Андрей Андреевич с любопытством всматривался в лица. Так вот эти люди «от ворот», как говорил Марков. Из них надо создать команды. Ну что ж. До выхода в море еще есть время. Кое-чему он их выучит, кое-чему они научатся сами на переходе до Архангельска.
Карданов пошел разыскивать комнату восемьдесят три. После долгих блужданий по узеньким коридорам он наконец отыскал Маркова. У дверей, как и на улице, толпился народ. Было накурено. Кто-то громко ругал начальника проводки за то, что тот отказался принять на работу. В дверь по очереди входили люди. Не обращая внимания на недовольные замечания, Карданов пробрался вперед. В кабинете стоял сизый папиросный дым, но Иван Васильевич сразу увидел капитана:
— Заходите, Андрей Андреевич. Тут такой содом творится. Народу нанимается тьма, но, к сожалению, не все подходят.
— Что, настоящих моряков мало? — спросил Карданов, пожимая руку Маркова.
— Попадаются и моряки. Да не те, что нужно. Ничего, как-нибудь укомплектуем. Вот что, Андрей Андреевич, я вас попрошу: срочно поезжайте в гидрографию, закажите необходимые карты, спросите, смогут ли они дать нам несколько компасов. Возьмите письмо у Федора Алексеевича, — показал Марков на человека, сидевшего рядом за столом, заваленным папками и бумагами. — Завтра приходите сюда к девяти часам утра.
Карданов недовольно поджал губы:
— Я полагал сразу же заняться своим судном, начать приемку…
Марков развел руками:
— Вот это сейчас не удастся, капитан. Очень много организационных дел. Единственно, что я пока могу сказать, — вы назначаетесь на головную самоходку «Ангара». Поведете с собою еще четыре штуки. Мы с вами встретимся в Архангельске, куда соберутся и другие суда каравана. А пока на вас лежит всё: снабжение, работы по подкреплению корпусов на заводе, работа с людьми, и непосредственная организация перехода ваших пяти штук.
— Не много ли? — засмеялся Карданов.
Получив несколько отпечатанных на бланках документов, капитан уже собрался уйти, но дверь отворилась и в комнату вошел белобрысый коренастый юноша без головного убора:
— Я насчет работы. Хотел бы поплавать у вас.
— Какая специальность?
Юноша покраснел и сконфуженно молчал.
— Я спрашиваю, какая у вас специальность? — нетерпеливо повторил Марков.
— Видите, в чем дело, товарищ начальник. Я еще не работал нигде. В этом году окончил десятилетку. И вот… Возьмите меня, пожалуйста. Я очень хочу плавать. На любую работу.
Марков тяжело вздохнул и, обращаясь к Карданову, сказал:
— Вот видите? Большинство таких. Не плавали совсем.
Карданов встретился глазами с юношей. В его взгляде он прочел такое желание работать и просьбу как-нибудь помочь ему, что не колеблясь предложил:
— Пошлите его ко мне на «Ангару», Иван Васильевич.
Марков недовольно посмотрел на капитана:
— Возьмете? Кстати, как твоя фамилия?
— Смирнов Владимир.
— Ладно, Смирнов, оформляйся. До завтра, Иван Васильевич.
Карданов ушел, а Марков подозвал парня:
— Ну, давай документы, Смирнов Владимир, раз капитан согласился тебя взять.
На площадке Карданова остановила девушка в голубом платье и белых босоножках. Она взглянула на него неправдоподобно-синими глазами и спросила:
— Скажите, вы не знаете, где находится затон «Юный водник»? Там стоят баржи.
Карданов удивился:
— Что вы, тоже идете на перегон?
— Да, иду.
— Кем же?
— Синоптиком.
Карданов скептически посмотрел на девушку. Такой серьезный переход, а назначают какую-то совсем юную девицу. Надо будет сказать Маркову. Тут опыт нужен, и большой. Он еще раз посмотрел на девушку. Правда, когда вглядываешься в ее лицо, оно не кажется таким уж молодым, видны еле заметные морщинки. Сколько ей может быть лет? Что-нибудь около двадцати пяти. А глазищи какие!
Они вышли на улицу.
— Так вот что, — начал объяснять капитан. — Сядете на автобус номер… Впрочем, давайте я вас немного провожу. Нам по пути. Перейдем через мост, а там уж найдете сами.
Девушка поблагодарила, и они не торопясь пошли рядом.
— Не боитесь идти в такое плавание?
— Я ничего не боюсь, — тряхнула короткими, подстриженными по моде золотистыми волосами девушка.
— А я вот боюсь, — рассеянно отозвался Карданов, думая о слабом закрытии трюмов.
— Зачем же вы нанялись тогда? Сидели бы дома.
Карданов засмеялся:
— Не могу. Дело заставляет.
— Ну если так, то привыкайте. Люди ко всему привыкают. Вы случайно капитана Карданова не знаете?
— Карданова? — Андрей Андреевич сделал удивленные глаза, улыбнулся и хотел уже представиться, но передумал. — Карданова? — повторил он. — Знаю, даже очень хорошо. А почему он вас интересует?
— Мне придется с ним плыть на одном судне. Я назначена на «Ангару». Скажите, что он за человек?
— Как вам сказать. Мне лично он нравится. Симпатичный парень.
— Молодой?
— Ему тридцать пять. Приличный мужчина и, между прочим, холостяк…
Девушка вспыхнула. Глаза ее сделались сердитыми, темными.
