— П-правильно! — с восторгом закричал Федя.
— А потом, — продолжал Вострецов, — будем собираться здесь, в нашем штабе, и докладывать, кто о чем узнал.
На том и порешили. Решили распределиться так: Женька, наш командир, был избран самым главным начальством. Так сказать, ответственным за всю работу штаба. Митю и Игоря мы выбрали его помощниками. Остальные ребята были у них в подчинении.
Когда, покидая развалины старой электростанции, мы вышли к тропинке, я спросил у Насти:
— Так это ты пряталась вон там, в овраге? А мы-то думали медведь.
Девочка с недоумением взглянула на меня:
— Я не пряталась в овраге. Я и не была там вовсе. Я по тропинке пришла.
— Говорил я вам — это дерево обвалилось, — сказал Митя. — Там, в овраге, много гнилых стволов валяется. — Он посмотрел на небо и покачал головой. — Ну и тучи! После обеда, пожалуй, польет.
Насчет дождя Митя угадал правильно. Заморосило часа в три, как раз после обеда. Я был почти уверен, что из-за непогоды мы не пойдем к Лидии Викторовне, а Женька с Игорем и Митей не поедут на вокзал, чтобы повидать Арсения Токарева. Но напрасно я так думал. Видно, мало еще успел узнать наших новых с Женькой друзей — зареченских ребят.
Первым явился Митя. За ним спустя каких-нибудь пять минут примчался Федя. Следом за ним вместе пришли Настя с Игорем. Девочка пришла в резиновых сапожках, в непромокаемом плаще с капюшоном.
— Куда же вы собрались в эдакую непогодь? — с непритворным ужасом произнесла тетя Даша, увидев, как мы торопливо одеваемся. — Живой нитки на вас не будет.
— Ничего, тетя Даша! — весело отозвался Женька. — Следопытам дождь не помеха!
Тогда Дарья Григорьевна молча вышла в сени и принесла оттуда два непромокаемых плаща — один для Женьки, другой для меня. Наряжаясь в эти немыслимые одежды, мы с моим товарищем просто покатывались от хохота. Не могли сдержаться от смеха и наши друзья.
Дождь моросил не очень шибко. А может быть, нам просто так показалось, потому что на нас были надеты плащи.
— Уговоримся так, — сказал Женька, и глаза его возбужденно заблестели. — Мы с Серегой и Настей отправимся на Ленинскую, к Лидии Викторовне. А Митя с Игорем и Федей поедут на вокзал… А вон и автобус идет.
Пассажиров в автобусе было немного. Устроившись возле окошек, все трое стали махать нам руками, словно прощаясь навеки. Особенно старался Федя. Автобус зафыркал, как взнузданная лошадь, и неторопливо покатил вниз по улице. А мы зашагали на Ленинскую.
Широкая Ленинская улица почти вся была застроена одними каменными зданиями. В одном из них — Настя хорошо знала, в каком именно, — жила Лидия Викторовна Старицкая.
Лидия Викторовна была дома. Она сама отворила нам дверь. И хотя нужно было вперед пропустить девочку, Женька, увидев маленькую худощавую женщину, сказал:
— Извините, вы Лидия Викторовна?
— Да, — несколько удивленно отозвалась женщина.
Если бы я случайно встретил на улице эту, ничем не примечательную женщину с усталым лицом и согнутой, словно под непосильной тяжестью, спиной, я бы никогда не подумал, что она когда-то, рискуя жизнью, помогала героям-партизанам.
— Да вы проходите, проходите, — пригласила Лидия Викторовна, пропуская нас в прихожую.
— Здравствуйте, тетя Лида, — застенчиво поздоровалась с ней Настя.
— Да ты уж не дочка ли Серафимы Прокофьевны Селезневой? — с любопытством осведомилась Лидия Викторовна.
Настя покраснев, кивнула.
— То-то я вижу, вылитая мама!.. А вас я тоже знаю, — сказала она, обращаясь к нам. — Вы живете у Дарьи Григорьевны Веточкиной? И я даже знаю, по какому делу вы пришли. — И увидев наши недоумевающие взгляды, объяснила: — Ведь это вы нашли в Волчьем логе гильзу с партизанскими письмами и документами. Проходите же в комнату.
Когда мы вошли в небольшую очень опрятную комнату — одну из двух в двухкомнатной квартире, Женька начал объяснять, для чего мы пришли.
— Так вот оно что… — проговорила Лидия Викторовна. — Вы хотите узнать, каким образом я сумела переправлять лекарства партизанам. Ну, что же, ладно, я вам все это с удовольствием объясню. Только сначала давайте я чайник поставлю. И печенье к чаю у меня есть — сама вчера напекла.
Пока она ходила на кухню, я смог как следует оглядеться. Небольшой стол расположился в комнате, придвинутый одним краем к стене. Несколько стульев со спинками и тремя продольными полосками расположилось вокруг стола, будто бы в ожидании, когда мы на них сядем. По стенам были развешаны репродукции с картин. Горка с посудой занимала часть комнаты…
Вернулась Лидия Викторовна.
— Ну вот, чайник поставлен. Скоро придет с работы сын мой — Вадим, и мы вместе сядем за стол. А пока… С чего же начать, дорогие мои гости?
— А вы расскажите с самого начала, — встрепенувшись, произнес Женька.
— Сначала? Ну что ж, ладно.
