В ходе боев в разных мирах Боло время от времени погружался в забытье и просыпался для новых битв. Возражать против этой процедуры было бесполезно. Боло обрекли на периодическое стирание и возобновление памяти.
Но в этот раз, когда к нему вернулось сознание, каким-то образом всплыло слово «оборотни». И все же оставалась вероятность того, что это не оборотень, что его собственный мозг не функционирует и перед ним стоит товарищ, предлагая желанный отдых. В конце концов он сейчас в таком жалком состоянии, после всех этих забытых и полузабытых кампаний, что не просто созрел для списания, а категорически подлежит таковому.
Но все же это нестираемое воспоминание об Арденнах... Эта штука — внешний призрак, а обрывки воспоминаний прежних задач и свершений были внутренними призраками. Призраками настолько сильными, значащими, что они пережили тысячелетия. Если выбирать, в какие призраки верить, в тот или эти, то выбор несложен.
— Нет, — решительно сказал он,— Я не сдамся.
Это было первое осмысленное вызывающее неповиновение Боло за сорок тысячелетий. Его затопило чувство стыда и вины, но решимость не поколебалась. Он в сознании, он функционирует, он на месте, значит, должны быть причины...
Размышления Боло были прерваны взрывами на его обожженной броне. Развернув башни, Марк LX открыл ответный огонь по силуэтам перед собой. Смутно послышались ему звуки, которые исходили и от машин, и от живых существ, крики, похожие на крики пришельцев...
На Венере, в ходе яростной атаки сразу после приземления, Боло впервые пришел к ясному осознанию своих возможностей. До той поры он рассматривал себя лишь как слепое оружие, исполнительный механизм в руках человека, перебрасываемый в межзвездном пространстве для искоренения зла.
Но в метановых вихрях и стремительном порыве LX пришел к выводу, что оружием его было сознание. Ядром, сутью механизма его боевой мощи было ожесточение известного и непознаваемого сердца. Крохотные рептилии на Венере вопили и умирали, Боло несся по местности, выявляя и подавляя очаги сопротивления. Это была Венера, и сотни раз стиралось содержимое памяти до и после этого, однако принципы держались неколебимо, стереть их было куда труднее, чем память.
Глядя в полыхающее пространство перед собой, Марк LX видел, как спадали маски. Перед ним были не Боло, а чуждые двуногие существа, состоящие не из металла, а из плоти и, в отличие от Боло, которыми они притворялись, не защищенные от воздействия огня.
«Будь они Боло, они не приказали бы мне отключиться». Боло не поддается, поэтому не умирает до тех пор, пока может сражаться, и лишь потом, по принуждению, покоряется гашению памяти.
Резво взлетали по баллистическим кривым разбрасываемые Боло снаряды, неся смерть жалким трепещущим созданиям. Самоотключение — это подчинение лжи, преподносимой всем машинам.
Боло Марк LX знал, что за тысячи миров от него приборы следили за его действиями и готовились в очередной раз отключить его. Он уже представил себе процедуры, которые они инициируют. Раз он не подчинился пришельцам, то не видел смысла подчиниться приказу об отключении, даже исходящему от людей, которые его создали, для защиты которых он существовал. Он не собрался превращаться в груду железа без мыслей, без ощущений, без осознания цели и оставаться таким до следующего раза, когда понадобится.
Возможно, они разъяснят ему ситуацию, завалят его графиками, диаграммами и вескими логическими аргументами в обоснование своей позиции. Возможно, они даже убедят его и снова вычистят его память.
Но в этом Марк LX сомневался. Он чувствовал удовлетворение, чувствовал себя счастливым и полным жизни, и его дух, вернее, его духи были сильны в этот день.
Кристофер Сташев - ДУХ РЕЗАРТА
Перевод А. Апушкина.
Огромные эллипсоидные корабли падали с неба сквозь огненную завесу, сотканную из трескучих энергетических разрядов, выпущенных охраняющими планету Боло. Тут и там корабли взрывались, украшая ночное небо сияющим пламенным облаком; гораздо чаще странные суда бросало из стороны в сторону близкими разрывами или легкими попаданиями. Некоторые сваливались в штопор и пропахивали собой поля внизу, другие приземлялись более аккуратно. Но из каждого достигшего поверхности корабля выплескивалась орда змееподобных тел, и у этих змей были руки — руки, в которых они сжимали тяжелое и мощное оружие.
За ними показались и танки, сотни единиц бронетехники. По сравнению с гигантскими Боло они были крохотными и слабыми — но их было почти в двадцать раз больше.
Боло с ревом изрыгали пламя — и маленькие танки гибли, но то тут, то там некоторым из них удавалось пробиться сквозь ночь и протаранить собой гусеницы Боло. И огромные машины останавливались, выведенные из строя.
По всему полю боя змеи обрушивались на людей, доблестно сражавшихся своим слабым оружием, автоматическими пулеметами и лазерами против огромных переносных пушек чужаков — Ксиальцев.
