В общем, пока я готовлюсь поступать в университет, но не очень огорчусь, если не попаду. Место в жизни мне всегда найдется. Ведь я права, Володя? Напиши мне, что ты обо всем этом думаешь! Возвращайся скорее. Я буду тебя встречать… Когда вы уходили и я видела вашу „Ангару“, она показалась мне такой большой и красивой. Но всё-таки я немножко беспокоюсь за тебя. Как-никак, ты вступаешь в борьбу со стихией. Наверное, все близкие беспокоятся о своих моряках. А ведь я твоя близкая, правда?..»
Когда Володя доходил до этого места, у него захватывало дух от счастья. Близкая! Как она еще может спрашивать? Ему хотелось бросить вахту, «Ангару», бежать на аэродром, сесть в самолет и лететь к Светлане.
Он нетерпеливо поглядывал на часы, привинченные к стенке. Скорей бы кончалась вахта! Он немедленно сядет за письмо, напишет ей обо всем, обо всем…
Скрипнула дверь. В рубку вошел Карданов. Володя быстро засунул письмо в карман. Фотография осталась на столе. Он попытался спрятать и ее, но не успел.
— Можно? — спросил Карданов, беря фотографию в руки. — Милая. Это та, которая тебя провожала?
Володя кивнул головой.
— Помнишь, ты меня спрашивал, будет ли она ждать? Эта будет, — серьезно сказал капитан, рассматривая фотографию.
— Теперь я не сомневаюсь. Вы не знаете, какое она мне письмо прислала… Вот вернемся в Ленинград, я вас с ней обязательно познакомлю. Ой, уже без одной минуты двенадцать!
Володя выскочил на палубу, пробежал на бак и пробил четыре двойные склянки. Наступило время смены вахт.
— Кто тебя сменяет, Смирнов? — спросил капитан, когда Володя вернулся.
— Пиварь.
— Когда передашь вахту, зайдите оба ко мне.
— Есть зайти!
Прошло полчаса. Пиварь не являлся. Володя то и дело поглядывал на часы. Каждая минута казалась вечностью. Ему хотелось засесть за письмо… Степан Прокофьевич всегда такой аккуратный — и вдруг не вышел на вахту. Сейчас придет, вероятно.
Стрелка показывала десять минут второго, когда раздраженный Володя услышал пронзительный свист, а затем громкий крик:
— «Ангара»! На «Ангаре»! Возьмите вашего парня.
Карданов тоже услышал крик. Выйдя на палубу, он удивился, увидев Володю, всё еще стоявшего вахту.
— В чем дело, Смирнов? Кто это кричит?
Володя уже отвязывал шлюпку:
— Не знаю. Нас кричат, Андрей Андреевич. Так я поеду?
— Поезжай.
Шлюпка черным пятном растворилась в темноте. Вскоре всё затихло. Володя долго не возвращался. Андрей Андреевич уже начал беспокоиться. Наконец он увидел приближающуюся шлюпку. Смирнов сидел на веслах и тяжело греб. На корме, свесив голову и руки за борт, лежал Пиварь. У Карданова похолодело на сердце.
— Что-нибудь случилось, Смирнов? — встревоженно спросил капитан.
— Да нет… Ну, вставай, Степан Прокофьевич. Приехали. Домой приехали. Вставай же…
Пиварь поднял голову, мутным, ничего не понимающим взглядом посмотрел на Володю. Ухватившись двумя руками за борт, попытался встать, но тотчас же рухнул в шлюпку. Больше он не двигался.
Капитан с омерзением смотрел на пьяного матроса:
— Всё-таки набрался. Не выдержал. Смирнов, обвяжи его концом, я помогу тебе.
Володя завел под мышки Пиварю конец, вылез на палубу, и вместе с капитаном они с трудом втащили безжизненное тело Пиваря. Карданов наклонился над матросом:
— Труп. Тащи его ко мне в каюту. Попробую привести в чувство.
Но и в каюте Пиварь не пришел в себя. Он отворачивал нос от бутылочки с нашатырем, мычал что-то нечленораздельное, ловил воздух непослушными руками.
— Бесполезно, — в сердцах сказал Карданов. — Иди, Смирнов.
Володя с жалостью посмотрел на товарища:
— Разрешите, я за него до утра отстою, Андрей Андреевич?
— Не нужно. Вы свободны, Смирнов. Считайте, что я принял вахту.
Карданов присел к столу, взял перо. «Хватит миндальничать, — думал он, — выговор в приказе подействует лучше всяких уговоров». Он еще раз взглянул на лежащего матроса. Пиварь храпел. Лицо бледное, с зеленым оттенком, синева под глазами. Он пошевелился, пытаясь переменить позу, что-то забормотал, выругался. Потом ясно сказал: «Прости, Ниночка», — и уронил голову на жесткий валик.
Карданов задумчиво повертел в руках начатый приказ и решительно разорвал его. Затем взял будильник, перевел стрелку звонка на восемь часов, поставил его на стул, стоявший около дивана, и вышел из каюты.
Пиварь проснулся от непрерывного звона. Казалось, кто-то колотит его кувалдой по голове. Голова раскалывалась на части. Он с трудом открыл глаза. Дико посмотрел вокруг. Где он?
Вскочил с дивана. Ноги разъезжались. Он стоял в луже блевотины. Да это же каюта капитана! Пиварь схватился за взлохмаченную голову. Как он сюда попал? Надо вспомнить, что произошло вчера. Он пошел посылать деньги жене. У почты встретил Шмеля. Тот пригласил в «Полярный». Сказал, что угостит пивом. Он, дескать, знает, что Пиварь теперь не пьет. Ну и пошли. А там Шмель завел этот разговор о Бархатове, о несправедливости, о том, что на «Ангаре» не умеют ценить людей. В общем, растравил его, расстроил, а потом предложил выпить, чтобы забыть всё. Вот и началось. Появилась какая-то модно одетая женщина. Шмель называл ее «Марго», говорил, что плавает буфетчицей на «Новгороде» за границу… А потом он уже ничего не помнит. Кто его сюда привел?
