – сказала призрак, – я буду ждать тебя.
Ее голос был совсем рядом. Трентону стало жарко. Рубашка заколола еще больше. Он расстегнул воротничок. А потом снова потянулся за стаканом. Неожиданно его рука как будто стала прозрачной, и он увидел раковину за ней и тень от стакана. Забавно, что старая раковина и стакан переживут его. Они останутся тут, когда его не станет. Был ли смысл жить дальше, если ты ничем не лучше раковины в ванной и ржавого крана?
«Где Трентон? – услышал он голос матери. – Никто не видел Трентона?»
Он вытряхнул на ладонь еще одну таблетку. Она была синей, как мятная конфета. Прикольно: у смерти мятное свежее дыхание.
Будет ли он по чему-нибудь или по кому-нибудь скучать? А по нему будут скучать?
– Я так рада, – сказала девушка. Ну, по крайней мере, ему показалось, что она так сказала. Ее голос звучал как эхо всех голосов, что он прежде слышал, – я рада, что ты скоро будешь со мной.
Он закинул таблетку в рот. Положил на язык. В штанах что-то задрожало – наверное, это была предсмертная агония или предсмертная эрекция – последнее унижение. И тут он понял, что это телефон вибрировал в кармане брюк. Пришло сообщение. Он негнущимися пальцами еле-еле достал его из кармана, выплюнул таблетку на руку и осторожно положил на краешек раковины.
Трентон дрожал. Он оперся на стену, заморгал и заставил глаза сфокусироваться, хотя мир уже начал вертеться в сумасшедшей свистопляске.
Сообщение от неизвестного номера.
– Не читай! – воскликнула призрак. Он ее уже не видел, но по-прежнему мог слышать. – Это уже не важно.
«Это Кэти, – гласило сообщение. Слова то появлялись, то исчезали. Трентону пришлось держать телефон двумя руками, чтобы хоть что-то разглядеть. – Где ты? Я сейчас приду. Мне надо тебе кое-что рассказать».
– Пожалуйста, не оставляй меня, Трентон, – взмолилась девушка. Но он перечитывал сообщение снова и снова, почти явно ощущая запах сигарет и цветов. Запах Кэти. Трентон постепенно возвращался из мира теней и призрака уже почти не слышал.
«Я дома, – набрал он непослушными пальцами. – Жду».
Он еще отпил из стакана и открыл кран. Вода потекла в раковину, как поток гостей в их дом. Трентон склонился над унитазом и дал яду, который он проглотил, свободно выйти из него.
Сандра
Ричард Уокер был гораздо популярнее после смерти, чем при жизни.
Так много народа в нашем доме не было уже давно. Это как ехать в переполненном лифте на сорок второй этаж – кто-нибудь обязательно пернет. Столько запахов, столько вони изо рта, столько пустых разговоров и лживых улыбок, столько помады на губах и зубах, столько попыток мужиков почесать яйца через штанины неудобных костюмов, пока никто не видит.
Основное действо происходило в гостиной, где Минна и Кэролайн расставили рядами раскладные стулья напротив камина – как будто к свадьбе приготовились. Никакой кафедры, никакого священника – только Минна с микрофоном, взятым напрокат, несколько ваз с цветами и большой портрет Ричарда Уокера (профессиональный снимок, наверное, сделанный для его компании). На снимке он улыбался, немного наклонившись к камере, как будто хотел рассказать фотографу какой-то секрет.
– Он всегда так хорошо выглядел, – сказала одна из женщин и покачала головой, как будто Ричард сам был виноват в том, что начал стареть и дурнеть.
– Да, это все так ужасно! – надрывно проговорила другая, смакуя джин с тоником.
– А дядя тут? – спросил маленький мальчик, показывая на небольшую мраморную урну на камине под улыбающимся фото Ричарда.
– Только его тело, – сказала его мама, как будто это все объясняло для ребенка.
Малыш уставился на урну, теребя карман своего маленького пиджачка.
– Как он туда влез? – наконец спросил он.
Женщина с джином повернулась к мальчику, улыбнулась, показав всем свои перепачканные в помаде зубы, и сказала:
– Они его сожгли, зайка.
Ребенок заплакал.
