— От скромности не умрешь, — ответили ему.
— Считаю собрание законченным, — поднялся Постнов. — Целый час потеряли.
Глава пятнадцатаяАЛЕКСАНДР МОТОВИЛОВ
Никогда мы так классно не работали. Испластались! Пожар всех перетряхнул, даже Димка Кандауров подивился: он думал, каша начнется, и первым начал, думал, поддержат. А никакой каши, и вон сколько уже сделали. По-моему, он Вовку Орлова подговаривал, да Постнов скрутил того: случись что, Вовка виноват больше других, он ведь ту паклю перетряхивал и не заметил, что тлеет.
Димка и сейчас бесится, особенно после того, как Виктор подшипник привез. Вообще-то его понять можно: свадьба назначена, невеста телеграммы шлет, а он тут застрял. Хотя, может, и рассчитывает на что, он такой, зазря шагу не сделает, все с расчетом. И женится, чтобы получше жизнь устроить.
Никак до меня не доходит, как это мы выскочили из такого переплета? Приготовился показания давать и — на тебе — ремонтируем! Лунев фокус сделал, вышку из- под снега достал. Без Сергеева, конечно, не обошлось, но вот как все-таки удалось? Конечно, это их дело, лишь бы нам из-за таких фокусов срок не нарастили... Хотя, видать, не все гладко. Иначе б собрания не проводили.
Когда сварщик на буровой объявился, мы решили: все, конец, и козе понятно. Кто ж, правда, трепанул? Смысл тут один: мастера спихнуть. Если так, то это или Вовка Орлов, или Кандауров. И чего не поделили с Виктором? Бирюков точно не мог, он из тех, кто век ноет, а ничего не сделает. Не знаю, у нас над ним все посмеиваются, он как козел отпущения, а мне его жалко. Уж как родился несчастным, таким и помрет.
Всем, конечно, тяжело. От премии сами отказались, работаем за так и каждую минуту висим на волоске — а ну откроется и весь наш аврал впустую? Тут самый забубенный вибрировать начнет. Постнов — и тот с лица спал, посмурнел. О Луневе и говорить не приходится. Только б до конца довести, только б не помешали! Мне уж если второй срок навесят — крышка! Раз одна судимость была, другая больше будет. Так что вся надежда на Лунева. Опять на Лунева. Жалко его — коли не успеем, то зря он столько старался. Он рук не опускает, не из таких, хоть и сварщик притопал, и премия накрылась... По новой горим, значит.
Дали восстанавливать — хорошо. Но на месте Сергеева я бы запчасти не так дал, как ои. Не знаю, как надо, но я бы — не так. Это с одной стороны. А с другой — болтать об этом нечего. Тут, правда, как еще может быть: если б Сергеев иначе распорядился, не о чем и болтать было бы. Не болтают же о том, что кто-то в срок бурста- нок списывает. Понимаю, чую, что неладно как-то, а что неладно и почему — сказать не умею. Виктору-то выбирать не из чего, что дали, то и взял, тут недосуг разбираться.
А вот Постнова не понять. Иной раз кажется, будто дерево, не человек. Хоть руби его — не заплачет. А еще кажется: устал он от жизни смертельно. Все ему надоели, и сам себе надоел, а жалости нисколько не осталось. Взять Лешку Чибиряева — парень на пожаре руки малость обжег. И работает. Нет же, и это надо заметить: руки-то прикрой, говорит, и так знаем, что герой. Мелочь, а жизнь отравляет.
Всегда, когда начнешь разбираться, труднее всего ответить, почему кто-то поступил так, а не иначе. Почему парни вкалывают так? Отвечать мастеру, ну бригадиру, а они? Почему Сергеев так распорядился? Почему кто- то о пожаре раззвонил? Почему Кандауров с мастером на ножах? Почему мастер к нам с Николой хорошо относится, а к Бирюкову, Кандаурову, Вовке Орлову — сквозь зубы? И вообще — почему жизнь так сложилась, а не по- иному, могла же по-другому...
Лучше не думать, а вкалывать. Когда начинаешь думать — руки опускаются, а идет работа — руки делают что надо и как надо, и на душе легко. Вот кому из наших хорошо, так это Кораблеву. Гошку ничем не прошибешь, как медведь, на три пальца сала под шкурой, ему хоть кол на голове теши — лишь бы поспать да пожрать. Такое спокойствие, что зарплату ему не давай полгода — промолчит, ровно так и надо.
Парни меж собой в последние дни почеловечнее стали, а то уж было отчаялись. Это их Постнов в руках удержал, с каждым перетолковал, я видел. Вот и пойми его, Постнова, — обсмеет, как водой обольет, тут же подойдет, поговорит — и прощаешь ему. Уж не знаю, как он с париями говорил, а пар повыпустил. Он Луневу подпруга верная, да только когда вверх ногами висишь, и друга за врага принять можно.
Человек чудно устроен, нет чтоб в открытую подойти, поговорить — молчат, копят. А накопится — и круши все подряд, и правое и неправое. Ну и Виктору тоже — не только вкалывать нужно уметь, а и о душе думать, к душе подходить, вот что.
Глава шестнадцатаяОПЯТЬ ГОСТИ
День необыкновенной отчетливости и трезвости мышления принес Виктору Луневу ясное понимание происшедшего — впервые со дня пожара он как бы со стороны, объективно оценил ситуацию.
