Но.
Павлин трудился во имя восстановления мира на Дэмоте. Это означало отправку представителей на переговоры. Дипломатов. Людей, несущих предложения о перемирии.
Людей, также несущих чуму. Заражающих клан за кланом.
Версия чумы для страйдеров поражала их скелетную структуру — именно ее бактериологическая фабрика определила как наиболее уязвимую часть. Медленно, очень медленно и неуловимо кости начинали усыхать. Костные клетки просто прекращали восстанавливаться, не заменяя друг друга. Страусиные ноги становились все худее, пока не ломались, как спички. Можно было просто согнуть палец, и этого было достаточно, чтобы тонкая паучья лапка оторвалась и рассыпалась на кусочки: напряжение передавалось от пальца к кисти, потом локтевому суставу и так далее до плеча, и все с тошнотворным хрустом отламывалось.
Легкие и диафрагма у страйдеров размещались на костях, используя их для усиления своего действия на вдохе. И как только эти кости превращались в труху — бездыханность.
Итак, страйдеры начали умирать. Оставались обмякшие трупы, которые скоро разлагались в пыль и чернозем. Не до скелетов там было, так что будущим археологам, считай, ничего не осталось для изучения.
Уже давно было поздно что-либо предпринимать, а павлин только осознал, что произошло — кого нужно было винить за чуму, очистившую Дэмот от страйдеров. Он так и не смог разработать лекарство, но ему хватило времени расквитаться с бывшей возлюбленной.
Отомстить? Или просто запереть от всех как бешеную собаку? Ни Кси, ни я не знали, действовал ли павлин в гневе или в горести. Но он действовал. Он сделал десятки якорей. Он выследил Кси до Маммичога, до этого бункера, где она все еще жила, слившись со своим попутчиком-страйдером. Он напал на нее из засады, пленил и ушел оттуда, даже не оглянувшись.
Ее темница была чем-то большим, чем кольцо якорей, пришпиливающих ее к одному месту. А то, что мы сочли обелиском, на самом деле являлся компьютером, спроектированным так, чтобы истощать собственную энергию Кси. Компьютер контролировал бригаду нанитов, служивших тюремщиками — поддерживавших якоря в полной исправности, улавливавших солнечную энергию извне и приносивших их Кси в качестве пищи. (Это и был источник света в камере Кси: наниты выпускали из маленьких пастей впитанный на поверхности свет.)
Но компьютер обеспечивал больше, чем прочность стен темницы. Мой павлин был милосерден к своей возлюбленной и дал ей своего рода «попутку». Безопасную. Она могла заселить собой компьютер, могла использовать его для связи с другими цифровыми разумами по всей планете, но его запрограммировали на противостояние ее полному контролю. Кси не могла отменить функции, которые держали ее взаперти, только отвечать на внешние запросы, но не выступать с инициативой самой. Даже после того, как планету заселили улумы, даже при наличии у прокторов имплантированных связующих кристаллов Кси не могла никого попросить освободить ее. Компьютер-обелиск просто не передавал подобных инструкций. Он положил конец любым ее рассказам о ее положении, пока я не задала прямой вопрос. Но он не мог заставить ее не горевать о своем заключении. И он не удержал ее от раскаяния. Даже бессмертный может измениться за долгие три тысячи лет. Особенно за те три тысячелетия, когда она селилась в «низших существах»: сначала в страйдерах, потом, позже, в улумах и наконец, в хомо сапах.
Кси научилась истинному взаимопониманию. По меньшей мере, так она мне сказала.
Она горько сожалела о смертях, причиной которых стала. Она больше не представляла ни для кого опасности и хотела всего лишь помочь.
И она хотела выйти, выйти, выйти, выйти, выйти. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, освободите ее, освободите ее.
В это мне, по крайней мере, было совсем нетрудно поверить.
— Ты, знаешь, что Кси не может покинуть Дэмот, — сказала Фестина после того, как я закончила рассказ. — Даже если мы освободим ее — она совершила много убийств. Лига прихлопнет ее как муху, стоит ей только устремиться в космос.
— Лиге достанет на это сил? Даже в отношении такого совершенного существа, как Кси?
— Фэй, ты даже представить себе не можешь, насколько могущественны высшие существа Лиги. В сравнении с ними люди такие же отсталые, как бактерии. Кси, может, и достигла уровня плоского червя, но по-прежнему слишком примитивна, чтобы бросить вызов Лиге.
— И Лига не уверует в ее духовное перерождение?
— Никто тебе никогда не скажет, во что уверует Лига. — Адмирал пожала плечами. — Но у них очень упреждающий подход к опасным неразумным существам.
— Может быть, Кси теперь разумная. Может, в ней проснулась совесть.
— А может, и нет. У меня когда-то был напарник, изучавший скандинавскую мифологию. Ему нравилась вся тамошняя атмосфера мрачного льда и снега. — Она состроила рожицу. — Короче, он рассказал мне легенду о боге-хулигане Локи. Локи выводил из себя Отца богов слишком уж часто, за что его заключили в дерево до тех пор, пока случайный прохожий не прольет над ним слезу, пожалев его за тяжкую участь. Никто такого не делал. Спустя некоторое время Локи завладел деревом настолько, что заставил его уронить лист кому-то в глаз. Слеза пролилась немедленно. Локи освободился и продолжил приближать конец света.
— Эти викинги — сборище клоунов, — сказала я.
— А урок все же стоит извлечь, — ответила Фестина. — Кси, может, и проливает слезы раскаяния, но она совершила чудовищные деяния. Освободить ее было бы настоящей авантюрой. Ты понимаешь, что ее бактериологическая фабрика, по всей видимости, создала чуму двадцать семь лет назад? Миллионы улумов умерли из-за нее.
— Я знаю. Кси сама мне рассказала. После того как Ясбада Ирану поймали на незаконных археологических раскопках, старый проктор-улум решил навестить так называемые шахты, чтобы выяснить, что здесь искал Ирану. Проктор так и не понял, что он исследовал бункер страйдеров; и он так и не узнал, что набрел на бактериологическую фабрику Кси. Это был пациент № 1 для птеромического паралича — член «Неусыпного ока» при исполнении обязанностей.
Слава богу, он сам этого не узнал.
— Я хочу отвязать Кси от якорей, — сказала я.
— Ты этого хочешь? — спросила Фестина. — Ты этого хочешь? Или все дело в сожалении, которое она заронила в твой мозг?
— Я говорю о том, чего я хочу. Я не знаю, почему я этого хочу.
Фестина скривилась.
— Ох и мудреные штуковины — эти связующие кристаллы.
— Это ты мне рассказываешь?
— Дай-ка я угадаю… Ты хочешь, чтобы я приняла окончательное решение насчет Кси, потому что не доверяешь собственным побуждениям?
— Боюсь, что так, — вздохнула я. — Кто-то должен принять удар на себя, а было бы чистым безумием предоставлять это мне.
Фестина тоже вздохнула.
— Полагаю, ты придумала причину, по которой мы не можем передать эту эстафетную палочку вашему правительству?
— Потому что они и пальцем не шевельнут. Они не дерзнут нарушить статус-кво, пока не приволокут как можно больше экспертов, советников и ученых. Что означает, что придется идти на поклон к Адмиралтейству — не правда ли? — ибо у Адмиралтейства наибольший опыт общения с хвостами.
— После чего, — сказала Фестина, — говнюки экспроприируют Кси и будут держать ее в качестве лабораторной крысы вечно.
Я кивнула. И стала ждать дальше. Пытаясь не чувствовать вины за то, что скинула, как трусишка, принятие трудного решения на чьи-то плечи.
«Так и подобает поступать прокторам, — сказала я себе. — Представить факты, назвать сферу рисков, а потом самоустраниться».
Фестина смотрела себе под ноги, обдумывая ситуацию; это заняло всего несколько секунд.
— Ладно, — наконец произнесла она. — Если мы не освободим Кси сейчас, ты права, ваше правительство обыщет это место, обнаружит ее и вскоре призовет на помощь Адмиралтейство. И в тот момент люди, которым мы на самом деле не доверяем, получат плененную сверхразумную карманную вселенную, способную создавать бактериологические фабрики. — Ее передернуло. — Я лучше рискну освободить Кси.
Огонек пламенной надежды вспыхнул во мне, хотя родился в соседней комнате.
Мы с Фестиной подошли к потайной двери. Павлиний хвост, который в последний раз видели исчезающим в моем носу, не устремился нам навстречу, пытаясь остановить нас. Не было никаких «тико, наго, вуто», и никто не преграждал нам путь. Я сочла это хорошим знаком. Если мой павлин мог проникнуть в мыслительные процессы, то он уже подслушал исповедь Кси, высказанную мне… и он, должно быть, поверил ей, иначе он уже выкрикивал бы мне в лицо предупреждения об опасности.
Без волнения. Без суеты. Когда мы подошли к двери, Фестина взглянула на меня, убеждаясь, что я все еще намереваюсь идти вперед. Я кивнула, а потом надавила рукой на стену.
Мои пальцы погрузились вовнутрь. Этот псевдогранит, оказался более вязким, чем окна в моем кабинете, — он был густой, как цементный раствор. Я сделала усилие, чтобы протиснуться полностью, упираясь ногами: впихиваясь изо всех сил, обеими руками погрузившись в поверхность. Фестина оставалась на месте, следила за мной: если понадобится, она могла протолкнуть меня или выдернуть, чтобы я не застряла на полпути. Перед тем как пропихнуть голову, я глубоко вдохнула и закрыла глаза. И стала продвигаться сквозь густой, словно слякоть, суп, напоминая себе, что я вовсе не страдаю клаустрофобией, как глупые улумы.
Мои руки вышли наружу по ту сторону стены. Потом лицо. Почему-то я ожидала, что окажусь снаружи вся покрытая грязью, стекающей в глаза, засыхающей коркой у меня на волосах, но я была чистой, может, даже чище, чем когда входила в стену, — щеки казались мне гладкими, будто по ним прошлись скрабом с пемзой. Я продолжила проталкиваться, пропихиваться, пока не вытащила из стены свои ноги с легким всасывающим звуком.
Ш-ш-ш-чпок.
Звук отразился эхом в тускло освещенном коридоре. Спиралевидные кольца Кси были прямо передо мной, переливаясь изумрудным, золотым и синим. Она сияла, словно пламя; мне не нужен был связующий кристалл, чтобы почувствовать ее восторженное предвкушение.