СЛОВО ОБ АВТОРЕ
Я много сталкивался с людьми, которые душою прикованы к Северу, к его бесхитростным красотам (хотя какие красоты могут быть на Севере, где в году десять месяцев зима и лишь какие-то малые два месяца лето?), к романтике обшивания тех мест. Это люди особой категории, особой, что ли, закваски, закалки, для них работа в крайне трудных условиях Севера, где каждый шаг требует дополнительной нагрузки, — обычное дело, для нас же, живущих на Большой земле, это самый настоящий героизм. С жизнью таких людей соприкоснулся автор книги, которую сегодня издательство «Молодая гвардия» предлагает читателю, — Василий Фартышев.
Биография его коротка, вмещается в четвертушку обычной писчей бумаги.
Родился в 1946 году в семье летчика в городе Новосибирске. Детство провел в Сибири, юность — на Северном Кавказе. В пятнадцать лет стал рабочим, одновременно учился в вечерней школе. Рано начал писать, шестнадцать лет для прозаика возраст чрезвычайно ранний. С восемнадцати начал печататься. Поступил в Ростовский университет на факультет журналистики, стал работать в комсомольской газете (однако, прежде чем сделаться журналистом, познал и другие профессии: был токарем, автоклавером, лаборантом, рабочим заполярных геодезических экспедиций), был комсомольским работником.
Вот и вся биография. Но за ней стоит многое. Возьмем, к примеру, Заполярье, где автору этой книги пришлось проработать немало времени. Тазовская губа, Березово, Ханты-Мансийский национальный округ, Гыда и еще много всяких мест, где ему довелось снимать геодезические карты. Дело в том, что, когда была открыта тюменская нефть, на руках у поисковиков были устаревшие карты. Срочнейшим образом надо было снимать новую карту, всо изменения, что произошли в этом краю за последние тридцать лет, — этим и занималась экспедиция, где работал Фартышев, там он и повстречал многих героев, которые сегодня «живут» на страницах его прозы.
Повести, вошедшие в эту книгу — первую книгу молодого писателя, — внешне несхожи. «Горечь победы» построена практически на детективном сюжете, здесь почти нет описаний природы, действие предельно сжато, язык лаконичен и даже характеры героев имеют одни общий стержень, объединяющий их.
Другая повесть — «Невечная мерзлота» — это скорее лирический рассказ о первопроходцах Ямала, о тех, кто ликвидировал «белые пятна» на карте суровой, насквозь промерзшей тундры. Исключительное и будничное уравновешивают книгу, н в этом равновесии, если хотите, — авторское понимание жизни. И тем не менее эти повести едины, едины в том, что герой их — молодые рабочие, осваивающие богатства Сибири, едины своим интересом к психологии рабочего коллектива, к тому, как в нем создается внутренний климат. В повести «Горечь победы» интересен характер бурового мастера Виктора Лунева. Этот человек с «заявкой» на широту, щедрость, с неутолимым аппетитом хоть на работу, хоть на еду, внутренне не всегда богатырь, и порой его добродетели превращаются в свою противоположность: широта в купечество, самоотверженность в страх, доверие к людям в подозрительность. Но что не отнять у Виктора — это его качества бойца. Возможность одержать моральную победу для него не менее важна, чем возможность восстановить сгоревшую буровую.
Автор знает Север, знает его кочевую жизнь, труд геодезистов и буровиков. Это знание отчетливо проявляется в повести «Невечная мерзлота», где зримо, до «лаково-коричневого прутика» карликовой березки описана природа Заполярья, — и эта детализация привлекает.
Что бы хотелось пожелать молодому писателю? Побольше точности в передаче человеческой психологии (а склонность к этому автор уже проявил), в прорисовке женских образов. Василий Фартышев и сам, наверное, видит, где, образно говоря, пером писателя водит рука журналиста, а где — рука прозаика. И главное пожелание — новых встреч с Севером и новых книг.
В. ПОВОЛЯЕВ
Глава перваяПОЖАР
Буровой мастер Виктор Лунев приехал на базу чуть позже обычного; давно засветлел зимний день, и около домика конторы стало по-рабочему пусто — вездеходы других бригад уже ушли на буровые. Контора никак не превращалась в деловое здание, походила на один из поселковых домов, каким она до недавнего времени и была. В коридоре Виктора окликнул главный инженер партии Пилипенко:
— Припозднился, Лунев! А на твоей пятнадцатой крюк полетел!
— С кран-балки?! — похолодел Лунев.
Главный, как всегда, медлил с ответом.
— Сварку запросили!
Странный человек был Пилипенко. Даже с самыми близкими он говорил всегда на повышенных тонах; Владимир Михайлович мог с нажимом орать о новом костюме, отпуске, здоровье жены. К атому надо было привыкнуть, таков был его характер, и Лунев привык уже. Не мог только принять эти важные паузы перед самыми простыми ответами. Сейчас в голосе молодого главного инженера звучало к тому же не то злорадство, не то подкалывание: ага, лауреат, подзалетел?!
— С пены!
