Вновь оказалась Эрешкигаль среди тех, кто любил её, снова танцевала она и пела перед богами и перед людьми, и не было того, кто не отдал бы ей своё сердце, её же сердце по-прежнему принадлежало всем в равной мере. И вот однажды решила Эрешкигаль похвастаться перед своими братьями и сёстрами чудесной шкатулкой, что подарил ей властитель подземного мира, принесла её с собою на пир и показала всем драгоценный подарок. Дивились боги, хвалили узор, изображавший все травы и животных, когда-либо сотворённых богами из праха, рассматривали драгоценные камни, с чьим сиянием могли сравнится разве что звёзды, один только Энки, мудрый хозяин бездонного океана, кривил губы в усмешке.
– Отчего, седой Энки, ты насмешливо кривишь губы, зачем качаешь своей мудрой головой? – спрашивала Эрешкигаль. – Или тебе кажется, что недостоин меня подарок старшего брата? Или ты хочешь сказать, что недостаточно красива и драгоценна моя золотая шкатулка и глупо с моей стороны ею хвастать?
– Какой прок в закрытой шкатулке? – отвечал ей Энки. – Разве это не только кусок металла, не бесполезная груда камней? Ценность всякой вещи – в её назначении, а потому, прекрасная Эрешкигаль, отомкни замок шкатулки, откинь вверх её тяжёлую крышку, посмотри, достаточно ли она вместительна и просторна, удобна ли для хранения украшений: колец, серёг и браслетов, коих у тебя в избытке! Открой золотую шкатулку, прекрасная Эрешкигаль, и ты увидишь, что она вовсе не вместительна, вовсе не удобна, а потому, хоть и драгоценна и красива, а всё же ни на что не годна!
Чуть не заплакала Эрешкигаль от обиды, до крови закусила губу. Мигом позабыла она слова Иркаллы и схватила золотую шкатулку, и отомкнула замок золотым ключом, трижды его повернула, и откинула крышку, покрытую чудным узором. И ужаснулись боги: вырвались из шкатулки демоны шестидесяти болезней, нескончаемым потоком хлынули в мир, и не могли их остановить никакие ограды, не могли их удержать никакие ворота, никакие засовы не могли заставить их повернуть назад. Попыталась Эрешкигаль захлопнуть золотую крышку, замкнуть шкатулку золотым ключом, но вышел из шкатулки сам царь демонов – злой Эрра, один глаз которого полон крови, а другой – затянут бельмом, и схватил Эрешкигаль за запястье, и не дал ей закрыть шкатулку, пока все злые духи не покинули её. Взглянула Эрешкигаль в мир, сотворённый богами, и увидела, что проникли демоны, будто змеи, в каждый дом, просочились, будто сквозняк, сквозь половицы, что всячески вредят они и досаждают людям, и отрывают детей от материнской груди, и разлучают жён с мужьями, и поражают людей безумием, и кричат и стонут люди, и молят богов о спасении.
– Ах, что же я натворила, что же сделала я собственными руками! – воскликнула Эрешкигаль, схватившись за голову. – Как могла я ослушаться моего старшего брата, зачем нарушила его строгий запрет?! Что мне теперь делать, как остановить демонов, что питаются человеческим мясом и пьют человеческую кровь, что насылают ночные кошмары и поражают всякого, от мала до велика, подобно жалу гадюки! Придётся мне теперь отправиться к Нергалу в подземное царство и молить его о снисхождении, не смея поднять головы и взглянуть ему в глаза! Я возьму эту шкатулку и верну её моему старшему брату, и уговорю его остановить бесчинства демонов, унять злого Эрру! Брат мой будет снисходителен и не откажет Эрешкигаль, и простит ей совершённую по глупости ошибку!
Так говорила, сокрушаясь, рыжеволосая Эрешкигаль и, взяв шкатулку в руки, крепко прижав её к груди, отправилась на поиски входа в подземный мир[9]. Долго бродила она по пустошам, пока наконец, дойдя до самой западной оконечности мира, не увидела глубокую трещину в каменистой земле, из которой поднимались ядовитые испарения. Не раздумывая, бросилась Эрешкигаль в ту трещину, и подхватили её три демона: Лилу, Лилит и Ардат Лили, брат и две его сестры, духи ветра, несущего засуху, те, за кем следует пыльная буря и опустошительный смерч. Крепко держал Эрешкигаль Лилу, сёстры же его с криками вцепились в её огненные волосы, принялись царапать ногтями её лицо и шею, рвать её дорогие одежды. Долго мучили они Эрешкигаль, пока не приволокли её в дом Иркаллы и не бросили ему под ноги, прямо на каменный пол.
Сурово поглядел старший брат на сестру, молча забрал из её рук золотую шкатулку и говорил так:
– Во второй раз нарушила ты мой запрет, младшая сестра, и снова лежишь передо мной истерзанная, с залитым слезами и кровью лицом, и хочешь вернуть мне драгоценный подарок, уговорить меня загнать обратно в шкатулку демонов и духов преисподней, и захлопнуть за ними навеки тяжёлую золотую крышку, и трижды повернуть в замке ключ, а затем швырнуть его в ледяные пучины океана Нар Маттару, чтобы никто не мог отыскать его. Верно ли я понял тебя, прекрасная Эрешкигаль, за этим ли ты снова явилась ко мне или же брат твой ошибается, чего с ним, к величайшему его огорчению и горькой досаде, никогда не случалось, и ты явилась лишь с целью его проведать и скрасить его одиночество приятной беседой?