Двадцать пятого декабря в шесть часов утра бурмастер Виктор Лунев сделал открытие: оказывается, они — Ситов, Лунев, Тучнин, Веремеев, Гараховский, Сергеев, Пилипенко — быстро и легко скомплектовали заново существовавшую лишь в документах буровую, нашли и оборудование и аппаратуру. Как же это удалось? Он решил на следующей сессии в университете привести этот пример преподавателю политэкономии: как в наших условиях невозможное становится возможным. А что бы делал частный собственник на Западе?
— Виктор! — прокричал ему Постнов в одну из минут таких переосмыслений. — Иди, тут по тебе соскучились.
Он передал Виктору «Карат» и шепнул:
— Сергеев.
— Виктор Иваныч, — голос начальника партии был слышен чисто, как в кабинете, — доложи-ка обстановку.
Мастер вкратце рассказал о результатах восьми минувших дней.
— А почему керн не весь вывез, как договаривались? — голос Сергеева был сердитым. Как всегда, он помнил свои директивы.
— Я вывозил...
— С пятисот метров. А у тебя, по твоим же данным, было пройдено тысяча триста. Кто за тебя год закрывать будет? Короче. Тут на тебя подана докладная записка Гараховского. Полностью зачитывать не буду, а вот это место послушай: «Из-за преступной халатности бурмастера Лунева задерживается вывозка и сдача в лабораторию керна с проходки минимум в восемьсот метров». Понял? Я считаю ее принципиальной и правильной. И кладу туда же, где лежит твоя... эта... — он подбирал слово и нашел самое нейтральное: — Бумага.
— Сегодня же вывезу! — по-армейски вытянулся Виктор. — Юрий Васильевич, мы тут подсчитали, что за год прошли восемь тысяч метров. Но раз было ЧП, от премии отказываемся.
— Тебе ее еще никто не давал, — грубовато отрезал Сергеев.
— Так решило собрание, и я попрошу при подведении итогов учесть, что из-за премии могут быть лишние осложнения.
— Я думал об этом, — после паузы ответил Сергеев.
— И еще одно, Юрий Васильевич. Не хотел раньше говорить, пока до конца не проверил. В Маччобе, а может, и Мирном известно о нашем... приключении. Никто из моих рабочих об этом не рассказывал. Остается думать...
— Я поговорю с нашими, — на лету схватил его мысль Сергеев. Слышали бы Тучнин и Постнов, как он сразу схватил суть! В ответ начальник партии задал неожиданный вопрос: — Виктор Иваныч, когда в отпуск собираешься?
Самое слово «отпуск» звучало как иностранное.
— Не думал пока. А что?..
— Да есть тут у нас кое-что... — И начальник партии словно застыдился своей мягкости к провинившемуся мастеру пятнадцатой буровой, резко сменил тон и тему: — Послезавтра жду с документацией и годовым отчетом! Остальные уже сдали, Пилипенко подбивает бабки... Хотя погоди. Я, пожалуй, сам к вам загляну на днях. Ну и документы заберу попутно.
Несмотря на огорчения, на тяжелые моменты и в этом разговоре, Виктору ясно было, что среди остальных бригад партии его пятнадцатая у Сергеева в эти дни стоит на первом месте.
— Вас понял, — удовлетворенно сказал он и дал отбой.
И с неохотой снял двоих рабочих и Заливако на вывозку керна, которую столько оттягивал, считая делом второстепенным. «Ну Гараховский! В самый пиковый момент бьет по печени!» Лунев вспомнил, как внимание Павла остановилось в тот вечер на главном геологе. И Кандауров сказал... Но Виктор тут же возразил себе: конец года, главному геологу отчет держать, а тут месячный план с лишком где-то гуляет...
Эх, елки-моталки,
Просил я у Наталки,
Просил я у Наталки
Колечко поносить! —
заорал в эту минуту Мотовилов благим матом.
Эх, на тебе, на тебе,
Не скажу я матери,
Не скажу я матери,
Эх, не скажу отцу! —
басом исполнял арию Наталки Кандауров, и бригада надсадно хохотала от неожиданности и несоответствия слов голосу.
«Спелись! — разозлился мастер. — Весело им! Хор имени Пятницкого!»
Из лесу вынырнул «уазик», форсисто развернулся перед балком, из кабины высунулся Анатолий Тучнин и весело прокричал:
— Ложись!
Казалось, он был слегка навеселе — распахнутый полушубок, без шапки, с раскрасневшимся лицом. Когда машина остановилась, он выгрузил... ящик шампанского.
— По какому поводу? — по инерции сурово от недо- 106 вольства укоренившимися и процветающими частушками и в то же время с улыбкой встретил его Виктор, указывая на ящик.
— Для поддержки штанов и морального духа. В честь Нового года, за победу!
— Следствие, конечно, вели знатоки?
— Спрашиваешь!
Втроем с Постновым они ушли в балок, и Тучнин принялся рассказывать. Без особого труда найдя жену Стрельникова Надю, она работала завскладом геофизической экспедиции, он минут десять выпытывал у нее, нет ли шлангов под давление в шесть атмосфер, а потом спросил, не слыхала ли, как там дела у Лунева, на пятнадцатой буровой? Конец года, вот, мол, и прикидываю, кто выйдет на первую премию, его или моя бригада? Стрельникова захлопнула дверь склада:
— Иди получай премию. Погорел твой Лунев, одни трубы остались, сама слыхала!
Тучнин ссылался на то, что сейчас ему идти к Сергееву и надо точно знать, чтоб вести себя соответственно. И выпытал таким образом, что Стрельникова наслышана от жены моториста Геннадия Полякова. С Поляковым он распил бутылку водки, и тот без расспросов сам заговорил о пожаре.