Время шло. Солнце уже поднялось достаточно высоко и часам к девяти утра стало настолько тепло, что я рискнул снять ватник, сильно стеснявший движения. Птицы начали постепенный подъем вверх. Одна парочка поднималась по стенке, под которой я сидел. Они свистели над самой моей головой, сверху даже сыпались камешки, но увидеть птиц никак не удавалось. Другая пара поднялась немного погодя по противоположному склону ложбины, метрах в двухстах от засады. В бинокль было отлично видно, как самка, несколько уступавшая по размерам самцу, то и дело склевывала что-то, медленно и спокойно переступая среди камней. Самец был куда суетливее. Он то подбегал к самке и, вздернув вертикально хвост, начинал с клекотом обходить ее сбоку, волоча крыло по земле, то вдруг отставал и, застыв на некоторое время, озабоченно крутил головой. Закончив обзор местности, он обязательно свистел, а потом, словно спохватившись, начинал торопливо набивать свой зоб» после чего опять устремлялся за успевавшей удалиться самкой. В общем, хлопот ему хватало.
Еще через некоторое время появился одинокий самец. Он двигался по самому дну ложбины, заросшему короткой травой, хорошо выделяясь на свежей зелени. Окраска уларов прекрасно гармонирует с серовато-желтыми склонами гор, и, если птица стоит там, не двигаясь, ее трудно увидеть даже на расстоянии ста метров. На траве же птицы хорошо видны. Пробиравшийся по ложбине улар приближался с каждой минутой и вскоре оказался подо мной в каких-нибудь семидесяти метрах. Легкий щелчок выстрела, и улар забился на месте. Но когда я, ликуя, вскочил на ноги и бросился вниз, птица, теряя перья, несколько раз перевернулась, встала на ноги и вдруг, отделившись от склона, скользящим полетом ринулась вниз. Через какую-то секунду она исчезла за перегибом склона. Делая громадные прыжки, рискуя поломать ноги, я выскочил на тот же перегиб, но улара и след простыл. Успев засечь примерное направление его полета и учтя, что пикировать он начал слишком круто, я стал прикидывать, куда он мог рухнуть.
Дело было почти безнадежное, но как раз тут мне повезло. Тщательно обшаривая склоны в бинокль, я старался не пропустить ни одного движущегося предмета. Вскоре в поле зрения попало стадо баранов, пасшееся под самым склоном горы, примерно в километре от меня. В стаде творилось что-то странное. Часть животных перестала пастись и стояла, подняв головы, а среди них суетился маленький человечек, видимо мальчик-пастух. Вел он себя в высшей степени необычно, и удивление баранов на этот раз было вполне законно. Пастух махал руками, как ветряная мельница, бегая среди овечек, и даже раза два кидался на землю грудью. Затем он некоторое время сидел, видимо отдыхая, а потом неожиданно припустился бежать прочь от стада, к дымившим неподалеку юртам. И, только углядев в его руках какой-то большой предмет, я вдруг понял, в чем дело. Это был мой улар! Тяжело раненный, он не мог хорошо управлять полетом и врезался под склон горы, прямо в баранье стадо. Но приземление было, видимо, достаточно мягким, раз он мог так резво бегать, увертываясь от ловившего его пастушонка. Я представил себе изумление этого мальчугана. Слабых выстрелов из малокалиберки он, конечно, не слышал, и вдруг с неба чуть ли ему не на голову валится улар! В то же время мне стало ясно, что добыча, за которой я гоняюсь без передыха вот уже третий день, снова уходит из рук. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как резво кинуться вниз, наперерез мальчугану.
Объяснение было трудное. Мальчонка плохо понимал по-русски, а я еще хуже по-киргизски. Пришлось прибегнуть к помощи жестов. Я изобразил, как стреляю из винтовки, показал малокалиберные патроны и, наконец, сквозную рану у улара… В конце концов, мне удалось втолковать ему, что к чему. Мальчик безропотно отдал свалившуюся с неба добычу, но из его жалобно моргавших глаз покатились крупные слезины, которые он досадливо смахнул рукой. К счастью, у меня были с собой лепешки, конфеты и целая банка сгущенного молока. Я предложил ему разделить со мной трапезу, и мы славно позавтракали у маленького ручейка. Целая банка сгущенки, которую я безоговорочно предоставил в распоряжение моего маленького приятеля, несколько подсластила горечь утраты, и скоро он уже смеялся, показывая, как свалился сверху улар и как он его ловил. Настроение у него окончательно поднялось, когда я на прощание вырезал у улара желчный пузырь и подарил ему. Желчь улара, как и крупных хищных птиц — бородача, снежного сипа и беркута, очень ценится местным населением как отличное лекарство от многих недугов. А улар был хорош — крупный самец в расцвете сил.
На Памире обитает два вида уларов — гималайский, или темнобрюхий, и тибетский, или белобрюхий. Тибетский встречается гораздо реже и на значительно больших высотах, чем гималайский, поэтому в дальнейшем речь будет идти главным образом о гималайском уларе. Между прочим, Памир — единственное место в нашей стране, где встречается тибетский улар, характерный обитатель тибетских высокогорий. Гималайский улар намного крупнее тибетского, сильно отличается от него по окраске, да и голоса их тоже, при общей однотипности, хорошо различаются. Поэтому и в бинокль, и на слух отличить один вид от другого нетрудно. Местные жители также прекрасно различают этих птиц. Гималайский улар по-киргизски так и называется — улар, а тибетский имеет совсем особое название — куртек.
