— Ну, она хотела обхитрить власти, — сказала Феллбурни. — Богачи иногда так поступают. Зачем платить, действуя, как предписано, если проктор сделает то же за бесплатно?
Веский довод. Видит Бог, в школе «Ока» нас предупреждали о всяких пройдохах, пытающихся попользоваться организацией в личных целях. Многие состоятельные люди пребывают в убеждении, что всякая система создана для чьего-то личного обогащения, и весь фокус в том, чтобы научиться пользоваться ею в своих целях. Эти гнусные жабы часто правы, что, собственно, объясняет, как им удалось тихой сапой нажить состояние.
Четикамп побарабанил пальцами по ручке кресла, затем поднялся.
— Сегодня нам тут больше нечего делать. — Он взглянул на Тика. — Вы двое хотите остаться или вернуться в Бонавентуру?
— Остаться, — незамедлительно ответил Тик. Он принял это решение уже давно, еще тогда, когда велел мне забронировать номер.
Капитан даже не счел нужным бросить взгляд в моем направлении, и плевать, что официальным наблюдателем на этом выездном задании была я, и последнее слово должно было остаться за мной!
— Ладно, — кивнул Четикамп. — В качестве телохранителей откомандирую вам парочку молодцов. Все остальные отправляются со мной домой.
Он посмотрел на Блика и Феллбурни; они оба согласно покивали. Я понимала, что все трое решили, что ниточка Майи Куттэк привела в тупик… Что означало, что оставить нас в Саллисвит-Ривере было так же безопасно, как и в любом другом месте, да к тому же это удержит нас от участия в настоящем расследовании, которое могло развернуться в Бонавентуре. Телохранители были простой подстраховкой на случай, если убийца или убийцы снова воодушевятся и пойдут на дело.
Мы распрощались, и полицейские нестройными рядами отправились своей скучной прямой дорогой. Оставив меня и Тика в тишине, не считая потрескивания замирающего пламени. Было поздно, и поленья синествола почти прогорели.
Я плюхнулась в кресло подле Тика.
— Что теперь?
С полминуты он не отвечал; языки пламени бросали неверные отблески на его одутловатое лицо.
— Мы продолжим поиски Майи, — произнес он наконец — Или хотя бы того многообещающего места раскопок, которое она предположительно обнаружила.
— Почему?
— Потому что это возбуждает мое любопытство. Или потому, что мое единство со вселенной подсказывает мне, что это и есть верный путь. Или потому, что я полный псих. — Он мирно скрестил руки на животе. — Утром мы возьмем напрокат глиссер.
— Вы и впрямь полный псих. Это огромный край, городской вы обитатель, и надо быть чертовски везучим, чтобы отыскать одну-единственную палатку в здешней глухомани. Особенно если палатку поставили внутри шахты, которую до этого никто не обнаружил.
— У тебя есть предложения получше?
— Конечно. Вместо того чтобы бесцельно летать вокруг, в надежде наткнуться на палатку, надо найти какое-нибудь устройство, которое проведет поиск за нас.
— Час назад ты страшно переживала о расходах на номер, записанных на твой счет. А теперь ты выбросишь несколько миллионов на сканирующий зонд? Здорово придумано, Смоллвуд. Я бы сказал, что ты пообвыклась.
— Так случилось, — молвила я надменным тоном, — что у меня есть друг в высоких кругах. С доступом к наилучшему поисковому оборудованию Технократии.
Минуту спустя я звонила на базу флота в Укромной бухте и просила пригласить к коммуникатору Фестину Рамос.
Она прибыла почти с рассветом, на этот раз без О-Года, на служебном флотском глиссере. Точно такой использовали похитившие меня говнюки. Тот Четикамп конфисковал как улику… не из-за того, что это было важно для дела, а чтобы позлить Адмиралтейство.
— Да тут мороз! — выдохнула облачко пара Рамос, выходя из водительской кабины. — Что б вам было не поселиться в каких-нибудь теплых краях?
Ее серая форма похрустывала — умные волокна в ней утолщались, создавая на гладкой ткани ветронепроницаемый слой, пышный и губчатый, как бисквит: множество воздушных пузырьков пенились, изолируя тело от холода. Но и при этом Рамос всячески суетилась, согревая дыханием пальцы, потирая руки в стремлении согреться.
— В Укромной бухте было просто великолепно, — сварливо пробубнила она. — Там даже начинало припекать, когда я уезжала.
— На Каспии, — сказала я ей, — мы вот это называем «припекать».
Что было неправдой: столбик термометра свалился ниже нуля буквально за ночь и собирался оставаться там, покуда не передумает быть врединой. Угрюмые облака громоздились между нами и небом, а ветер стал пронзительно резок. День стоял неприветливый и промозглый, но, памятуя о только что прошедшей зиме, эту погоду ни одна девчонка из Саллисвит-Ривера не назвала бы холодной.
На корме глиссера Рамос находились три зонда: гладкие ракеты по четыре метра в длину, сияющие черными отполированными боками, как вдовий вибратор. По приказу Рамос зонды выкатились из кормового шлюза на низкие колесные платформы, после чего с самодовольным видом расположились на пожухлой желтой траве газона гостевого дома.