— Я замуж за него выходить не собираюсь. Понятно? Мне с ним работать надо. Во всяком случае мне повезло, если он, как вы говорите, хороший человек.
Карданов утвердительно кивнул головой:
Вам повезло, это верно. А вот ему… М-да.
— Что это за «м-да»?
— Вот ему, кажется, не повезло.
— Это почему же?
— Там, вероятно, нужен опытный, знающий Север синоптик.
— А я вот как раз и есть «опытный и знающий Север синоптик». Два года зимовала в Амдерме, один год на Диксоне и один на мысе Челюскин. Вот так. «М-да!»
— Тогда простите. Вы, оказывается, настоящая полярница. Сколько же вам лет?
— Женщинам такие вопросы не задают, — улыбнулась девушка. — Но вам по секрету могу сказать. Много. Двадцать шесть. Успокоились?
Они перешли через мост. У здания Академии наук остановились. Скрипя тормозами, подкатил сине-белый нарядный автобус.
— Ваш. Садитесь, — поддержал за локоть девушку капитан. — Где выходить, спросите у кондуктора. Она знает. Привет Карданову, если увидите.
Автобус тронулся. Девушка обернулась и крикнула:
— Спасибо. От кого привет?
Карданов помахал рукой. Автобус скрылся за поворотом.
Удачно, что синоптик оказалась бывалой, хорошо знающей район. Но зачем у нее такие синие глаза, мальчишеская прическа и никакой серьезности? Ведь ее мнение по многим вопросам будет решающим. Надо сказать, что и он вел себя не очень серьезно.
Андрей Андреевич почему-то с сожалением вдруг вспомнил, что за эту стоянку не сходил ни в кино, ни в театр.
Утром в «образцовой» пивной на улице Гоголя посетители обычно отсутствовали. В углу, положив руки на застекленный столик, сидел пьяный Пиварь. Он был всё в той же чисто выстиранной голубой робе, его глаза бессмысленно смотрели на развалившегося на стуле Геньку Шмеля. Генька крутил головой, подмигивал толстой официантке, стоявшей у стойки со сложенными на животе руками, и как бы приглашал ее принять участие в веселом развлечении.
— Слушай, Степан Прокофьевич, — ласково говорил он. — Не будь жлобом. Такое дело надо спрыснуть. Мы с тобой попали на одно судно, уходим в дальнее плавание — и вдруг всухую. Ни боже мой! Расколись еще на пол-литра. Ну? Давай четвертной, я смотаюсь. Да не бойся, с первой получки отдам. Счет немецкий. Фифти-фифти. Ну?
— Хватит. Мы ведь уже спрыснули. Мне хватит. Я уже, пожалуй… того… а? — вяло отказывался Пиварь.
— Ты? Как стеклышко. Брось, не придуривайся, — горячо убеждал Генька.
— Чего ты понимаешь. При-ду-ри-вайся. Я слово начальнику дал. Сказал, что не буду пить совсем. Честное слово, понимаешь? Вот он меня и взял.
— Правильно сделал. Больше пить не будешь. Сегодня последний раз и амба. И я не буду. С тобой вместе. Давай. Жалко?
Пиварь тупо посмотрел на Геньку:
— Дурак. Разве мне жалко когда было? Мне не жалко. Честное слово дал. Не понять тебе этого. Последний раз…
Пиварь порылся в кармане, выбросил на стол смятую десятирублевку, потом пятерку:
— На́. Больше нет.
Шмель схватил деньги:
— Ладно, добавлю. Ловко я твоего начальника опутал! Без всякого честного слова. Старую характеристику подсунул, а то бы ни в жизнь не взял, и плыл бы ты на нашем «клипере» один. Ну ладно. Посиди, я сейчас.
Генька выскочил на улицу. Официантка равнодушно смотрела мимо, не обращая внимания на одиноко сидевшего Пиваря. Ему сделалось грустно. По щеке скатилась пьяная, горькая слеза. Жизнь не удалась.
Служил несколько лет в Балтийском пароходстве, плавал за границу на хорошем судне, был на лучшем счету. Но потом одна пьянка, вторая, трехдневный прогул, увольнение. Капитан вызвал к себе и сказал: «Хороший ты парень, Пиварь. И работник золотой. Но больше твои „номера“ терпеть нельзя. Вся команда возмущается».
И пошло, и пошло. Ушел в портофлот.[1]Там такая же история. На шаландах плавал, у рыбников на сейнерах. Всё было хорошо до первой пьянки. Скатился до закопченных невских речных буксирчиков. Он, Пиварь, золотые руки. За что бы он ни брался — всё выходило. Работал и на палубе, и в машине. «Не буду больше пить. Сказал, и точка… А сегодня в последний раз. Сегодня не считается. Сегодня слово дал. Значит, с завтрашнего дня».
Хлопнула входная дверь, вернулся Шмель:
— Сонечка! Пару бутербродов с колбасой и еще бутылку пива. Держи посуду, Степан.
Генька разлил под столом водку. Официантка отвернулась к буфету, делая вид, что не замечает нарушения правил.
— Ну, будем здоровы, Степан Прокофьевич. За счастливое плавание на «Ангаре», Скол![2] — стукнул донышком стакана по столу Шмель и быстро опрокинул содержимое в рот.
Пиварь поднес стакан к губам, сморщился, с трудом выпил. Ему было нехорошо.
Девушка с прической «баббета» и в очень короткой, широкой юбке поднялась со скамьи навстречу Володе Смирнову, когда он торопливо вошел в сквер у Исаакиевского собора.