Охота на снежного барса в Таджикистане сейчас запрещена. Только отдельные охотники, число которых очень невелико, имеют право по специальным лицензиям отлавливать барсов для зоопарков, как наших, так и зарубежных. Как зоолог, я имел право добыть хотя бы один экземпляр для коллекции Зоологического института, где, кстати, ни одной шкуры, ни одного черепа с Памира нет. Тем не менее, меня мучили угрызения совести: ведь мог искалечить и совершенно напрасно погубить зверя. Кроме того, по совести говоря, в момент выстрела мной руководил отнюдь не рассудок, а какой-то древний, атавистический импульс — стремление добыть, убить крупного зверя. Видимо, силен еще в людях этот древний инстинкт и как часто толкает он людей вроде бы положительных и даже весьма уважаемых на черную стезю браконьерства!
После безуспешной попытки вскарабкаться на стенку по следам барса я двинулся вниз вдоль нее, рассчитывая выйти на гребень бокового отрога. Водораздел Чечектинки был уже позади, и я оказался в верховьях соседней речки. Выбравшись к намеченному месту, я в нерешительности остановился. Северный склон, по которому мне предстояло спускаться, был довольно крут и весь покрыт снегом. Путь в обход выглядел сложным, трудоемким, а главное, неинтересным. Но и спускаться на «салазках» тоже было рискованно — у меня ведь не было ледоруба.
Усталость и надежда на авось быстро победили осторожность, и, соорудив в два счета из штормовки подобие салазок, я заскользил вниз. Тормозом должен был служить все тот же приклад малокалиберки. Однако скорость стремительно возрастала, а «тормоз» практически бездействовал. Как я ни вжимал приклад в снег, он несся по насту, как ролик по асфальту. Мимо замелькали острые зубцы скал… Нужно было, во что бы то ни стало вырулить вправо, на пологую ложбинку, явно забитую рыхлым тающим снегом и без пугающих скальных зубцов. Это мне, к счастью, удалось, но скорость была настолько велика, что я пропахал ложбину поперек, оставив после себя длинную траншею. Тем не менее, движение мое замедлилось, и я уже сравнительно мягко выскочил на каменную осыпь. Все же основательный удар на какой-то миг пустил горы вокруг в дикую пляску. Перед глазами поплыли круги…
Когда звон в ушах несколько утих, я все еще лежа стал проверять целость своих суставов, одежды и снаряжения. Вроде все было в порядке, пострадали главным образом седалищные мышцы — амортизатор, прямо скажем, неважный. Потом притупившееся за последние часы воображение нарисовало совершенно другой исход спуска, и по спине пополз запоздалый неприятный холодок. Здесь, в лабиринте ущелий, в двадцати километрах от биостанции, на высоте 5 тысяч метров даже простой перелом ноги мог кончиться плохо.
Устроившись на осыпи поудобнее, я решил немного передохнуть. Приключений на сегодня хватало. Пока отходили мышцы ног, взгляд мой рассеянно скользил вокруг, по блестяще-черным плиткам осыпи, и вдруг натолкнулся на странный предмет, лежавший на расстоянии вытянутой руки. Я невольно вздрогнул. Среди камней валялся железный наконечник стрелы, весь покрытый бурым налетом ржавчины. Да еще какой наконечник — двуглавый! Таких до сих пор мне видеть не приходилось. Я только знал, что очень давно двуглавые стрелы применялись для охоты на птиц. Одно из жал было согнуто в дугу при ударе о камень и наглядно свидетельствовало о силе оружия, пославшего эту стрелу. Наконечник был, несомненно, древний и пролежал здесь не одну сотню лет. Потом уже я выяснил, что такие наконечники были в ходу в XIV–XVI веках.
От этой находки мрачноватый кулуар, в котором я находился, едва не ставший свидетелем печальной аварии, стал для меня вдруг уютным, как родная комната. Дав разыграться фантазии, я почти наяву видел, как крадется древний охотник, подходя снизу к пасущимся у снежной кромки уларам, как он напряженно целится из-за вон той скалы, как звонкий удар о камень обрывает свистящий полет стрелы. Промах! Шутка шуткой, но кто может поручиться, что с тех пор сюда заглядывал хоть один человек?
Гребни памирских хребтов посещаются очень редко, главным образом охотниками, геологами, топографами и альпинистами. За долгое время экскурсий по гребням я только раз встретил человека. Это было все на том же хребте Музкол, на гребне, севернее пика Зор, в месте, которое я привык считать своим владением, где даже и следа человека ни разу не попадалось. Поэтому вид согбенной фигуры, ползущей в лоб на крутой подъем, был настолько необычен, что я первым делом на всякий случай спрятался за камни и некоторое время наблюдал за встречным в бинокль.
Двух минут было достаточно, чтобы признать в фигуре несомненного, ярко выраженного представителя славной когорты геологов, и я бодро запрыгал вниз, к нему навстречу. Геолог был удивлен не менее меня.