Но при всех различиях образ жизни уларов в общем-то один и тот же. Птицы эти строго оседлы, хотя зимой могут предпринимать сравнительно далекие кочевки. Большей подвижностью в этом отношении отличаются тибетские улары. Зимой, в самое тяжелое время, птицы живут небольшими обществами, по десять — двадцать штук, кормясь на свободных от снега участках склонов. Зима на Памире вообще малоснежна, к тому же сильные ветры сдувают снег со склонов, так что найти участки без снега нетрудно. Если же случаются обильные и длительные снегопады, улары пасутся вместе со стадами козерогов или архаров, собирая семена на раскопанных ими участках-копанках. Зимой альпийский пояс бывает целиком скрыт под снегом, да и ниже снега временами бывает достаточно, поэтому улары всю зиму живут в нижних частях склонов. Во время сильных буранов они иногда выходят в долины и в поисках корма забредают даже в поселки. Например, зимой 1960/61 года на биостанции поймали двух уларов, забредших в конюшню.
Весной по мере таяния снегов улары поднимаются все выше. В конце мая, когда птицы приступают к размножению, они держатся большей частью в пределах 4100–4300 метров; здесь же располагается и большая часть гнезд. В брачный период улары очень оживлены и кричат, не переставая с восхода до заката, умолкая только на короткое время дневного отдыха. Разбивка на пары происходит ранней весной; в мае улары уже ходят парами. Ноги самцов украшены довольно внушительными шпорами, и говорят, что этими шпорами во время драк из-за самок самцы иногда запарывают друг друга насмерть. Не знаю, насколько это справедливо. Сам я драк между самцами не видел ни разу, хотя мне часто приходилось наблюдать за жизнью этих птиц. Не видел таких драк и Джура, хорошо знающий уларов.
Самка устраивает гнездо где-нибудь в укромном месте среди скал и всегда с таким расчетом, чтобы над гнездом была крыша. Роль крыши обычно выполняет козырек нависающей скалы. Здесь, выкопав небольшую ямку, она укладывает на наспех собранную тонкую подстилку шесть крупных матово-блестящих яиц, покрытых густой рябью мелких крапинок. Я знал, что до сих пор зоологи еще не находили на Памире гнезд гималайского улара. Несмотря на все старания, это долго не удавалось и мне. Старые гнезда с остатками скорлупы попадались довольно часто, и сначала меня очень удивляла такая диспропорция между количеством старых и свежих гнезд. На самом же деле здесь нет ничего удивительного. На Памире все из-за той же сухости атмосферы органические остатки сохраняются очень долго, десятки, если не сотни, лет. И, ползая по какому-нибудь скалистому склону в поисках уларьих гнезд, я натыкался на остатки гнездовых сооружений, построенных за несколько последних десятков лет.
Но гнездо гималайского улара я все же нашел. Это было все в тех же скалах хребта Базардара у Аличурской долины.
Стояло начало июня. На лугах, частично скрытых наледями, все еще было мертво, и я посвятил этот день скалам, вздымавшимся над домиком дорожного мастера, местом нашей стоянки. В середине дня мне пришлось траверсировать одну скалу по довольно широкому карнизу. Осторожно передвигая ногами среди крупных камней, я вдруг увидел прямо перед собой, метрах в пяти, высовывавшуюся из-за камней голову улара. В тот же момент птица рванулась к краю обрыва, исчезнув из глаз за какую-то долю секунды. А еще через два шага я забыл и о ней, и обо всем на свете — я увидел гнездо! Значит, это соскочила вниз самка, насиживавшая кладку. Гнездо было расположено и устроено так же, как старые гнезда, которые мне встречались до сих пор. Под нависшим карнизом скалы в миниатюрном камине на грубой подстилке из веточек терескена и перьев покоилась полная кладка — шесть крупных яиц, тускло поблескивавших, как биллиардные шары.
Подавив в себе жгучий искус забрать гнездо в коллекцию немедля (все-таки первая кладка из пределов Памира!), я начал за ним ежедневные наблюдения. В подстилку, среди яиц, был помещен термистор — прибор для определения температуры насиживания яиц, а от него тщательно замаскированный провод протянулся за укрытие, куда можно было подходить незамеченным и подключать прибор. Несколько раз я пытался сфотографировать насиживавшую птицу, но так близко, как в первый раз, она больше не подпускала. Ближе чем на семь метров подойти не удавалось. Вспугнутая, самка каждый раз бросалась вниз, в пропасть, стремительно уносясь за скалу. Никаких криков и суетни при этом не было. Самец же к гнезду не подходил, и я сначала думал, что он вообще не принимает никакого участия в выведении птенцов, гуляя где-нибудь в холостой компании молодых птиц. Но потом удалось его выследить. Он обычно околачивался под скалой, на которой помещалось гнездо, и сразу же присоединялся к самке, когда та слетала вниз на кормежку. В июне погода стоит еще очень холодная, и снежная пелена то и дело покрывала камни вокруг гнезда. Чтобы не застудить кладку, самка покидала гнездо, слетая на кормежку, очень редко, обычно раз в сутки, в самое теплое время дня.