У Лунева отлегло. Пена — металлические сани, на которых установлена буровая, — пустяк. Он зашел к главному механику и написал заявку на сварочную установку. Главмех полюбопытствовал, что стряслось, выслушал, сочувственно покивал, развел руками: не раньше обеда. До обеда мастер отправил тракториста бригады Гену Заливако по прежним стоянкам, набрать «сокращенных» геологами керновых ящиков: керн пора вывозить.
— Штук сто брать? — спросил Гена.
— Бери двести. Мы уже тысчонку метров прошли, лежит керн-то.
Тракторист уехал. «Хоть эта бодяга не висит больше!» — мастер почувствовал себя свободнее. Когда дела скапливались, давили, ему хотелось расстегнуть ворот рубашки, освободиться от лишней одежды. Крупный не в меру, он никак не мог привыкнуть к неожиданно выросшему телу. Ему было жарко в любой мороз.
Однако «висело» еще многое. Три члена бригады должны были сегодня вернуться из отгулов, но почему-то задерживались, а Виктор терпеть не мог ждать да догонять. Побаивался, что явятся парни навеселе и придется «власть употребить». Власть оказалась для него самой тяжелой ношей на свете.
От одного вида ящиков с консервами и консервированным молоком, мешков с олениной и говядиной, сиротливо, бездомно лежащих па снегу, у Виктора делалось на душе так, будто он потерял что-то ценное.
Сварщик, на Севере новичок, был, как все новички, старательный и исполнительный. Он вернулся на базу с дальней точки раньше, чем приехали трое выходных рабочих. Вместе с ним мастер погрузил продукты на сани САКа и отправил сварочную установку на буровую. Вот и еще два дела не висят больше — продукты и сварка! Но теперь надо было думать, на чем они сами доберутся до вышки. Да и пообедать пора. Он был чертовски голоден, потому что плохо завтракал в этот день.
Ожидание рабочих, поиски машины, обед отняли еще часа два. День, такой короткий в декабре, был уже на исходе, когда мастер с рабочими сел паконец в «уазик» в по хорошо торенной колее, по следу сварочной установки отправился на буровую. В дороге Виктор не удержался от замечаний рабочему Бирюкову: знает ведь, что его ждут, а застрял где-то, а тут жди, и сколько можно говорить!..
У поворота к буровой они увидели трактор с САКом. Поравнялись, остановились. Виктор вышел к сварщику:
— Ну как?
— Порядок, Виктор Иванович! Там цельный кусок, шестидесятка. Как раз на изгибе разломился, видно, водилом резко дернули.
— Парни там что?
— Анекдоты травят.
— Трактор не вернулся еще? С ящиками?
— При мне нет.
И тут планы мешались! Лунев рассчитывал сегодня же приступить к бурению, но одно цеплялось за другое, и если трактор вернется затемно, куда уж там бурить! А без трактора буровая как без сердца. Он натянул ворот свитера па подбородок и рот, чтоб не заругаться. Рабочие, разговорившиеся было в дороге, снова замолчали: они уже знали, в каких случаях мастер натягивает свитер — на роток накидывает платок. Спокойный, добродушный, даже флегматичный, Виктор, рассвирепев, мог разнести в щепу вагончик.
Он посидел, снял со рта свитер:
— Ну ладно, парни. Было и прошло!
Уже в сумерках над вершинами сосен и лиственниц показался копер буровой. Бригада не спала, сидела в потемках — трактор, их электростанция, еще не вернулся. Бригадир Эдуард Постнов встретил Лунева у кухонного балка с чайником в руке, набитым снегом.
— Как тут, Эдик?
— Порядок. Мог бы еще неделю не приезжать.
Это была шпилька в его адрес: за минувшую неделю мастер приезжал на буровую только раз вместо положенных двух в неделю.
Виктор промолчал.
— -Заварил-то капитально, или назавтра опять вызывать?
— Капитально. Старательный, как девочка. Энтузиаст. По комсомольской, говорит, путевке прибыл.
Мастер пошел смотреть шов. Светил спичками, щупал казалось, все еще теплую сталь. Да, вроде бы крепко сварено. Он сказал Постнову, что трактористу нужно аккуратнее трогаться с места.
Да, водилом порвали, — усмехнулся Постнов. И добавил к своему «порвали» такую поговорку, что мастеру стало не по себе. Бригадир всегда был солод на язык.
УАЗ забрал подменившихся Кандаурова и Кораблева развернулся, ослепил фарами и ушел на базу. После его света стало темным-темно, не разглядеть и руки. Виктор но памяти пошел в балок, больно ударился плечом о косяк, ругнулся.
— Все растешь, — добродушно сказал из темноты басовитый голос Эдика.
Плечи за последние два года раздались так, что рубаха ни одна не лезла, воротники не сходились. Поднял руку — нет рукава, жена зашивать не успевала. На плечах, на боках не сходили синяки — не мог в двери пройти, задевал столы, углы. Таким здоровьем мама наградила.
Ребята укладывались спать. Виктор сел, зашвыркал чаем, слушал их обыкновенный разговор после пересменки: сколько метров прошли, какие новости в Мирном и Маччобе, какое крутят кино. Гудели ноги от неудобного сидения в «уазике», от непомерной тяжести тела.