— Что я вижу! — закричал Болтянский. — Принцесса океана в слезах! Такая смелая и…
Он взял ее за руку. Тоня открыла глаза. Слёзы потекли сильнее.
— Испугалась, Тонечка, — наклонился к ней Болтянский. — Не надо. Не плачьте. Всё в порядке. Ну шторм, ну качает, ну обеда нет… Всё поправится.
— Есть обед. Я его в духовке расклинила. Да никто не идет обедать. Гибнем, Сеня. Знала бы… — в отчаянии, сквозь всхлипывания, прошептала Тоня.
Болтянский выпрямился. Он строго посмотрел на девушку:
— Вы это, Тоня, бросьте. Погибать вам никто не даст. Вон рядом «Амур», а с правого борта «Кура», «Пинега». Кругом наши моряки. Да и у нас на судне всё благополучно. До берега уже рукой подать. Ну не плачьте. Принести вам еще один пояс для гарантии? Уж тогда наверняка не утонете. Принести?
Тоня перестала плакать:
— Не надо… Пусть обедать идут. Голодные ведь?
— Мне надо в машину, Тонечка. Не будете бояться? Даете честное слово? Я рядом с вами. Если что…
— Не буду, — утирая слёзы концом фартука, проговорила Тоня.
— До свидания, принцесса.
Стармех скрылся за дверью, а Тоня, держась за углы и выступы, принялась ловить взбунтовавшуюся посуду.
На «Амуре» чувствовали себя немногим лучше, чем на «Ангаре», В рубке с левого борта выбило дверь, не хватало двух оконных стекол, на палубе рубки плескалась вода, которую уже никто не выбирал. У штурвала, крепко вцепившись в ручки, стоял хмурый высокий матрос.
Рубцов, с покрасневшими от ветра глазами, посасывал короткую черную трубку, грея о нее озябшие руки, изредка бросая рулевому короткие команды.
— Иннокентий Викторович, какой-то сигнал на «Ангаре», — взволнованно закричал штурман, разглядывавший в бинокль горизонт. — Сейчас посмотрю таблицу.
Желтый вымпел и черный шар под ним означали: «Имею трещину в корпусе».
— Плохо дело, — вслух подумал Рубцов. — Надо выручать Карданова. Держите на «Ангару», — скомандовал он рулевому. — Подойдем поближе, может быть, придется оказывать помощь.
Матрос медленно и неохотно стал выполнять команду.
— Мы так, Иннокентий Викторович, на самую крутую волну попадем. Поломаемся. Какую уж тут помощь оказывать! Не до жиру, быть бы живу.
Рубцов круто повернулся от окна. Его глаза сделались круглыми:
— Больше право! Делайте, что говорю.
Матрос шевельнул штурвал.
Капитан посмотрел на рулевого, подошел к нему, слегка оттолкнул.
— Дай-ка я постою. Передохни. Устал, наверное? — иронически спросил Рубцов, принимая у матроса штурвал.
«Амур» вздыбился, попав на встречную волну, задрожал всем корпусом и, ныряя, пошел наперерез «Ангаре».
— Радиста сюда, пусть немедленно свяжется с Кардановым! — крикнул Рубцов штурману. — Мы возьмем «Ангару» на буксир. Да пришлите другого матроса на руль.
Рубцов пошарил в кармане, вытащил спички и принялся торопливо раскуривать трубку, придерживая локтем штурвал.
«Кура» встала бортом к волне. Ее накренило. Было такое чувство, что она больше не поднимется. Горы воды обрушились на судно. С жалобным треском от переборки оторвалась полка. Книги полетели на палубу. Из гнезда выскочил графин и со звоном разбился на куски. Издавая неприятный, металлический грохот, покатился медный мегафон. Журавлева толкнуло на рулевого. Не успев задержаться, капитан как на коньках скользнул к переборке. Ветер сорвал фуражку с головы. Журавлев выругался. Самоходка ползла куда-то вверх.
Когда начался шторм, Журавлев почувствовал себя очень неопытным. С него сразу соскочила самоуверенность, и Эдик пожалел, что он не старпом. Как легко было бы выполнять распоряжения капитана, иногда покритиковать его действия, скептически сощурить глаза, наблюдая за швартовкой, и небрежно бросить: «Назад надо работать! Не то заденем причал!» Теперь он сам капитан, и страшновато от той огромной ответственности за судно и людей, которая легла на него.
Эдик несколько раз подходил к карте, измерял расстояние до берега. До него еще далеко. Пятьдесят миль. Идти долго, а ветер не думает утихать. «Кура» того и гляди сломается. Давно уже отдан приказ — надеть спасательные нагрудники. Все выполнили его. Все, кроме Журавлева. Ему кажется, что команда чувствует себя спокойнее, когда видит капитана без нагрудника. «Куру» опять повалило на борт. Когда же это кончится?
Отпустив наконец штурманский стол, за который он держался, капитан выглянул в разбитое окно и тотчас же заметил сигнал на «Ангаре». Он знал таблицу аварийных сигналов наизусть. Трещина в корпусе! Правда, это еще не означает просьбы о помощи. Пока Карданов дает знать каравану, что у него на судне неблагополучно.
Значит, самоходки уже начали ломаться. Может быть, пройдет полчаса, и такая же участь постигнет «Куру»! Что делать? Если он повернет судно и пойдет к «Ангаре», зыбь станет им прямо по носу. «Лангуст» занят с «Шилкой». Кто же снимет людей, если это будет нужно? Нет, надо быть с «Ангарой» рядом. Журавлев схватил радиобланк. Быстро кривыми буквами написал:
«„Ангара“. Карданову. Иду к вам. Буду держаться вблизи. В случае необходимости готов оказать помощь. Журавлев».