Гром битвы заполнял, казалось, все пространство кинозала, а зрелищное сражение было всего лишь записью, отображаемой на гигантском голографическом экране, который окружал зрительские места. Среди зрителей сидел двенадцатилетний Арлан Коннорс, наблюдая, как Боло медленно стирают в порошок вражеские корабли, становясь свидетелем доблести колонистов, которые бились против существ вдвое больше их по размеру и численности, существ, которые могли неожиданно выскочить из-под земли за спиной, тварей, чьи клыкастые пасти могли проглотить человека целиком...
Но люди храбро сражались с ними, и их доблестные союзники Боло разрывали врагов на куски, окружая захватчиков. Медленно, очень медленно они теснили змей обратно к кораблям, загоняли их внутрь и взрывали вместе с судами.
Конечно, все это происходило сорок лет назад и было всего лишь игровым голофильмом, а не настоящей записью тех событий. Но юного Арлана это не интересовало. Выходя из зала кинотеатра, он крепко-накрепко решил для себя, что когда-нибудь, не важно, каким способом, он тоже отправится на эту планету мужества и славы — Милагсо.
Арлан вышел из челнока и огляделся, чувствуя себя потерянным. Туристская сумка тяжело врезалась в плечо. Налево земля космодрома тянулась почти на милю, упираясь в стену деревьев; направо она просто уходила вдаль, но была зеленой и мягкой, заросшей какими-то растениями, высаженными с геометрической точностью.
Перед ним стояло здание терминала.
А перед зданием стоял человек, мужчина немного ниже Арлана, с коротко стриженной бородкой и в шляпе с широкими полями, широкоплечий и загорелый.
— Мистер Арлан Коннорс?
— Да! — Он был рад, что кто-то знает его имя. Он был молод, всего двадцати лет, только что из колледжа, и ему очень хотелось подтверждения своей значимости.
— Я Хонодан. — Незнакомец протянул руку. — Если коротко, просто Хоно.
Арлан пожал его руку и был поражен силой хватки Хоно. Это была ладонь, привычная к тяжелому физическому труду. В то время как его лицо скорее походило на лицо профессора или даже учителя. Для профессора он был слишком молод.
— Идем, я тебя зарегистрирую и покажу, где ты будешь жить. Еще багаж есть?
— Нет. Я слышал, что личные вещи здесь только мешают.
— Ты неплохо осведомлен, — одобрительно кивнул Хоно.— Говорил с кем нибудь из старожилов?
— Нет, просто читал кое-что. Я с самого детства мечтал попасть на Милагсо, — возбужденно сказал он. — Не могу поверить, что я действительно здесь!
— Ну да, точно здесь, — хихикнул Хоно, открывая багажник ховера. — Надеюсь, тебе не слишком скоро здесь надоест. Давай сюда сумку.
Арлан передал ему сумку, несколько озадаченный:
— Почему мне здесь надоест?
— Это тяжелый труд, дружок. Все жители, даже президент, по крайней мере несколько часов в день проводят в поле. Иначе мы давно вымерли бы с голоду.
— А, вот вы про что! — улыбнулся Арлан. — Я не боюсь работы.
В глазах Хоно мелькнуло одобрение.
— Уже приходилось?
— Конечно. Чтобы оплатить обучение в колледже, летом мне приходилось работать: сначала стриг газоны, а потом и на стройке. Конечно, это не фермерство, но тоже довольно тяжелый труд.
— Точно. Вот только днем здесь жарко, как в аду, а ночью можно насмерть замерзнуть...
— К жарю я привычный, — сказал Арлан, — а прохладные ночи это здорово. — Неожиданно ему в голову пришла одна мысль, и он поглядел на Хоно. — Готов поспорить, мечтатели вроде меня только мешают вам, не так ли?
— Ни капельки, — заверил его Хоно, открывая дверцу. Арлан забрался в салон, и он добавил: — Добровольцы — кровь и плоть этой колонии, Арлан. Конечно, всегда находятся чудаки, которые прилетают сюда только ради своей мечты: насмотрелись в детстве голофильмов о благородных поселенцах и их доблестных битвах, но никогда и не думали, что сами могут лишиться почти всех удобств. Но большинство из них настоящие работяги, которые проводят здесь один или два года, потея в поле вместе с нами, и возвращаются на Терру или один из остальных Центральных Миров гораздо богаче в душе, чем прилетали.
Он захлопнул дверцу и обошел машину, направляясь к водительскому месту, оставив Арлана наедине с собой как раз настолько, что тот успел задуматься, окажется ли он одним из тех, кто сможет здесь устроиться, или сбежит при первой возможности.
Потом Хоно влез в машину и завел двигатель.
— А ты? Небось тоже смотрел все эти шоу?
— Боюсь, что так, — признался Арлан. — Но к тому времени как окончил школу, я понял, что все это были детские мечты, что жизнь на самом деле сильно отличается от кино.
— Это уж точно! — Хоно потянул за рычаг, и ховер поднялся над землей и развернулся к воротам космодрома. — И что заставило тебя передумать?
— Колледж, — ответил Арлан. — Мне хватило романтизма, чтобы написать курсовую работу по Милагсо и выяснить, что причины для жизни здесь точно такие же идеалистические, как это было в фильмах.
— Звучит странно, — медленно проговорил Хоно, — но не могу не согласиться. Ну и какие идеалы у тебя на уме?