— Да у кого ж на такого рука поднимется? Предал... А ты в ресторане все говорил «за победу».
— Победа тоже имела место.
— Ты бы впереди сел, удобнее.
— Впереди ноги не помещаются. Тесная у тебя лайба, Гарик.
И это тоже вызвало восхищение у таксиста.
Его восхищение еще больше подогревало Виктора Лунева, который давно внушил себе, что именно так должен приезжать в Москву настоящий северянин. К тому же он слишком долго был скован и угнетен своим пожаром, и хотелось скорее стать прежним — независимым, сильным, щедрым.
Когда они приехали к новому большому дому с редкими освещенными окнами, на счетчике значилось тридцать рублей с копейками. Гарик помог донести покупки. Виктор сказал ему:
— Завтра подашь машину в двенадцать.
И заплатил вдвое больше положенного.
***
Лунев приехал к своему другу, дальнему родственнику, журналисту Борису Ларионову. Родство было настолько дальним, что оба привыкли считать себя друзьями, так удобнее. После положенных при встрече поцелуев и расспросов они устроились в кухне, белой от полок, столов, холодильника, табуреток. Уютно светила настольная лампа, уютно, тихо и мягко звучала музыка кассетного магнитофона «Сони», по-домашнему тепло поблескивал самовар.
— Электрический? — спросил гость.
— Нет, обыкновенный. С дымком знаешь как вкусно!
Хозяева, тридцатилетние Борис и Наталья Ларионовы, были несуетливы, не торопились показывать квартиру, рассказывать или расспрашивать, не спеша собирали ужин, и Лунев почувствовал себя двойственно: ему наконец стало покойно и уютно в их светлом, со вкусом обставленном жилище, но от сдержанности хозяев и непривычного московского быта он показался себе провинциалом. Долго крутил в руках иностранные прозрачные кассеты с записями и думал при этом, насколько другая квартира у него, Виктора Лунева, в ней только самое необходимое, другая жена и другой образ жизни. До сих пор он встречался с Ларионовыми либо на юге, в санатории у матери, либо в центре Москвы, когда заезжал проездом на час-другой. Он похвалил квартиру, сел за стол. Дети спали, и свои подарки Виктор решил вручить утром. Борис налил красного вина из пузатой бутылки.
— Легкое «божоле». Это у Сименона, Нат, — «легкое «божоле» хорошо под телячью голову»?
— Кажется, у Сименона. — Наташа, в домашнем халате с взбитыми, елочкой сшитыми рукавами, ставила на стол «птичий ужин»: шпроты, апельсины, тонкими ломтиками нарезанные колбасу и сыр.
— Буженину ел, — не к месту сообщил Виктор, по ассоциации с «божоле». — Килограмм буженины и килограмм водки. Ната, ты мне на завтрак кусок мяса найдешь? Без мяса я не жилец. Сейчас-то поужинал, а вот завтра...
— Найду, найду, Микулушка, — улыбнулась Наташа, подняла рюмку: — Ну, за нашего двенадцатого гостя!
— Это за сколько же? — поразился Виктор. Ему стало неловко.
— За два месяца, — ответил Борис. — В прошлом году тридцать шесть заездов было, а гостей этак под пятьдесят.
Они выпили, не чокаясь, хоть Виктор и потянулся было чокнуться. Оттого, что гостей здесь считали двузначными цифрами, ему захотелось в гостиницу.
Странное дело — молчания не было, они все время о чем-то говорили, но все о неважном, необязательном, и Луневу, как это бывает с людьми непосредственными и прямодушными, почудилось, что он неинтересен хозяевам, и он решил сейчас же заинтересовать их собой. В самолете и аэропорту, помня о профессии Бориса, Виктор давал себе слово накрепко молчать о своем происшествии: друзья-то друзьями, но так будет лучше.
— А вот я вам историю расскажу! — выпалил он и сделал многообещающее лицо.
— Э-э, для красноречия, начальник! — Борис снова наполнил рюмки. Виктор подумал о том, что все-таки мало знает он Бориса. Глядя на него, можно было сказать, что тот утомлен и не совсем здоров, потому что под глазами выступали как бы вторые бровные дуги, но это даже шло ему.
Ларионовы умели слушать.
Сначала Лунев, боясь утратить их внимание, рассказывал бегло: на буровой велись сварочные работы, видимо, тлела искра, ночью раздуло, вышка сгорела. Приехали на базу, начальник партии согласился восстанавливать и помог запчастями. Но тут кто-то начал болтать о пожаре, а вот кто — до сих пор неясно. Но так пересказывать удалось недолго. У Бориса возникало все больше о Польше вопросов. Наташа принесла бумаги и карандаш Виктор начертил план расположения буровой, балков, нарисовал пену, крюк, водила.
— Ты только не вздумай писать! — спохватился он. — У меня там еще не улеглось до конца.
Интерес к нему был теперь неподдельный. Борис расспрашивал обстоятельно, до мелочей, и Виктор заметил, как из нейтрального, никак не настроенного хозяина дома он превратился в журналиста. Можно было хорошо представить себе Ларионова на задании или в командировке: как он ставит вопросы, помогает избежать повторов, неожиданными уточнениями проверяет, правдиво ли описывают ему происшедшее. Он заверил, что у них не принято писать о родственниках или друзьях, как у хирургов — оперировать близких.
К полуночи они дошли до восстановления буровой. Борис предложил поставить на этом точку, а завтра-послезавтра продолжить.