…Спрятав найденную стрелу в рюкзак, слегка прихрамывая и значительно менее резво, я продолжал спуск. Дальше пришлось двигаться по руслу маленького ручейка, протекавшего по узкой долинке. Потом, резко повернув к востоку, долина заметно расширилась, принимая справа и слева такие же небольшие притоки. Выйдя к этому месту, я увидел ярко-зеленые пятна альпийских лужаек; меня приветствовал оглушительный свист сурков. Коричнево-желтыми столбиками они торчали у зияющих черных провалов — входов в норы. Между норами, группировавшимися в небольшие колонии, тянулись вытоптанные во время взаимных визитов тропинки. Несколько зверьков, застигнутых сигналами тревоги на кормежке в стороне от нор, со всех ног мчались к спасительным входам, слегка задирая пышные длинные хвосты.
Забавные существа эти сурки, хотя охотники их и не любят: своим милицейским свистом — сигналом тревоги — сурки заранее предупреждают всех четвероногих и пернатых обитателей гор о приближении опасности. И право же, они стоят того, чтобы рассказать о них поподробнее.
Памир населяет один из видов сурков — сурок длиннохвостый. Он живет всюду, где только зеленеет трава и журчит ручеек, от холмов Алайской долины и почти до самой границы вечных снегов, в широких долинах и в скалистых альпийских цирках. Я находил его норы вплоть до высоты 4750 метров над уровнем моря. Всюду в подходящих местах он многочислен, и это вполне понятно. Вряд ли будет ошибкой сказать, что длиннохвостый сурок лучше, чем кто-либо из четвероногих, приспособлен к жизни на памирских высях. Пища его — обычная трава, и он добывает ее в нужном количестве на альпийских и субальпийских лужайках. Теплый густой мех и толстый слой подкожного жира предохраняют сурка от холода, а длинные, выкопанные среди скал норы — от врагов. Только медведю под силу, хоть и далеко не всегда, раскопать сурчину. Такая сурчина все равно что подземная крепость, ходы достигают в длину десяти — пятнадцати метров, уходя на три — пять метров в глубину. А зимой, когда затрещат по ночам пятидесятиградусные морозы, завоют снежные вьюги и склоны скроет пелена снега, сурки будут мирно спать в своих норах, закупоренных земляными пробками. Спячка у памирских сурков долгая — семь месяцев.
Не только норы надежно защищают сурков. Эти сильные зверьки, достигающие десяти килограммов веса, могут при случае как следует постоять за себя. Нам как-то пришлось присутствовать при поединке между плененным сурком и эрдельтерьером, поскольку хозяин возымел желание натаскивать своего пса именно на этого зверя. Сурок провел схватку великолепно, стоя на задних лапах и то и дело сам кидаясь в атаку. От несчастного эрделя, не ожидавшего ничего подобного, сразу же полетели клочья, и только вмешательство хозяина, уложившего сурка ударом увесистой палки, спасло собачку от тяжелых травм, а может быть, и смерти. Конечно, здоровенной пастушьей овчарке достаточно каких-то секунд, чтобы придушить сурка, но, встретившись в узком проходе норы с таким противником, как лисица, сурок наверняка одержит верх.
Пожалуй, наиболее активный враг сурков после медведя, регулярно совершающего набеги на сурчины, — бородач. Этот огромный хищник, питающийся все холодное время года самой невзыскательной пищей (меню его зимой состоит в основном из старых костей), переходит летом исключительно на живую добычу — сурков и зайцев, даже внимания не обращая на падаль.
Способы охоты бородача на сурков довольно однообразны. Хищник вылетает за добычей сравнительно поздно, часам к десяти утра, когда сурки уже вылезли из нор, а воздух достаточно прогрелся для того, чтобы восходящие потоки хорошо держали парящую птицу. Склон за склоном, сай за саем по определенному маршруту обшаривает бородач, паря в нескольких метрах над поверхностью. Низко парящий хищник внезапно появляется из-за ближайшего гребня над колонией и хватает далеко отбежавших от нор зверьков.
Мне удалось однажды подсмотреть, как это происходит. Бородач вынырнул из-за перегиба склона прямо на середину колонии, совершенно бесшумно скользя на распластанных крыльях. Я услышал отчаянный свист желтых столбиков, целыми группами одновременно кувыркавшихся в черные дыры нор. Один сурок забрел дальше всех и сейчас во все лопатки мчался назад, к спасительной норе. В тот же момент его накрыла черная тень бородача. Раздалось отчаянное верещание зверька, схваченного мертвой хваткой железных когтей. Бородач взмыл вверх и, тяжело работая крыльями, с добычей, не перестававшей громко кричать, полетел куда-то вниз. Замерло эхо, сурки через некоторое время опять повылезали наружу, и ничто больше не напоминало о только что случившейся трагедии.
Застигнутый вдали от своего дома, сурок действительно становится совершенно беспомощным перед крупным противником. Однажды мне удалось случайно оказаться между сурком и его норой, причем сурок был рядом, а нора — метрах в сорока. Зверек, казалось, был совершенно парализован страхом. Он даже не делал никаких попыток к бегству, а только тесно прижимался к краю большого валуна и косил на меня круглым от ужаса глазом. И конечно, по «закону бутерброда», всегда падающего маслом вниз, в моем фотоаппарате как раз к этому моменту вся пленка оказалась отснятой до последнего кадра…