Когда мне было пять или шесть лет, нашу соседку, миссис Гернст, задавил поезд. Когда я стала старше, то начала думать, что, возможно, это и не было несчастным случаем: поезд был ночной, и что делала на путях в столь поздний час больная и располневшая от старости бабушка, которая едва могла передвигаться? Но тогда мать мне сказала: «Пути Господни неисповедимы». Ага, как будто Богу было угодно раскатывать в блин старую женщину, которая и мухи при жизни не обидела! И Он как бы говорит нам: вот что Я сделаю с тобой, если ты не будешь прибираться в своей комнате, чистить зубы или читать Евангелие.
Они как-то – не спрашивайте меня как – умудрились собрать ее по частям, красиво уложить в большой деревянный гроб и выставили на всеобщее обозрение, как тушку карпа, из которого отец моего друга Билли сделал чучело и повесил себе на стену на деревянной панельке.
Это одно из моих ранних детских воспоминаний: похороны миссис Эсси Гернст. Тогда я впервые увидела мертвеца. Я помню, что пока шло прощание, мы с Билли Иверсоном и Патти Хорн играли в дальней комнате, где пахло папиными носками и порошком, который мама засыпала в комод от муравьев.
Билли сказал, что, если поцеловать миссис Гернст в губы, она очнется. Он заверил меня, что если я поцелую ее, то она проснется и отдаст мне все ее состояние – миссис Гернст была очень богатой женщиной.
Какого черта я должна была ему не поверить? Ведь в сказках все именно так и делали!
А вот что еще: однажды мы с Сисси играли в Принца и Белоснежку. Мы напились бренди – она стащила его у родителей – и лежали на берегу ручья на мягком покрывале из мха. Стоял один из тех летних солнечных дней в Джорджии, когда ты чувствуешь себя как внутри калейдоскопа – все вокруг играет яркими зелеными, голубыми и желтыми пятнами. Я была сонная от жары и бренди, так что перевернулась с боку на бок очень медленно и лениво. Сисси облокотилась на правую руку и склонилась надо мной.
– Давай ты будешь Белоснежкой, а я – Прекрасным Принцем, – сказала она.
И до того, как я успела спросить, что это значит, она наклонилась и поцеловала меня. Ее губы были сухими и сладкими, а от мокрых после купания волос пахло кремом от загара и дезодорантом.
– Зачем ты это сделала? – Я помню, что я смеялась, хотя мне почему-то было страшно.
– Теперь ты никогда не умрешь, – сказала Сисси и тоже засмеялась.
После официальной церемонии взрослые ушли на кухню пить кофе и болтать ни о чем, посматривая на часы и прикидывая, сколько еще они могут пробыть в гостях, чтобы не показаться невежливыми. А мы с Билли пошли к гробу – он подсадил меня, чтобы я могла заглянуть туда. Рядом с телом миссис Гернст лежали две фарфоровые фигурки кошек, которые она коллекционировала. Ее кожа пахла какими-то химикатами и немного деревом. Губы были сухими и тонкими как листы бумаги.
Я помню, как закричала мама, и я от неожиданности упала прямо на голову Билли, который залился полоумным смехом, как маньяк. Мать оттащила меня от гроба за юбку и задала хорошую порку прямо перед трупом миссис Гернст, а потом пришел отец и вытащил нас обеих на улицу.
Тогда я подумала, что мама злилась оттого, что я неправильно поцеловала миссис Гернст – она ведь не проснулась! Старушка была мертва, как и прежде.
Это, кстати, была моя любимая часть в сказках. Не банальное «жили долго и счастливо» в конце – даже в детстве я понимала, что это бред сивой кобылы. А именно поцелуй – действие, которое пробуждает ото сна, которое все исправляет, после которого все становится хорошо. Это было даже лучше, чем исповедь, после которой Иисус принимает тебя в Свои объятия.
Вот в чем, возможно, была наша с Элис проблема – мы ждали Прекрасного Принца.
И мы ждали – и ждем – наш волшебный поцелуй: прощение.
Минна
Минна увидела Дэнни в гостиной, когда мама произносила свою речь. Сначала она подумала, что он пришел поддержать ее или выслушать ее извинения, но потом заметила, что он в полицейской форме, а рядом с ним стоял еще один коп. Она старалась привлечь его внимание и помахать Дэнни, но это было сложно, потому что она сидела в первом ряду и все на нее смотрели. А взгляд Дэнни был прикован к Кэролайн.