— Ах, мы недурного о себе мнения. — Тик наклонился, чтобы погладить обшивку ракет. — Мы, верно, самый самонадеянный механизм на планете?
— На самом деле они не разумны.
Фестине было явно неудобно оттого, что кто-то может считать иначе. Лично я в глубине собственного уха услышала, как зонд замурлыкал от прикосновения Тика. Я придвинулась поближе, прикоснувшись бедром к другой ракете. Когда я склонилась к черному литому фюзеляжу, чтобы погладить его, то и моя ракета замурлыкала. Такое сытое тигриное мурлыканье, будто рот огромной кошки заполнен кровью. Я слабо улыбнулась Рамос, пытаясь сделать вид, что чувствую себя не так дико неудобно, как на самом деле.
— Простите, адмирал, но на небесах и на земле разумных существ намного больше, чем в вашей философской системе могут представить. Тик и я, похоже, сдружились с каждым механизмом, соединенным с нашим мировым разумом.
— Эти зонды не подсоединены к вашему мировому разуму, — сказала Рамос. — Они являются военным оборудованием, специально разработанным, чтобы не быть несовместимым с гражданскими системами.
Наши гуру в сфере безопасности гарантируют полную изоляцию данных.
— Ладно, ладно, — прошептал Тик своему зонду, — ты ведь не чувствуешь себя изолированным и одиноким, правда?
Мурлыканье сменилось хихиканьем, а потом детский шепоток произнес у меня в голове: «Ш-ш-ш… Кси мушо хеелент».
Кси говорит, это секрет.
Тик лишь улыбнулся, а я замерла — пальцы все еще дотрагивались до пластиковой кожи зонда, а нога прислонялась к нему. Мне безумно хотелось отпрыгнуть, но я осталась на месте, боясь обидеть зонд или Кси.
Эта штуковина, изготовленная на другой планете, на военном заводе, куда посторонним вход закрыт, говорила на языке улумов. И что, прах всех побери, это могло означать?
Рамос программировала зонды с консоли в кабине глиссера, что, как она мне объяснила, сводилось к выбору нужных целей для поиска из списка тех, на распознавание которых зонды были рассчитаны.
— С каждым месяцем зонды становятся все совершеннее, — говорила она мне за работой. — Лучше приспособленными к своей работе. Но не разумными. — Подчеркнуто внимательный взгляд в сторону Тика. — Жаль, что качество было совсем не на этом уровне во время чумы — мы смогли бы найти больше больных, умиравших в лесах.
— Ты была здесь во время чумы? — В голосе Тика ощущалось едва уловимое напряжение.
— Нет. — Фестина покачала головой; — Но я просматривала записи разведчиков, которые были здесь.
Тогдашнему оборудованию требовалась, чертова уйма времени, чтобы найти ваших людей, да еще у них всех была низкая температура тела, кожа, как хамелеон, приняла окраску поверхности, а паралич распластал их в полной неподвижности. Мы даже не могли пользоваться аромоанализатором для вынюхивания следов на тропах, потому что улумы проводили большую часть времени на деревьях. Разведчики были в отчаянии: они пытались спасти вас от «ох, дерьма» — так разведчики называют смерть, — и все, что мы могли сделать, — это вслепую тыкаться и рыскать по лесу.
— Меня они нашли, — тихо промолвил Тик, — в самом центре высокогорной чащи, далеко в Глубинном районе, но все же нашли.
— Ну, вот и славно, — ответила Рамос. — То была одна из наших успешных операций.
Она не услышала мрачной горечи в голосе Тика.
Целая толпа высыпала на веранду гостевого дома посмотреть, как стартуют зонды. Большинство из них были улумы; хомо сапы в основном относились к гостиничной обслуге — судя по униформе: повара, горничные и консьержи, у которых нашлось свободное время. Рамос следила, чтобы никто не подходил близко к зондам в то время, как те выпустили металлическое оперение и поднялись вертикально.
— А они сейчас стартуют? — крикнул чей-то голос с веранды. Это был мальчишка-улум, подпрыгивавший в таком восторге, что его мать попросила стоявшего рядом мужчину удерживать пацана на земле.
— Не совсем, — отозвалась Рамос.
Мальчишка, видимо, представлял себе ракеты, рвущиеся в небо в шквале пламени и пара. В действительности такого ажиотажа не было: зонды одновременно выпустили букеты сферических черных баллонов… по три у своих носовых конусообразных наконечников, еще по три возле своей средней части и последние три у основания. Баллоны быстро надувались, каждый разбухал до более чем двух метров в диаметре. На миг утро замерло в тишине; потом в каждом баллоне как будто послышался кашель, и их прорезиненные оболочки отвердели.
Я даже не успела подумать: «Что за черт?», когда объяснение уже появилось в моем мозгу. (От мирового разума? Или какое-то полузабытое воспоминание? Кто знает?) Кашель исходил от отверждающего фермента, когда он резко под давлением разбрызгивался по внутренней поверхности каждого баллона, начиная химическую реакцию. От этого упругий пластик баллонов затвердевал накрепко, как сталь. Потом с яростным шипением зонды начали выпускать воздух из твердых оболочек баллонов.