— Белый! Белый! — кричал я во все горло.
Ко мне сбежались ребята. С гордостью показывал я всем свою чудесную добычу.
Настя молча взяла у меня гриб и надломила шляпку. В белой мякоти извивались крошечные червячки с черными головками.
— Вот так гриб! — засмеялась Настя. — Выброси его, а то он остальные в корзине испортит.
Настя была права. Мой чудесный гриб был битком набит червяками.
Надо было идти дальше. Митя предупредил, чтобы мы далеко от него не уходили и почаще аукались, а то можно заблудиться. Он зашагал впереди, показывая дорогу. За ним гуськом двинулись ребята. У меня вдруг испортилось настроение. Вероятно, из-за того противного гриба.
А лес становился все гуще, все мрачней и темней. Реже попадались веселые солнечные полянки, блестевшие в лесной чаще, словно зеленые озерки. Тропинку едва можно было различить в высокой траве — наверно, по ней уже давно никто не ходил.
Я оглянулся. Тихий туман плыл среди кустов и мрачных древесных стволов. И тут я вспомнил, что в кармане у меня лежит компас. Вчера вечером, когда мы с Женькой собирались в дорогу, я на всякий случай сунул его в карман. А вдруг собьемся с пути. Тропинка уже совсем не видна в высоченной, по пояс, траве. И Митя все чаще останавливается и озирается по сторонам, вероятно, отыскивая какие-то приметы. Что, если мы заблудимся? Вот будет неприятно… Представляю, как завизжит Настя, — все они, девчонки, трусихи. А я тогда скажу: «Не горюйте и не огорчайтесь, я вас выведу на верную дорогу».
Потихоньку вытащив из кармана компас, я засек направление, по которому нас вел Митя. Определять направление по азимутам я умел очень хорошо. Синий кончик стрелки замер на букве «С». Митя впереди шел прямо на юго-восток. Азимут — 104. Я запомнил эту цифру и спрятал компас в карман, решив при каждом повороте засекать направление.
Митя шел, изредка останавливаясь и оглядываясь. Я легко замечал приметы, на которые он ориентировался: вот трухлявый пень, сухая береза, обомшелый камень, огромный, как гора, муравейник, расщепленное сверху дерево — должно быть, в него попала молния…
На краю узенького овражка Митя остановился.
— Сейчас к Большому дубу выйдем. А оттуда до Волчьего лога рукой подать.
Тарас сказал, что надо бы немного отдохнуть. Однако Митя, взглянув на солнце, пробивавшееся сквозь ветки обступивших нас деревьев и могучие лапы елок, ответил, что привал устроим возле Большого дуба.
— А где партизаны скрывались? — спросил Женька.
— Дальше, за Волчьим логом. — Митя махнул рукой в ту сторону, где редел мелкий осинник. — Я там дороги не знаю.
— А откуда же у партизан карта была? — снова спросил Женька.
— Дедушка говорил — к ним в отряд девчушка одна пробралась, — отозвался Митя. — Лесникова дочка. Клава Муравьева. Ее отца за связь с партизанами немцы казнили. Хату сожгли. А дочка к партизанам ушла. Она все тропки в болотах знала, отряд туда отвела и карту составила. Если бы не она, партизанам никогда от фашистов не уйти. — Он помолчал и добавил тихо: — Гитлеровцы ее потом поймали и повесили в городе, на площади… Всех жителей согнали на казнь…
— Зачем же она в город пошла? — спросил я. — В разведку?
Но этого Митя не знал.
Я не стал больше засекать азимуты. Это было ни к чему. Никуда не сворачивая, мы шли за нашим проводником все прямо и прямо, изредка выходя на гребень овражка, и внезапно вышли на просторную полянку, окруженную густым можжевельником.
Посреди поляны высился огромный древний дуб. Нижние ветви его простирались над землей, словно зеленый полог. Дуб этот был выше всех деревьев. Казалось, будто поляна только оттого и пуста, что ни одна елочка, ни одна березка или осинка не решаются приблизиться к этому сумрачному лесному великану.
— Ну вот, — с облегчением произнес Митя, снимая с плеч небольшой мешок, где у него были припасы. — Здесь можно и отдохнуть… Будем костер разводить?
Все радостно закричали. И вскоре веселое озорное пламя заплясало на сваленном горкой сушняке.
Митя, с тревогой посмотрев на небо, сказал, что нужно торопиться. По небу мчались угрюмые лохматые облака. Они пытались заволочь солнце. Поднялся ветер, и могучий дуб грозно зашумел, закачал ветвями, то ли сердясь, то ли закутываясь, как в шубу, в свою густую листву.
Митя затоптал костер и надел свой заметно похудевший мешок. Он был опустошен возле костра, потому что в его золе мы пекли картошку.
— Пошли.
Мы двинулись дальше. Пришлось кружить среди кустов и деревьев, кое-где идти низко нагнувшись, а иной раз перебираться через поваленные гнилые стволы. Внезапно деревья расступились. Мы вышли на гребень глубокого оврага. Внизу, зажатая с двух сторон оползающими кручами, лежала узкая лощина. Тесной стеной стояли над обрывом косматые сумрачные ели. Их мохнатые лапы опускались до самой земли. Облака, закрывавшие солнце, превратились в угрюмые черные тучи, и, наверно, из-за этого лощина показалась мне бесконечно мрачной.
— Вот Волчий лог, — негромко произнес Митя.
Я вздрогнул. Так вот куда загнали фашистские каратели горсточку партизан. Вот где приняли герои последний бой… Холодок пробежал у меня по спине, словно промчался по кустам над оврагом холодный ветер — предвестник близкой грозы.
Лощина была открыта со всех сторон. Наверно, гитлеровцы засели наверху, на склоне в чаще… Затаились, изготовились. А потом… Потом хлестнули автоматные очереди по стволам деревьев, по веткам… Защелкали пули… Там, внизу, в лощине, метались люди… Им некуда было укрыться. У них оставалось два выхода — сдаться врагу или принять неравный жестокий бой… И они выбрали. Они приняли бой и погибли…
Молча стояли мы на гребне оврага и смотрели вниз. Неподвижно замерли высокие ели, как часовые в защитных шинелях и островерхих шлемах, скорбно опустив свои ветки, словно траурные знамена. Было тихо кругом. Даже птицы не пели, то ли чувствуя приближение грозы, то ли не смея нарушить печальную тишину этого страшного места.
По листве, по веткам внезапно словно хлестнуло пулеметной очередью. Простучало и стихло. Это из края огромной тучи, стремительно несшейся над лесом, пролились первые крупные капли приближающегося ливня.
Тайна Ивана Кузьмича
Мы с Женькой не знали, что делает у себя наверху странный жилец, Иван Кузьмич, чем он там занимается. До поры до времени это нас не очень-то интересовало. Женька ловил своих бабочек, я классифицировал их и почитывал «Шерлока Холмса».
Начавшийся еще в лесу дождь перепутал все наши планы. Правда, гроза, настигшая нас, прошла быстро. Но, проснувшись на следующее утро, я не увидел в проеме окна привычного солнца. По стеклам стекали унылые серые струйки. Дождь барабанил по крыше.
Из-за дождя мы были вынуждены сиднем сидеть дома. Непромокаемых плащей у нас не было, а без них какое же гулянье?
— Ничего, Серега, — неунывающим голосом произнес Женька. — Надо же нашей коллекцией как следует заняться. Посмотрим, что мы за это время наловили.
После завтрака мы уселись за стол в зале и взялись за дело. Но ясно, что долго сидеть за столом мы не могли. Как-то незаметно для себя принимались прыгать, визжать и поднимали суматошную возню. И всегда, едва мы останавливались, чтобы перевести дух, становилось слышно, как наверху раздраженно расхаживает по своей каморке Иван Кузьмич.
Тетя Даша осуждающе качала головой. Мы конфузились и снова усаживались за стол, уныло поглядывая на окна, за которыми, не переставая, моросил дождь. Но проходило некоторое время, и мы опять затевали потасовку с хохотом, визгом и громкими криками. И опять наверху раздавались торопливые шаги, словно жилец там бегал по комнате из угла в угол.
Тогда тетя Даша придумала. Увидав, что мы от безделья начинаем ерзать на стульях, она давала нам какое-нибудь задание — нащепать лучины для таганка, начистить картошки к обеду или вымыть посуду, оставшуюся от завтрака.
А вот для Ивана Кузьмича дождь был не помеха. Как обычно, в двенадцать часов, он спустился вниз со своей палкой, в прорезиненном плаще с большим капюшоном.
— Неужто гулять? В такую-то непогоду? — в испуге спросила тетя Даша.
— Обязательно, — ответил старик, покосившись сначала на нас с Женькой, а потом на окна, за которыми моросил дождь. — Самая приятная погода. Нет ныли. Для легких очень полезно.
Когда он ушел, тетя Даша сказала:
— Ну-ка, племянники, возьмите ведро воды и ступайте наверх, полейте цветы на окнах. Только ничего на столе у Ивана Кузьмича не трогайте.
Женька взял ведро, я ковшик, и мы полезли вверх по крутой узкой лесенке.
Почти всю комнату занимал письменный стол. Он был завален какими-то книгами и бумагами. Мы с Женькой переглянулись. Полагаю, что желание у нас с ним было одинаковое — подойти и посмотреть. Не обменявшись ни словом, мы бочком подобрались к столу.
Книги были старинные. Их кожаные переплеты кое-где истлели. Один толстенный фолиант был раскрыт. Рядом с ним лежали несколько листков бумаги, исписанных мелким ровным почерком, автоматическая ручка с золотым колпачком, остро отточенный карандаш.
— Древние, — сказал Женька и с уважением коснулся кожаного корешка. — По-церковнославянскому напечатано.
— Это, наверно, рукописные, — возразил я.
— Ладно, — тряхнув головой, сказал Женька, — давай лучше цветы поливать.
Когда Иван Кузьмич вернулся с прогулки, тетя Даша с моей помощью накрывала на стол, а Женька складывал свои папки с бабочками на подоконник.
— О, какие чудесные бабочки! — воскликнул Иван Кузьмич, увидав наши коллекции. — Ну-ка покажите, покажите.
Он принялся рассматривать наши коллекции. Особенно ему понравилась глазчатая зубчатка с красноватыми крыльями в бурых пятнах и розовыми подкрылками, на каждом из которых голубел круглый глазок.
— Смеринтхус океллатус, — с гордостью прочитал я латинское название глазчатки, решив блеснуть перед старым книжником своими познаниями.
Жилец внимательно посмотрел на меня.