Низко склонила Эрешкигаль повинную голову, услышав слова Иркаллы.
– Нет, не ошибся мой брат, как не ошибается он никогда, потому как действительно явилась я за тем, чтобы униженно молить его о прощении, чтобы вернуть ему драгоценный подарок и уговорить его избавить землю от демонов и духов преисподней, наводнивших её по вине глупой Эрешкигаль, которая не послушалась совета своего брата, но вняла наущениям старого Энки!
Нахмурился властелин преисподней, гневно засверкали его чёрные, будто беззвёздная ночь, глаза.
– Ответь мне, милая сестра, отчего всякий, кому дано два совета – добрый и дурной, – предпочитает дурной совет доброму? Оттого ли, что те, кто даёт добрые советы, уступают в красноречии тем, кто даёт советы дурные, или же оттого, что добрым советам следовать труднее, ибо они предлагают пути сложные, подобные каменистым козьим тропам, в то время как нет ничего легче, чем последовать дурному совету, предлагающему путь, как будто подобный широкой и ровной дороге, на деле же ведущий прямиком в преисподнюю. Но доверие к тем, кто даёт дурные советы, из века в век не слабеет, потому как дающие дурные советы умеют читать в сердцах и всегда точно и доподлинно знают, чего от них ждут, и, можно сказать даже, они попросту произносят вслух то, что до поры до времени окутано боязливым молчанием, и ждущий совета боится сам нарушить это молчание, ведь не зря оно боязливо, боязливо оттого, что скрывает и хранит дурное и недопустимое. Однако одно дело самому нарушить молчание и произнести вслух недопустимое, а от произнесения вслух до совершения, как известно, меньше одного шага, и совсем другое – услышать дурной совет из чужих уст, ведь чужие уста всегда вызывают больше доверия, нежели собственные; чужие уста как будто и знать не знают никакого греха, и могут болтать мерзости самым невинным тоном. Всё это повелителю подземных вод прекрасно известно, не зря к его имени прибавляют замечание о его мудрости – мудрости и проницательности, ибо что есть его мудрость, как не умение проницательно заглядывать в сокровенные и потаённые области чужих сердец, отыскивая там скверные и глупые желания, чтобы как можно более умело этим желаниям потворствовать, нарушая стыдливое молчание и облекая их в слова. Что ж, если мудрость равна такого рода проницательности, то Энки и вправду мудр и умён – умён в сравнении с глупцами, которые с жадностью внимают его подлым наущениям. Лучше бы вспомнила ты, моя сестра…
<разбито три строки>
…[и] были только хаос и бесформенность, и Энки созвал всех старших богов, всех своих братьев и сестёр, на совет и сказал им: «Печально и прискорбно, что мы, всемогущие боги, так одиноки во тьме, среди хаоса и бесформенности, и нет того, кто был бы подобен нам, и всё же не настолько подобен, чтобы мы могли назвать его себе равным, потому как сами мы в своём величии и могуществе подобны и равны друг другу, и хоть, с одной стороны, это хорошо и прекрасно, с другой – совсем не хорошо и не прекрасно и даже очень скверно». Так говорил старый Энки и умолк на полуслове, и его братья и сёстры недовольно зашептались между собой, и наконец один из них ответил на слова Энки: «О чём и к чему ты ведёшь свою речь, седобородый Энки? Это ясно, что мы подобны и равны друг другу в нашем могуществе, и это хорошо и прекрасно, в этом нет никакого сомнения. И ясно также, что это хорошо и прекрасно, с какой стороны ни посмотри, а потому нам не понятно, о какой ещё другой стороне ты толкуешь, с которой это совсем не хорошо и не прекрасно, а даже – подумать только! – скверно, и притом очень скверно. Ты прервал свою речь на полуслове, оставив нас в растерянности и неведении относительно твоих многомудрых мыслей, что не слишком-то по-братски, а потому мы вынуждены просить у тебя разъяснений, что же такого скверного в нашем подобии и равном могуществе, и отчего может потребоваться нам некто, не вполне нам подобный, и откуда, скажи на милость, ему взяться, если среди хаоса и бесформенности нет никого, кроме нас?» Усмехнулся старый Энки в седую бороду и отвечал так: «Скверно в нашем подобии и равенстве то, что ни один из нас не властен над другими, иными словами, каждый из нас одинок в своём величии, и нет ни у кого из нас преданных слуг, нет ни виночерпиев, ни хлебодаров, нет тех, кто славил бы нас в нашем могуществе – каждого по отдельности и всех купно». Снова умолк Энки, и на этот раз согласно закивали его братья и сёстры и смиренно ждали, когда он продолжит свою речь, и он продолжил: «Потому-то я и созвал вас, потому-то и попросил вас явиться, чтобы посвятить в мои многомудрые мысли и сообщить моё решение, потому как решил я не больше и не меньше, чем сотворить того, кто был бы нам подобен настолько, что мы бы уже не чувствовали себя столь одинокими в своём равенстве и могуществе, и всё же не настолько подобен, чтобы мы не могли помыкать им, как нам вздумается, и сделать его нашим виночерпием и хлебодаром, иными словами, нашим преданным и верным слугой и прислужником». Тут уж совсем одобрительно поглядели старшие боги на седобородого Энки, а иные принялись даже хлопать в ладоши и кричать, чтобы скорее переходил он от слов к делу и рассказал им, из какого материала и каким образом собирается