И Лидия Викторовна начала рассказывать:
— Когда в город вошли немцы, я работала в больнице. Уже на второй день гитлеровцы приказали очистить больницу. Все отделения — и терапевтическое, и хирургическое, и даже детское. А у нас лежали очень тяжело больные. Но комендант слышать ничего не хотел, никаких возражений. «Здесь должны отдыхать и лечиться доблестные воины великой Германии, — заявил он. — А до этого сброда — ваших больных — мне нет никакого дела». Глядела я, ребята, в ту минуту на этого поджарого рыжего немца в начищенных сапогах, в отутюженном мундире и думала: «А ведь и у тебя, наверно, в твоей Германии, есть дети. Есть близкие, родные. Так кто же вырвал из твоей груди все человеческое — уважение к людям, жалость к больным детям? Неужели Гитлер со своей бандой?»
Очевидно, многие мои товарищи — врачи — думали так же. А наш главный врач, Николай Акимович, человек прямой, резкий, тот не мог удержаться. «Для меня, — говорит, — как раз ваши солдаты — это сброд, банда убийц, грабителей, мародеров». Переводчик так и застыл: не знает — переводить или нет. Но переводить не пришлось. Комендант отлично понимал русский язык. Он подошел к нашему старому, всеми уважаемому доктору, размахнулся и ударил его по лицу. Два солдата схватили Николая Акимовича, поволокли… А через день на рыночной площади нашего главного врача казнили.
Но еще накануне казни солдаты вышвырнули из палат всех наших больных. В буквальном смысле вышвырнули. Не выгнали, не попросили уйти. Просто выкидывали пинками всех — женщин, стариков, ребятишек — горячечных, в бреду, с высокой температурой, калек…
Лидия Викторовна закрыла лицо ладонями, опустила голову, словно и сейчас еще перед ее глазами стояла та страшная картина.
— А потом, — продолжала она, опустив руки и так крепко сцепив пальцы, что они хрустнули, — потом стали к нам привозить раненых гитлеровских солдат. Это были легко раненные. Тяжелых отправляли дальше, в тыл, в большие госпитали. А наша больница была чем-то вроде дома отдыха для этих негодяев. Фронт близко. Подлечится такой мерзавец после легкого ранения — и назад, в строй.
— И вы их лечили? — не вытерпев, с негодованием воскликнул я.
— Сначала не очень чтобы лечили, — отозвалась Лидия Викторовна. — Хотя у меня на руках был мой сын, мой Вадим, Димка. Ему тогда и пяти не исполнилось. Был он такой худенький, болезненный. Больно было смотреть… Только ради него и жила в те страшные дни. А потом пришел ко мне Егор Алексеевич Прохоров. И я сразу стала за свое место в больнице держаться. Теперь уже нужно было работать не только ради сына. Ради многих-многих сыновей надо было лечить проклятых фашистов, перевязывать их поганые раны, добиться у немцев доверия, получить доступ к медикаментам…
«Нужна ваша помощь»
В прихожей хлопнула дверь. Лицо Лидии Викторовны озарилось ласковым светом.
— Это Вадим.
Мелкими быстрыми шажками, сухонькая, маленькая, она побежала встречать сына. Он вошел в комнату, сухощавый, чем-то неуловимо похожий на мать. Пока Вадим Дмитриевич здоровался с нами, весело пожимая всем руки, Лидия Викторовна хлопотливо накрывала на стол. Настя бросилась ей помогать. Они вдвоем расставляли чашки, блюдца, розетки для варенья… Лидия Викторовна достала из буфета вазу с домашним печеньем.
Вадим был веселый и добрый. Мы сразу же как-то незаметно для себя перелезли с дивана на стулья за столом.
Лидия Викторовна чай почти совсем не пила. Она влюбленными глазами смотрела на Вадима Дмитриевича, который рассказывал веселую историю про то, что стряслось у них на работе. Но я слушал ее вполуха и смеялся из вежливости. Мне хотелось услышать продолжение истории о героической помощи партизанам.
Я искоса посматривал на Женьку и видел, чувствовал, что его тоже крайне интересует все, связанное с партизанами. Наконец Вадим Дмитриевич спохватился:
— Да что же это я? Вы, мне думается, пришли про партизан послушать, а я вас всякими пустяками занимаю. Продолжайте, мама.
— Ну вот, можно и продолжать. На чем же мы остановились?
— Вы рассказывали, как сначала было плохо работать в больнице, — напомнил Женька. — А потом, когда пришел Егор Алексеевич Прохоров…
Лидия Викторовна ненадолго задумалась, потом ласково взглянула на Вадима, тут же посерьезнела и снова повела свой рассказ:
— Это случилось приблизительно дней через пять или через неделю после казни нашего Николая Акимовича. Как раз за день до того комендант разрешил нескольким нашим врачам принимать местных больных. Видимо, гитлеровцы испугались, что в городке могут начаться эпидемии. Ну, конечно, принимали врачи наших больных не в больнице, а в бывшей конюшне неподалеку. Конюшня была переделана под амбулаторию для местных жителей. И принимать больных комендант разрешил в те часы, когда заканчивались наши дела в госпитале.
Болезни в ту пору начали свирепствовать вовсю. Особенно тяжело переносили их дети. В те немногие часы, которые были выделены нам для осмотров, мы не успевали принимать всех больных. И вот как-то раз на прием ко мне пришел Егор Алексеевич Прохоров. «Что у ва