От такого решения он сразу вырос в собственных глазах. Да, он поступил так, как должен был поступить капитан. Другого решения быть не могло.
— Снеси, — коротко приказал Журавлев матросу, подбиравшему упавший со стола штурманский инструмент. — Носов! Курс на «Ангару», будем держаться у нее за кормой. Ясно?
— Ясно, — отозвался рулевой. — Что у них случилось, Эдуард Анатольевич?
— Трещина в корпусе.
— Не поломаются? — испуганно спросил матрос.
Волна грохотом ударила в надстройку.
— Ты давай смотри лучше. Зеваешь. Разговорился! — сердито закричал Журавлев. — Держи «Ангаре» под корму.
«Кура» уклонялась вправо всё больше и больше, принимая на себя воду.
Трещина увеличивалась. Она уже не походила на короткую пиявку. Если стяжка не поможет, то через некоторое время разрывы пойдут дальше. Матросы с Бархатовым растягивали стальной трос. Их часто покрывало волной. Тогда они бросались на люк, цеплялись за натянутый штормовой леер. Над ними прокатывалась холодная зеленая водяная гора…
Карданов со страхом ждал, когда схлынет вода. Все были целы. Капитан облегченно вздыхал. Раздавалась команда Феди Шестакова: «Вставай!»
И люди начинали лихорадочно работать. До следующей волны. Снова крик: «Держись!», невыразимая тревога в сердце, и опять капитан пересчитывает людей. Все ли? Работа не ладилась. Кроме непрерывных потоков воды, мешала усиливавшаяся от сбавленного хода качка. Трещина неумолимо подползала к борту. От нетерпения капитан сжимал ручки ненужного сейчас телеграфа. Ну скорей же! Как неловко закрепили трос! Его сейчас скинет волной. Так и есть. Конец соскочил с кнехта. Скорее! Что же, старпом не видит, как положили трос? Так бы и пошел туда сам.
— Держись! — Огромный шипящий вал завернул вершину, ударил в надстройку и рухнул на мостик. Одежда капитана набухла, стала тяжелой как свинец. Но он не почувствовал этого.
«Неужели ветер всего семь баллов?» — думал Карданов, смотря на свое судно.
«Наконец!» Карданов увидел, что трос надежно опутал кнехты. Остается только взять его на «закрутки». Хорошо распоряжается Бархатов. А пока трещина всё еще увеличивается. Да скорее же, черт возьми! Сколько можно копаться? Карданов свистнул в переговорную трубку и приказал механику:
— Дайте самый малый ход!
Теперь «Ангара» едва двигалась. Так она держалась лучше. Ее меньше ломало.
— Андрей Андреевич, смотрите, — вдруг услышал капитан радостный голос стоявшего на руле Смирнова, — все самоходки к нам жмутся, на выручку идут.
— Так и должно быть, — спокойно сказал Карданов, только сейчас обратив внимание на приближающиеся суда. — Закон морской дружбы…
«Амур» и «Пинега» шли уже совсем недалеко от «Ангары».
На палубу Шмелева прогнал громкий, взволнованный голос появившегося в столовой боцмана:
— А ну, матросы, давай все наверх. Живо!
Генька быстро вскочил и бросился к выходу. «Судно оставляют», — мелькнуло у него. Он рванулся на мостик, но, увидя, что люди собрались у четвертого люка, побежал туда. Палуба уходила из-под ног. Шмелев едва успел добраться до штормового леера, как услышал испуганный крик: «Держись!» Генька судорожно вцепился в пеньковый конец, волна сбила его с ног, накрыла с головой. «Всё», — безумея от страха, подумал он. Поток схлынул. Генька выплюнул горькую воду, попавшую в рот, открыл глаза. Федя и старпом что-то делали у кнехта, остальные растаскивали трос. Боцман, увидя приближающегося Шмеля, ободряюще махнул ему рукой. «А ну тебя к черту! — подумал Генька. — Чего это они там делают?» Вдруг он заметил, что по всей высоте комингса ползет чёрная полоса трещины. Несколько секунд он как загипнотизированный смотрел на неровные острые кромки лопнувшего железа. Когда судно всходило на волну, трещина зловеще дышала, становилась шире. Генька представил, как рвутся листы палубы, отламывается корма и, задрав кверху крутящиеся винты, уходит в воду.
— Трещина! Поломались! — закричал Генька не своим, каким-то истошным голосом. — Вызывать помощь! Садиться в шлюпки! Давать сигнал! Что они, не видят? Поломались! — второй раз заорал Шмелев.
Но никто не обратил внимания на его крик, никто не бросил работать, только Бархатов сказал:
— Чего стоишь? Трещину видим. Тяни! — И сунул ему в руки конец.
Нет, они сошли с ума! Генька не самоубийца, «тянуть» теперь поздно. Если этим комсомольцам недорога жизнь, это их дело, а он знает, что́ надо делать…
— Чего стоишь? Бери! — сердито закричал Бархатов.
Генька скорчил жалкую гримасу:
— Зашибся сильно, Вадим Евгеньевич. Должно быть рёбра поломал. Двигаться трудно.
— Ну, уходи тогда, не мешай и не стой здесь, а то смоет. Скажи синоптику, пусть окажет помощь.
Шмелев повернулся и, не дожидаясь вторичного приказания, быстро заковылял к мостику.
Что же смотрит капитан? Он, наверное, обалдел от страха и думает только об одном — как оправдаться, если они окончательно поломаются. «Все меры были приняты, капитан сошел последним, непреодолимые силы…» Знаем мы эти фразочки! Ничего, Шмелев поможет ему быстро решить вопрос…