– А в школу она ходит? – спросила Флора, брезгливо изучая буфет в поисках тряпки, которой можно было бы обтереть туфли. – Сколько ей лет?
– Семнадцать. Какая уж школа для моей кралечки? Нет, дочь Роберта Поста, не произноси таких слов. Легче отправить в школу белый барабышник или желтый одуванишко, чем мою Эльфину. Она учится у неба да у диких болотных паичек, а не по книжкам.
– Фи, как скучно, – заметила Флора, остро чувствуя свое одиночество и смутное раздражение. – Послушайте, а где вообще все? Я собираюсь на прогулку, но хочу прежде увидеть кузину Юдифь.
– Мастер Амос с работниками вычерпывает воду из колодца, ищет соседскую Полли, она вроде туда упала. Мастер Рувим на Крапивном поле, пашет. Мастер Сиф где-нибудь в Воплинге, кохопутит. Мисс Юдифь у себя наверху раскладывает карты.
– Тогда я к ней поднимусь. А что значит «кохопутить»? Нет, не говорите, я догадалась. В какое время ленч?
– Работники обедают в двенадцать. Мы – часом позже.
– Тогда я приду в час. А… обед тоже… также… я хотела сказать: кто его готовит?
– Мисс Юдифь. А ты, значит, боялась, что его готовлю я? Да, дочь Роберта Поста? Пусть твое черное сердце успокоится: никогда такого не бывало, чтобы я Скоткраддерам сварил хоть свиную застригу. Я стряпаю работникам, больше никому.
Флора покраснела от того, как точно старик прочел ее мысли, и поспешила наверх, прочь от его немой укоризны. Однако известие насчет готовки ее успокоило: по крайней мере голодная смерть ей не грозит.
Она не знала, где комната Юдифи, но сыскала проводника, вернее, проводницу. Когда Флора поднялась по лестнице, навстречу ей выбежала высокая девушка в зеленом плаще, та самая, что недавно вихрем пронеслась через кухню. При виде Флоры девушка замерла, готовая в любую секунду умчаться прочь. «Строит из себя вспугнутую птичку», – подумала Флора, любезно улыбаясь родственнице, вернее, капюшону, до половины скрывающему ее лицо.
– Что тебе нужно? – сдавленно прошептала Эльфина.
– Отыскать комнату кузины Юдифи, – ответила Флора. – Будь другом, проводи меня, пожалуйста. В таком большом незнакомом доме легко заблудиться.
Из-под зеленого домотканого капюшона на нее глянули огромные голубые глаза. Флора мысленно отметила, что глаза красивые, а вот оттенок зеленого – нет.
Она сказала самым убедительным тоном:
– Извини, что я так говорю, но тебе бы очень пошло голубое. Некоторые оттенки зеленого, конечно, приятны для глаза, однако бледно-зеленый, на мой взгляд, утомителен. На твоем месте я бы носила голубое – что-нибудь очень простое, очень хорошо скроенное, но непременно голубое. Вот попробуй и увидишь.
Эльфина сделала резкое мальчишеское движение и бросила:
– Иди за мной.
Она широким, пружинистым шагом двинулась по коридору. Капюшон упал, обнажив густую массу спутанных волос, которые, если их помыть и расчесать, могли бы называться золотыми. Флора смотрела в спину родственницы и огорчалась.
– Вот, – коротко проговорила Эльфина, останавливаясь перед закрытой дверью.
Флора выразила самую горячую признательность, и Эльфина, задержав на ее лице долгий взгляд, умчалась прочь.
«Ею надо заняться немедленно, – подумала Флора. – Еще год, и уже ничего не исправишь: если она отсюда и выберется, то будет держать чайную комнату в Брайтоне и ходить в артистических балахонах и сандалиях».
Она тихонько вздохнула при мысли о том, за какую трудную задачу взялась, и негромко постучала в дверь.
– Входи, – глухо донеслось из комнаты.
Двести фотографий Сифа в возрасте от шести недель до двадцати четырех лет украшали спальню Юдифи. Сама хозяйка в грязном красном халате сидела у окна; на столе перед ней лежала засаленная колода карт. Постель была не убрана. Нечесаные волосы клубком безжизненных черных змей падали на лицо.
– Доброе утро, – сказала Флора. – Извини, если я мешаю тебе писать письма. Я лишь хотела узнать, как будет лучше: заходить мне к тебе в это время каждое утро или развлекать себя, как я сочту нужным. На мой взгляд, удобнее, когда гостья сама ищет, как ей провести время. Наверняка ты очень занята, и тебе некогда за мной приглядывать.
Юдифь долго смотрела на младшую родственницу, потом запрокинула голову с клубком черных спутанных змей. Холодный воздух разлетелся вдребезги от ее грубого смеха.
– Занята! Очень занята: тку себе саван. Нет, делай что угодно, дочь Роберта Поста, только не посягай на мое одиночество. Придет время, я заглажу зло, которое мой супружник причинил твоему отцу. Дай… нам… всем… время, – слова будто тащили из нее клещами, – и мы все загладим.
– А ты не хочешь рассказать, в чем это зло состояло? – вежливо спросила Флора. – Мне кажется, так всем было бы много проще.
Рука в красном халате взметнулась, словно раненый зверь, бьющийся в слепой агонии.
– Разве я не говорила тебе, что нема как могила?
