— Три билета в золотой зал ресторана «Седьмое небо»!
Ларионовых, он заметил, покоробило его сообщение о том, что он сегодня «оторвал пару гарнитурчиков за две с полтиной» и отправил их в Мирный.
— Почему не три? — иронически спросил Борис.
— Больше двух в одни руки не отпускают, — отшутился Лунев.
— О! — оценила ответ Наташа. Борис же усмехнулся.
— Да что вы, в самом деле, думаете, купчик я? — И показал список пунктов из сорока — всего, что наказала ему купить бригада. — В Мирном тоже хотят уюта на столичном уровне. Вот и превратили меня в агента по снабжению.
Виктор шутил, хохотал, покупал в выносном буфетике у входа в зал дорогой пятизвездочный коньяк, заигрывал с официантками и вообще казался именинником. Настроение у него стало как после охоты. Когда вращающийся зал ресторана совершил полный оборот, Виктор запротестовал, хотел было купить' еще три билета, но тут Борис заговорил с ним о пожаре на буровой, и они поехали домой. Над Москвой по-прежнему сеялся нескончаемый дождь, тридцатый или сороковой по счету, хозяева подогрели в кастрюле красное «Каберне» с сахаром, и было приятно сидеть у настольной лампы с мягким светом, пить необычное горячее вино и знать, что пожар потушен, за окном все тот же дождь, приятный после лютых стеклянных морозов, мебель едет себе по назначению, а у него, бурового мастера Виктора Лунева, заслуженный трудовой отпуск на полгода.
* * *
— Хорошо, — сказал Борис Ларионов, когда рассказ о пожаре был закончен. — Ты восстановил, ты от бабушки ушел и от дедушки ушел, вышел сухим из воды — ну и что?
Виктор остолбенел. Теперь, когда все самым честным и подробным образом было рассказано, услышать в ответ «ну и что?» было для него большой неожиданностью и даже ударом. Ларионов насмешливо перечеркнул все его усилия этим своим «ну и что?». Виктор растерялся, не нашелся что ответить.
— Скажи, ты считаешь себя победителем? Считаешь. Тогда ответь на такой простой вопрос: кого ты победил? Уж не спрашиваю, какой ценой и какими методами...
Лунев призывал всё свое самообладание, удерживал себя на прежнем тоне и выражении лица. Знал за собой: лицо выдает его мысли и отношение к человеку красноречивее любых слов.
— Кого я победил? — задумчиво переспросил он. Точнее, было бы — ЧТО я победил. Малодушие, трусость. Как бы это точнее сказать... себя победил. Да, себя. Взял разводной ключ и завернул свои гайки.
— И гайки бригады, — поддакнул Ларионов. Трудно было понять, что в его голосе — одобрение, насмешка? Нет, не понять, закрыт и снаружи и изнутри. Себя победить, дед, — это большая победа.
— Да! — в голосе Лунева послышался некоторый вызов. — И гайки бригады. Может, даже так: победил бригаду, а может быть, создал настоящую бригаду. И научился улыбаться, когда хочется в морду дать.
— Но и в морду дать не преминул... Видишь ли, у тебя саморазвивающаяся история, один шаг неизбежно вызывает другой, и конец определен началом.
Тогда Лунев предложил перевернуть шахматную доску, поменяться фигурами, ведь Борис любит играть за противника. Как бы действовал он на месте бурового мастера?
По Ларионову, нужно было с самого начала доложить о ЧП по полной форме и ждать официального решения. Он уверен, что руководство партии и управления разрешило бы восстанавливать буровую, причем не исподтишка, не тайком, а на законных основаниях. Еще не было случая, чтобы виновному не дали возможности искупить свою вину. Да, допускал Борис, наказание могло быть, но, учитывая молодость, самоотверженные действия мастера при тушении пожара, чистосердечное признание и готовность восстановить, даже уголовное наказание было бы скорее всего только условным. И не слева, а со склада выписали бы необходимое оборудование. Восстановление шло бы без сверхурочных, без драм в коллективе, рабочие получали бы, между прочим, положенную зарплату. Такой путь восстановления автоматически исключает всякие увертки перед прокуратурой, комиссиями, анонимки, расследования. Ты красиво ходишь по Москве, говорил Борис, этаким торпедным катером, а там ты ходил на полусогнутых.. Действия Ларионова и Лунева совпадали лишь в одном — в отказе от премии.
Выслушав, Виктор шумно вздохнул, закурил, тяжело сказал:
— Значит, я снова взял бы у государства пятьдесят тысяч рублей, какие однажды уже сгорели по моей вине. И это ты называешь — искупить вину? Пятьдесят сгорели да пятьдесят взял на восстановление — сто! Сто! Так мы всю Россию разбазарим. Да и восстанавливать таким способом ты будешь два года! Два! Ты хочешь все правила соблюдать — соблюдай!.. Нет, товарищ журналист, в твоем варианте много скользких мест. Получил ты пятерку условно, доверили бы тебе снова буровую? Держи карман, как же, доверят! Условникам их никогда не доверяли.
Он очень старался убедить Ларионова так же логично, как умел мыслить Ларионов.
— Нормальные герои всегда идут в обход, — усмехнулся Борис. — Сто тысяч — это, конечно, бесхозяйственность. А не бесхозяйственно разбазаривать дефицитные приборы, оборудование по бригадам без потребности в нем? Все эти загашники, бурстанки под снегом...