Пиварь ощупал карманы. Вытащил деньги. Их осталось меньше половины. Эх… подлец! Вспомнил, что находится у капитана, бросился к умывальнику, намочил тряпку и лихорадочно принялся убирать каюту. Вошел Карданов. Он мельком взглянул на Пиваря:
— Так, Пиварь. Ну что же, теперь идите отдыхать. Вахту я за вас отстоял.
— Андрей Андреевич, — умоляюще начал матрос, — простите меня. Поймите…
— Нам не о чем говорить, Пиварь. По правилам, нужно было бы объявить вам строгий выговор. Я и хотел это сделать. Но раздумал. Всё решилось между мной и вами. Вы спали, а я вахту стоял. Ну а поскольку я такой добрый…
— Андрей Андреевич!
— Разговаривать с вами не буду. У вас нет слова…
— Андрей Андреевич, поверьте!..
— Не верю, — сурово проговорил капитан. — Идите. Мне нужно работать.
Матрос сгорбившись пошел в кубрик. В каюте сидел Володя Смирнов и писал. Увидев Пиваря, он бросил перо…
— Ну, чего смотришь? Не видал, что ли? — вызывающе спросил Пиварь.
— Видал. Ночью еще видал. Эх, вы… Капитана обманули. Всё судно опозорили. Вас в шлюпку матросы с «Куры» и с «Пинеги» грузили. Теперь всем известно будет…
Пиварь в бешенстве схватил раскладной стул:
— Замолчи, мальчишка! И без тебя тошно!
— Молчу, молчу, — спокойно отозвался Володя и снова принялся за письмо.
С видом побитой собаки Пиварь сел на койку и тяжело задумался. С приколотой над койкой фотокарточки на него укоризненно смотрели грустные глаза жены…
Карданов встретил Гурлева в городе. Вид у Гурлева был радостный.
— С почты иду, — сказал он, улыбаясь. — Письмо получил. И знаете от кого? Из обкома партии. По возвращении из рейса меня вызывают.
— Вот как хорошо, — обрадовался Карданов. — Был я прав или нет? Убежден, все ваши дела утрясутся.
— Надеюсь. Я рад, что наконец можно будет поговорить по душам, что меня внимательно выслушают. Попался бы только человек с сердцем… В общем, пока всё хорошо. Когда же мы пойдем?
— «Лангуста» ждут со дня на день.
— Знаете, Андрей Андреевич, — проговорил Гурлев, — ребята у меня оказались неплохие. Можно с ними плавать.
— Я тоже такого же мнения. Только побольше надо уделять им внимания.
Капитаны прошли по шумному проспекту до речного вокзала и вышли на маленький зеленый бульварчик с тоненькими саженцами тополей. Тут Карданов попрощался с Гурлевым и пошел узнавать новости о «Лангусте».
Оркестр превзошел себя. Лохматый юноша с галстуком «бабочкой» неистово бил по клавишам рояля, саксофонист выводил длиннейшие рулады, а ударник в экстазе подпрыгивал на стуле. Он работал ногами и руками, иногда испуская воинственные крики.
Публика хлопала. В перерывах, когда танцующие садились, оркестр осаждали жаждущие исполнения своих любимых мелодий, совали музыкантам деньги и заговорщически шептали: «Домино», «Татьяну», «Албанское танго»…
Ресторан гостиницы «Интурист» был переполнен. На входных дверях давно уже висела табличка «Свободных мест нет», и щупленький, но энергичный швейцар не очень вежливо выталкивал слишком назойливых. В небольшом уютном зале сновали нарядные, миловидные официантки. То там, то здесь слышалась иностранная речь, взрывы смеха. За этими столиками сидели развязные, шумные молодые люди в модных, ярких, очень узких и очень дешевых брюках, пестрых свитерах и пили водку. Когда они поднимали стаканы, можно было безошибочно определить, что сидят здесь кочегары, машинисты и матросы. Руки, большие, рабочие, с желтыми твердыми мозолями, выдавали их профессию.
В порту стояло много иностранных и советских судов, арктическая навигация была в разгаре, и поэтому почти весь зал заполняли моряки. Только в углу сидели летчики полярной авиации, в коротких кожаных курточках, да несколько столиков занимали «командированные», живущие в гостинице. Местные жители в это время года ресторан посещали редко.
За центральным столиком, у четырехгранной колонны, сидели Ирина и Бархатов. Они были в театре, и старпом предложил зайти поужинать. Бархатов был молчалив, не докучал разговорами, никого не осуждал. Единственно о чем жалела Ирина, что рядом с ней сидит Бархатов, а не Карданов. При мысли о Карданове она рассердилась. Ведь в кают-компании за обедом она не без умысла заявила: «Я сегодня иду в театр». Бархатов тотчас же попросил: «Возьмите и меня с собой, Ирина Владимировна». А Карданов промолчал. Мог бы ведь пойти сам. Ну и пусть.
У Бархатова было плохое настроение. Он понимал, что Ирина пошла с ним в театр только потому, что ей больше не с кем было идти. А поманил бы ее капитан, побежала б к нему как собачка. Ничего, капля и камень точит. Он брезгливо ковырял вилкой бифштекс и часто наполнял рюмку коньяком. Старпом быстро пьянел. Перед Ириной стояла бутылка с легким сухим вином, но, несмотря на уговоры Бархатова, она пить не стала. Бархатов сидел надутый.