– Конечно, конечно. Как пожелаешь, кузина Юдифь. И еще…
И Флора как можно деликатнее спросила, когда и как внести первую часть тех ста фунтов, которые она собиралась платить Скоткраддерам за свое проживание.
– Оставь их себе! – с чувством воскликнула Юдифь. – Мы не возьмем и полупенсовика из денег Роберта Поста. Покуда ты здесь, ты – гостья. Каждая крошка, которую ты ешь, оплачена нашим по2том. Так и должно быть, ибо так и должно быть.
Флора поблагодарила кузину за щедрость, но мысленно решила при первой же возможности свести знакомство с тетей Адой Мрак и узнать, одобряет ли та подобную расточительность. Флора была уверена, что не одобряет, да ей и самой было досадно. Если она живет в «Кручине» на правах гостьи, то лезть в дела хозяев и пытаться изменить их образ жизни – непростительная дерзость, а вот если она сама за себя платит – другое дело. Она наблюдала сходные ситуации в домах, где были и бедные родственники, и платные постояльцы.
Однако с этим можно было разобраться позже, а сейчас предстояло разрешить более насущный вопрос. Она сказала:
– Кстати, комната у меня чудесная, только нельзя ли выстирать шторы? У меня создалось впечатление, что они красные, но хотелось бы в этом убедиться.
Юдифь уже вновь полностью ушла в себя.
– Шторы? – рассеянно повторила она, вскидывая великолепную голову. – Дитя, дитя, уже много лет сквозь паутину моего одиночества не проникают подобные пустяки.
– Да, оно и заметно, но мне все же хотелось бы их выстирать. Может быть, попросить Адама?
– Адама? Его дряхлым рукам такое не по силам. Их могла бы постирать Мириам, наша наемная прислуга, но…
Ее взгляд снова устремился к окну, за которым моросил косой дождик.
Флора посмотрела туда же. Юдифь глядела на ветхую лачугу за Крапивным полем, почти упиравшуюся в ограду скотного двора. Оттуда неслись надрывные женские крики.
Флора вопросительно приподняла брови.
Юдифь кивнула из-под полуприкрытых век. Медленная волна жаркого багрового румянца заливала ее щеки и грудь.
– Наемная прислуга рожает, – хрипло прошептала она.
– Как… одна? Без врача? В той жалкой лачуге? – озабоченно спросила Флора. – Не надо ли послать Адама в Воплинг за доктором или кем там еще?
Юдифь взметнула руку тем же движением раненого зверя, будто воздвигая преграду между собою и миром живых. Лицо ее было серым.
– Такие твари родят, как кошки под забором… да ей и не впервой.
– Бедная, – сочувственно проговорила Флора.
– Это уже четвертый, – грубо прошептала Юдифь. – Всякий год, как живохлебка пышными гроздьями повиснет на плетнях… снова одно и то же. Мы, женщины, ничего не можем сделать против природы.
«Так уж и ничего?» – с досадой подумала Флора, но вслух своего мнения не высказала, а лишь сокрушенно покачала головой, как положено в таких случаях.
– Значит, к ней обращаться бессмысленно, – заметила она огорченно.
– К кому обращаться бессмысленно? – спросила Юдифь после некоторого молчания. Она говорила как в трансе. Лицо ее было мертвенно-серым.
– К Мириам. Она же не сможет стирать шторы сразу после родов.
– Завтра она уже будет на ногах. Такие твари, они как кошки, – равнодушно проговорила Юдифь.
Казалось, гложущий гнет тоски не оставляет ей сил для гнева, однако в полуприкрытых глазах на долю секунды вспыхнул змеиный огонек презрения. Взгляд замер на фотографии Сифа. Тот стоял в середине команды Пивтаунского футбольного клуба, и его тело, лоснящееся наглым мужским самодовольством, словно насмехалось над короткой спортивной одеждой. С тем же успехом он мог быть обнажен, как его мускулистая шея, торчащая из ворота фуфайки прямо и дерзко, словно мужской орган цветка.
«Немного толстоват, но очень хорош собой, – подумала Флора. – Вряд ли он теперь играет в футбол – наверное, кохопутит вместо этого».
– Да, – внезапно прошептала Юдифь, – только погляди на него. Позор нашей семьи! Проклят будь день, когда я породила его на свет, и молоко, которое он сосал из моей груди, и бойкий язык, что дал ему Бог на погибель несчастным женщинам.
Она встала и обратила взор на мелко накрапывающий дождь.
**Крики, доносившиеся из лачуги, смолкли. Обессиленная тишина, исполненная пугающей слабости, которая следует за изнурительным трудом, миазмами клубилась в затхлом воздухе скотного двора. Все вокруг – ссутуленные холмы за пеленой мороси, размокшие поля с острыми зубцами кремней, голый терновник, куржавый от грубой ласки ветров, бескрайние луга, по которым змеилась вялая речушка, – словно замкнулось в себе. Их немой глас как будто говорил: «Смирись». Разгадки нет, остается лишь принять, что мы обессиленно возвращаемся, час за часом и минута за минутой, во всепрощающую и всепонимающую изначальную слизь.
– Что ж, кузина Юдифь, если ты считаешь, что она через несколько дней будет на ногах, я попробую к ней сегодня заглянуть и договориться насчет штор, – сказала Флора, готовясь уходить.
Юдифь ответила не сразу.
– Четвертый раз, – проговорила она. – И все четверо – дети любви. Тьфу! Этакая тварь… и любовь! А он…