— Ну и кого же в таком случае победил ты? О методах я не говорю — они правильные, государственные... Как газета, правильные. И ясно, какой ценой — за государственный счет, по накладной, со склада. Так отремонтировать может любой... хлюпик.
— Я бы победил бесхозяйственность. Именно ее. Победил бы собственную трусость, ведь победителем иногда может выйти и трус. И не дрожал бы перед каждой машиной. Пойми, в чем тут принципиальная разница: я свою котлету не ночью под одеялом ем — я сел за стол и честно, с достоинством, с вилкой и ножом ее слопал. И с аппетитом к тому же! И не было бы никаких слухов, анонимок и этих унизительных припираний рабочих к стенке. Ты осуждал Тучнина и Павла за это, но забыл, что сам-то делал то же самое.
— Нет, не то же! Было собрание бригады, а не расследование.
— Но ведь подозревал! Многих, почти всех. Чем не расследование — разговоры с теми тремя рабочими, что не были при пожаре?
Виктор признал: да, верно. Да, подозрения были, они и сейчас есть. Да, разбазаривать запчасти и дефицит по бригадам, бросать бурстанки, которые можно отремонтировать — бесхозяйственно, но не он завел этот порядок. Кстати, Сергеев потом провел рейд по всей партии по изъятию излишков... порядочно изъял. Но Ларионов знает человека по газетным статьям, даже приедет на буровую— с ним будут говорить газетными словами. А он, Лунев, знает человека другого, и этот — сложнее любого газетного героя, потому что сложность человека в том состоит, что в нем добро со злом не просто перемешаны — добро вырастает из зла и зло — из добра.
— А это мысль! — оживился Борис. В кухню вошла Наташа, мягко велела не, спорить так громко, потому что она уложила детей, покурила с ними и снова ушла. Виктор заметил Ларионову, что у того очаровательная жена. Борис будто и не слыхал этого, серьезно заявил:
— Я принципиально против твоего пути восстановления, потому что он полностью основан на лжи. Маленькая ложь, старик, а умолчание — тоже разновидность лжи, — неизбежно порождает большую. А за большой — уже целое ее болото. Мы оба отказались от премии, но между признанием истины и спасением своей шкуры большая разница... Пусть мой вариант не совсем удачен — я не знаю бурового дела, — и могут быть другие пути восстановления.
Лунев возражал, оправдывался, доказывал.
— Хорошо, хорошо, все, что ты говорил, принимается, — у Ларионова был какой-то снисходительный, сергеевский голос. — Ты уверен, что победил? Уверен. Прекрасно. Только это я и хотел узнать.
— Нет, постой, посто-ой! Ты мне одолжений не делай! — Виктор быстро сориентировался и не позволил дарить ему его же собственную победу. — Ты договаривай, не виляй.
— Ты победитель. Победил преимущественно себя. Все лучшее в себе скрутил в бараний рог.
Виктор снова закурил, думал, глядя на свои опущенные с колен кисти рук — они тяжело набрякли, толстые мозоли казались черными.
— Не знаю, Борис. Я сам много сомневался: правильно ли действует руководство, законно я запчасти получил или нет и вообще почему бы кому-то не говорить про наш пожар?
Борис, казалось, был доволен тем, что Лунев в обороне. А Виктор уже в который раз думал: умом, умом брать надо! Там, у себя, он отвоевал буровую силой, здесь нужно убедить в своей правоте и своей победе. И это он считал не менее важным, чем физическое восстановление буровой.
— Ладно, — заключил Ларионов. — Признаем, что ты победитель, и ни в чем не сомневайся. Сомнения, знаешь ли, отравляют и радость, и любовь, и победу...
— Да-а, представляю я, какую бы ты статью написал, попади тебе в руки такая анонимка! Ну, спокойной ночи, Борис!
— Спокойной ночи, Витя!
...В тот день Борис Ларионов не торопился в редакцию, он и раньше уезжал часов в десять, а теперь был дежурным по номеру и задержался часов до двенадцати. После утреннего кофе он вынул из портфеля длинный узкий «телефонник», долго листал его, нашел нужный номер.
— Вот что, Витек, — сказал он весело. — Пусть-ка наш спор рассудит твой всемогущий бог — Министерство геологии.
Лунев ринулся наперерез к телефону, но Ларионов успокоил его:
— Ты что, думаешь, я первый год замужем?
И набрал номер.
— Станислав Иваныч? Ларионов приветствует. Как насчет мирового энергетического кризиса? По-прежнему приближается? Ну-ну. Да пустяк, проконсультироваться хотел. Так, письмо одно... Нет, выступать не будем, — тут Борис подмигнул Луневу и заходил по комнате, насколько позволял шнур телефона. — Для начала такой вопрос: как часто бывают пожары на буровых? Нет, не нефтяные, поискового бурения, георазведка. Всего в год по стране? Десятки? А тут пишут — редкое явление. Ну да, для них, конечно, редкое. Ответственность несет?..
Борис долго расспрашивал в таком духе, не говоря ничего конкретно, все вопросами, вопросами, а в промежутках между ними агакал и угукал и попыхивал сигаретой. Станислав Иваныч оказался на редкость словоохотливым. В конце разговора у Ларионова глаза на лоб полезли, но он по-прежнему оставался сдержанным. Виктор