...Когда Лунев проснулся, шел одиннадцатый час, Ларионовых дома не было, и детей тоже. Виктор плохо выспался на новом месте, в чужой постели, и потому спал долго. В кухне он нашел записку в одно слово: «Хозяйничай!», ключи и сковороду жаренного широкими ломтями мяса. Раздернул портьеры — за окном клубилось белесое варево, внизу блестел мокрый асфальт, сеял нескончаемый дождь. Виктор позавтракал, допил вчерашнее «божоле».
Внизу у подъезда остановилось такси. Лунев вспомнил, что должен приехать Гарик. Не было желания куда-нибудь ехать. В квартире Ларионовых в этот дождливый день хотелось сесть у журнального столика в японское кресло с длинным ворсом, взять в руки хорошую книгу, каких тут было предостаточно, включить настольную лампу, читать, курить и попивать винцо. «Наверное, им никуда не хочется выходить из своей квартирки, — поймал Виктор о хозяевах. — Интересно, есть у них друзья?»
Такси — салатная «Волга» — терпеливо стояло у подъезда. Значит, точно Гарик. Виктор вспомнил свое вчерашнее настроение, независимость и широту, и ему снова захотелось быть таким же. Он не задумался над тем, почему сегодня с утра у него совсем другое настроение. Надел плащ и спустился к машине. Гарик проворно выскочил навстречу, завидев его, и распахнул перед ним дверцу.
— Как ночевалось? — спросил он приветливо. — Головка бо-бо? Денежки тю-тю?
— В мебельные поедем, — ответил Лунев на это. Они объездили четыре мебельных магазина. Виктор смотрел арабские, югославские, немецкие, чехословацкие гарнитуры, полированные и тусклые, с финтифлюшками и похожие на сундуки, скользил взглядом по покупателям и размышлял: кто же все-таки пустил слух о пожаре, а потом послал анонимку в прокуратуру? Из-за неизвестности, из-за того, что даже в отпуске не отделаться от этого растреклятого пожара, и еще из-за того, что вчерашняя волна упорно не возвращалась, Виктор разозлился. Он редко злился, по сегодня почувствовал себя идущим по болоту, зыбанье которого раздражало и пугало, и он рассвирепел. Подлетел к администратору — пожилой и полной женщине с ярко накрашенными губами и ярко-черными волосами, выпалил:
— Мне два гарнитура!
Администратор разговаривала с покупательницей, осадила: «Минуту!» — и продолжала разговор. Можно было подумать, что каждый покупатель берет у нее не меньше двух гарнитуров сразу. Наконец администратор снизошла до него.
— Мне два гарнитура! Немецкий и финский!
— По записи.
— Значит, запишите.
— Молодой человек, сразу видно, что вы приезжий. Запись ведется только среди москвичей. По году люди стоят.
— Я в долгу не останусь.
— Конечно, не останетесь. Потому что вам я ничего не продам.
Это был щелчок по самолюбию: «ВАМ я не продам!» Отчего-то вспомнилась вчерашняя официантка, ее холодный взгляд.
— А что не по записи?
— Стенки.
— Он решил, что над ним издеваются, не обратил внимания на разницу между стенами и стенками. Резко повернулся и ушел.
— В следующий! — мрачно буркнул Гарику. И добавил позднее, когда перекипел: — В этом дурацком магазине даже деньги истратить не дают!
Хотелось сейчас же позвонить Сергееву: а вдруг там, в партии, есть новости? Может, анонима нашли... Но умом Виктор понимал, что ничего нового там за три дня его отсутствия произойти не может, что измотавший его пожар наконец затухает, а гадко на душе от одиночества в гигантском городе. Гарик, видя его состояние, повез в магазин, где будет «верняк». Лунев вошел туда так угрожающе, что ему спешили уступить дорогу. Не купить — значило для него не почувствовать себя человеком. Виктор выбрал два самых дорогих гарнитура, отдаленно похожих на мебель Ларионовых, подошел к администратору и с вызовом заявил:
— Мне два гарнитура! Чешский и югославский!
— Пожалуйста, пожалуйста! — засуетился администратор-мужчина. — Один момент, выпишу чеки!
Лунев развернул свой кошель.
— Нет-нет, в кассу, в кассу! С вас две тысячи пятьсот шестьдесят рублей. Куда повезете? Ага, понимаю-понимаю, иногородний. Значит, в транспортное агентство. Еще шестьдесят два рубля. Распаковать? Посмотрите? Или прямо в упаковке?
— Что я, жлоб какой — распаковывать? Доверяю.
Бумажник похудел на глазах. Лунев наконец почувствовал удовлетворение. Когда грузили мебель, он, покуривая, наблюдал поодаль. Старшой грузчиков, кряжистый Петя лет под пятьдесят, подошел к Виктору и принялся его разглядывать. Виктор удивился такому бесцеремонному разглядыванию.
— Тебе чего?
— К нам пойдешь? — спросил Петя. — В магазин. Анатомия у тебя больно подходящая. Для начала положу три сотни.
— У меня для начала в пять раз больше.
— А ты в каком?..
До вечера Виктор провозился с оформлением контейнеров до Иркутска, а оттуда самолетом до Мирного. Хлопоты были приятны: можно было ни о чем не думать. За пятнадцать минут Гарик доставил его к Ларионовым, еще через десять минут они вышли около Останкинской телебашни. Вчерашняя волна вернулась, подхватила и понесла: