Лунев и правда на какое-то время почувствовал облегчение, когда увидел, что все участники ночного «совещания'' стали не такими официальными, какими были дном. Они и днем сочувственно встретили его беду, но мастеру чудилось, что его осуждают про себя и даже боязливо, суеверно рады: «Не нас посетил господь!» Чур меня, чур! Еще он заметил днем на их лицах легкий испуг: как бы не угодить с ним за компанию, заодно, и оттого сквозила чуть заметная неприязнь к нему, неудачнику. Виктор даже принял сначала их неприязнь о т испуга за готовность судить его, не просто осуждать в душе или на словах, а судить судом официальных должностных лиц. За столом эти подозрения и опасения развеялись, участие к нему проявилось уже не в словах, а на деле. Мастер увидел, как вслед за Тучниным и остальные готовы снять с себя рубашку и отдать погорельцам.
«Во все времена русских людей объединяет несчастье», — подумал он и запомнил эту мысль.
Виктор Лунев не спал и эту ночь. Задремывал вполглаза, но снова вспыхивало пламя с жутким огненным шаром в нем, и он снова кидался тушить. Просыпался и вспоминал заново, как Бирюков нудил в темноте и плел им всем лапти, как замедленно вставал из-за стола Юрий Васильевич и как поспешно запирал сейф с докладной, и эти последние слова Гараховского. Куда только делась радость от готовности прийти к нему на помощь и Толика Тучнина, и Ситова, и даже буквоеда и умницы Пилипенко...
Наутро у него были черно-карие круги под глазами. Путаные ночные мысли, все увеличивающийся страх перед будущим днем привели мастера в отчаянное, решительно-деятельное состояние, с каким поднимался русский солдат с последней гранатой на танки.
Лунев быстро разбудил бригаду, накормил завтраком за пять минут и распорядился, куда кому ехать. Тучнин забрал полбригады в свой вездеход, и, проводив машину взглядом, Виктор приободрился: есть одно дело! Остальных рабочих он отправил за лесом к Ситову, бригадира — на склад партии за запчастями по накладной Сергеева.
Вскоре вернулся трактор с прицепом, загруженным вагонной рейкой и досками для обшивки буровой.
— Возвращайтесь, — сказал мастер Постнову. — Приберите там, снегом закидайте. Вышку перетащите на другой берег ручья. Обе смены пусть начинают. Собери и тех, кто в отгулы вчера, позавчера то есть ушли. Узлы надо все перебрать. Расставишь — поезжай к Веремееву за генератором, он вчера обещал.
— Ив Москву, в Кремль, — усмехнулся Постнов.
— А я — в Мирный.
— Обойдется, — улыбнулся Постнов. — Ты бы и вздремнул, а то жидкий блеск в глазах.
— На том свете вздремнем.
— На медведя ты сейчас похож.
— А с твоими нервами воспитательницей в детсаде работать.
Виктор обнаружил, что он уже в состоянии шутить. Так они дружески распрощались и разъехались. Решение Сергеева, успокаивающе загруженный прицеп подкрепили надежду бригады, и вместо прежней растерянности и подавленности, с какими они сюда приехали, ребята уезжали, лихо перешучиваясь, будто им только что премию выдали. «Запевай!» — скомандовал Лунев напоследок.
К обеду он был в Мирном.
* * *
По дороге на буровую Постнов и правда запел. Бессонная ночь после пожара, напряженное ожидание, решение Сергеева неожиданно настроили бригадира на лирический лад, и он запел старинную:
В Кейптаунском порту
С пробоиной в борту
«Джанетта» починяла такелаж.
«А ведь по-моему сделал Лунев! — радовался он про себя. — Молчал-молчал, а так и сделал! Ну как, сухопутный бригадир, пригоден еще к морской службе или же ожирел? Да нет, видно, не совсем расслабился, если в критическую минуту могу «пасануть» идею, по которой действует все руководство партии».
— Ничего, ничего, парни! Еще как раскидаем-соберем вышку, еще всем носы поутираем! — восторженно восклицал Николай Орлов и искренне верил в свои слова.
— Пронесло! — ликовала бригада, на все лады обсуждая решение Сергеева.
По дороге заехали за Георгием Кораблевым Он спал. Разбудили, рассказали про пожар.
— Ладно, — сказал Кораблев. — Поехали.
И снова уснул, едва сел в трактор. Можно подумать, пожары в его жизни были так же часты, как снег или дождь.
— Гена, у почты тормозни! — попросил Кандауров, спохватившись. Заливако съездил за Кандауровым еще утром. Отбив телеграмму невесте и снова забравшись в трактор, Дмитрий спросил Постнова:
— Эдик, а из чего восстанавливать? Из пепла? Птица Феникс?
— С бору по сосенке. Вот, отоварились уже.
— Интересно, это товарищ Сергеев так распорядился или же самодеятельность?
— А что?
— Да если самодеятельность, то труды ваши насмарку. Завтра же какой-нибудь народный мститель, доброжелатель-с, доложит куда надо.
— Товарищ, — буркнул Постнов.
Глава четвертаяДМИТРИЙ КАНДАУРОВ
Когда Заливако приехал за мной, я не поверил. Он был похож на сумасшедшего: глаза красные, узкие, дико блестящие, говорит путано и на месте пляшет. Не поверил, а потом, честно сказать, обрадовался. Может, Лунев и родился в сорочке, да, по-видимому, износилась она уже, а новой судьба не припасла. Я сразу понял, что за такие приключения этому лапотнику головы не сносить. Чуть было не заявил Генке спросонья: никуда я не поеду. У меня законные выходные после вахты, я на вашем пожаре не был, и как вы там горели, не знаю. Может, Кандауров пьян вдребезги, и это его личное дело. Но вовремя догадался, что такие переделки раз в жизни бывают, нельзя случая упускать. Да и Заливако говорит, что Сергеев уже дал указание восстанавливать без шума, о пожаре помалкивать, собрать всю бригаду.
Тогда оборот другой, погоди, переоденусь.
Генка на мой халат и туфли домашние глаза пялит, потом стал импортные журналы разглядывать, ему в диковину, не оторвется. Спрашивает, откуда у тебя такое? Я ему еще «Чешское фото» подбросил и сигаретой «Марлборо» угостил, мелочи, отвечаю, брат в торгпредстве работает, снабжает.
Пока одевался, все обдумал. Мое положение — самое выгодное. Ничего не видел, ничего не слышал. Смену закончил, уехал на базу, отдыхал. О пожаре ничего сказать не могу. А по первому зову, по распоряжению товарища Сергеева сразу же прибыл на буровую — восстанавливать.
Да, видно, горели знатно — в тракторе не продохнуть, гарью разит, жженой пластмассой — они и не чувствуют. Посочувствовал, поахал, порасспрашивал, как дело было, точно: нашему разночинцу головы не сносить. И Постнов, я он уже далеко-далеко, где кочуют туманы. Значит, руководство бригады будет меняться. Сплошные вакансии, и никакого выбора кадров. Значит, товарищ Сергеев уже личные дела шерстит, замену ищет. Пусть ищет!
Если объективно, неплохой он парень, Лунев. Не зарывается, место свое знает, работы усовершенствовал. Но есть на свете закономерность, которую нельзя игнорировать. Поколения идут одно за другим и в той же последовательности должны размещаться в обществе. А если начнется путаница, если старший в подчинении у младшего, а умный у дурака, то успевай тушить пожары. Так что я, может быть, в бригадиры его к себе взял бы. Тут дело в принципе, и одном только принципе. Что у меня, что у бурмистра заработок примерно один, только разными силами дается.
Меня многие спрашивают: почему бы тебе не устроиться где-нибудь па культурную работу, почему в буровиках ходишь? Не понимают товарищи закономерности... Я ведь и в Москве жил, и хорошо понял, что нынче котируются как раз те, кто прошел хорошую школу там, в рабочем коллективе. С такой записью в трудовой книжке перед тобой любые двери откроются — надо лишь уметь подать себя. Наработаешь багаж, тогда и в столице будешь человек, а не сошка. Ну и к тому же денежка. Где еще такие деньги заработаешь?
Мы псковские, лыком шитые, сидим тут в тайге... А личное дело давно в Министерстве геологии, в комиссии по набору специалистов для работы за рубежом. Годика три поработать в развивающейся стране — чем не зять товарищу Окуневу? Бог мой, Верочка!..
— Гена, у почты тормозни!
Вовремя спохватился. Верочка — человек эмоциональный, еще бог весть что в голову возьмет. Надо телеграммку — производственная необходимость и далее — везде люблю-люблю. Ничего, товарищ ей объяснит, конец года, план... Вот Лунева на свадьбу пригласить — он наверняка начальника геоуправления Окунева за столом ни видывал. Пора мне свое холостяцкое положение закрывать, а то ничего, кроме усталости, от этих романтичных сибирячек. Свадьба подождет, тут расклад покерный, если не джокер, то, как минимум, «цвет» на руках.
А мастера — на хлеб намазать и скушать сандвичем.
Глава пятаяБРАТЬЯ
Выла уже полночь, когда Лунев открыл своим ключом дверь квартиры. Жена не спала, стояла в это время " кухоньке. Она собралась крикнуть и, чтобы не закричать, укусила полотенце. Потом Люба беззвучно заплакала, кинулась к нему, начала расстегивать полушубок.
— Где? Где тебя? — трагическим шепотом частила она и все ощупывала его. — Кто?
Виктор остолбенел от такого приема. И догадался: лицо! Остался не на людях, расслабился, вот и сдал сразу.
— Дурочка, — ответил он, видя, что жена ищет кровь. Разделся. Прошел в кухню. Закурил и сел у окна. Оконное стекло отсвечивало черным зеркалом. Глядел в пол, молчал. Губы одеревенели, даже сигареты не чувствовал. Люба с поминутной оглядкой на него ставила на стол могучий провиант: соленые огурцы, рыбу, огромный кусок вареного мяса, без которого муж любой обед не считал едой.
— Спи, — сказал Виктор глухо, как Бирюков, и увидел себя в черном зеркале. Белая-белая лепешка лица. Провалившиеся глаза. Страшно выступающий нос меж двух глубоких боковых морщин, которых вчера не было. Было отчего испугаться Любе.
— Спи-спи, — ласковее проговорил он и пошел умыться. Долго мочил лицо, не отнимая пригоршней. Но, встретившись со своим отражением в настоящем зеркале, отпрянул. Окно не соврало: лицо было бело-зеленым, веки фиолетовыми, белки — кровавые... Люба послушно ушла из кухни, но вернулась с остатками водки в бутылке: