он создать им слугу и прислужника, и, если удастся ему выполнить свои обещания, изберут его боги первым среди равных, и каждый поклонится ему и поклянётся в вечном уважении и почитании. И тогда, помолчав ещё немного, чтобы распалить их любопытство, сказал Энки: «Вы спрашиваете меня о материале, из которого я намереваюсь сотворить нам верного слугу, а точнее сказать, слуг, ибо потребуются они нам во множестве, так я с готовностью отвечу, потому как именно у меня, повелителя подземных вод, этого материала в избытке, ведь на дне океана Абсу достаточно мягкого ила и грязи, из которых я с лёгкостью вылеплю фигурки, чтобы затем оживить их моим божественным словом» <несколько слов неразборчиво> зачерпнул Энки целую пригоршню грязи со дна подвластного ему океана и принялся лепить из неё фигурки, очертаниями схожие с очертаниями его братьев и сестёр, иными словами, имевшие по две ноги, по две руки, по одному туловищу и по одной голове, однако фигурки получались у него кривые и кособокие – частью оттого, что Энки был не столь умел в лепке, сколь в плетении витиеватых речей, частью же оттого, что грязь со дна океана была слишком липкой и водянистой, чтобы из неё можно было изготовить нечто определённой формы. Закончив лепить фигурки, приказал им Энки ожить, и они принялись возиться и копошиться, но ни одна из них не была в силах подняться на ноги и не могла произнести ни одного членораздельного слова, потому как с каждым мгновением грязь, из которой они были вылеплены, всё больше расплывалась и расползалась, и ноги их заплетались и склеивались друг с другом. Руки прилипали к телам, и не могли они также открыть ни рта, ни глаз, поскольку и губы их, и веки оставались сомкнутыми и запечатанными. С жалостью смотрели боги на творения Энки, невесело качали головами, и Нинмах, великая матерь, проникшись жалостью к бедным существам, попыталась накормить их, но они не могли принять пищи. Тут уж моё терпение иссякло, ведь своими разговорами Энки отвлёк меня от моих размышлений, которым я спокойно предавался вдали от своих братьев и сестёр, а из разговоров этих вышла одна только водянистая грязь, наделённая к тому же смутным подобием жизни, – нечто, уже не безжизненное, но и не вполне живое, иными словами, ни то ни сё. Терпение моё иссякло, говорю я, а потому своим словом возвратил я новосотворённых существ в небытие, откуда они вышли, когда же Энки попытался за них вступиться, я ухватил его за седую бороду и вырвал её всю без остатка, так что он завопил от боли и залился слезами, и швырнул его, кричащего и обливающегося слезами, в пучины океана Абсу. Такова история о том, как Энки пытался сотворить человека.
Мне пришлось отложить оставшиеся фотографии более чем на месяц из-за простуды, приведшей к двустороннему воспалению лёгких, уложившему меня в постель на все каникулы, которые я намеревался посвятить работе с древними текстами. Стоило мне прикрыть глаза и задремать, как в тумане, заполняющем область между бодрствованием и сном, начинали проступать смутные фигуры, схожие с человеческими, облачённые в свободные ниспадающие одежды самых невероятных расцветок; с каждым мгновением их очертания становились всё более резкими, а цвета одеяний – всё более густыми и яркими. Не дожидаясь, когда фигуры эти станут совершенно отчётливыми, так что в полной мере проявятся и тонкие черты строгих лиц, и драгоценные ожерелья и браслеты, чей покамест тусклый блеск осенял гордые шеи и изящные запястья моих посетителей, я открывал глаза и спешил протереть их ладонями, поскольку обрывки тумана как будто всё ещё клубились подле меня и наяву, и мне делалось страшно от мысли, что они могут собраться и оформиться в кого-то, сидящего на краю моей кровати и вперившего в меня свой неподвижный иссиня-чёрный взгляд.
К февралю болезнь отступила, и Н. прислала очередной конверт без обратного адреса. Взяв его в руки, я заметил несколько белых песчинок, прилипших по краю почтовой марки – там, где немного вытек клей, и вдруг подумал о том, сколь различны условия, в которых мы работаем. Если я пребываю в тишине кабинета, где меня не беспокоят ни холод, ни ветер, ни зной, ни дождь, то Н. приходится переносить все тяготы жизни на Месопотамской равнине, где летом жара достигает пятидесяти градусов, а над высохшими полями возникают гигантские смерчи и разражаются страшные грозы. Удивительно, как это я раньше не задумывался о неистовой и дикой природе местности, в которой Н. вздумалось разыскивать свой потерянный город, – об ужасном её климате, не считая того, что с середины весны пустыня кишит всевозможными опасными тварями: змеями, скорпионами и ядовитыми тысяченожками, воздух же гудит от комаров ночью, а днём – от песчаных мух, на укусы которых, вызывающие сильный зуд и нередко лихорадку, сопровождающуюся болями в суставах и высокой температурой, жаловались многие поколения археологов.
Рассматривая конверт, я застыдился беспокойства, не оставлявшего меня во время болезни, которую мне пришлось провести всего лишь в постели, а не в беззащитной перед ветрами и бурями палатке посреди бесплодной равнины, где нет доступа к медикаментам и едва ли хватает пригодной для питья воды. Я бы хотел надеяться, что Н. не стала жертвой непостоянной стихии или песчаной лихорадки, но подобные надежды, учитывая, насколько глубоко она забралась в пустыню и сколько времени там уже провела, едва ли могут оправдаться. Какие сны снились ей, лежавшей (или даже лежащей в то время, когда я делаю эту запись) в бреду практически на голой земле, слышащей лишь завывания ветра, поднимающего тучи пыли в беспросветной ночной темноте, да стрёкот ночных насекомых?
Н. рассказывала мне легенду о живших в незапамятные времена юноше и девушке, которые так сильно любили друг друга, что в своей любви позабыли о поклонении богам, и боги разгневались на них за это, и сам великий Ану спустился с небес, чтобы вразумить двух безумцев, но, когда бог появился перед ними во всём своём блеске, они не обратили на него никакого внимания, поскольку каждый глядел лишь в глаза другого, и лишь друг к другу обращали они свои слова. Не стерпел Ану такого оскорбления и превратил двух влюблённых в цикад, схватил их и бросил в пустыню, где они до сих пор ведут свои бесконечные беседы, потому-то по ночам пустыня наполняется печальными и пугающими звуками, являющимися не чем иным, как бесконечной и безысходной песней любви.
Посчитав правильным до поры до времени не распечатывать конверт, я присовокупил его к другим, сложенным в ящике письменного стола и уже вытеснившим оттуда мои собственные работы.
В утраченном фрагменте текста, очевидно, рассказывается о том, как Иркалла в очередной раз забрал у Эрешкигаль свой злосчастный подарок, отказавшись, однако, усмирить демонов во главе с Эррой и загнать их обратно в шкатулку. Эрешкигаль вновь отвечает на его предложение остаться в подземном мире отказом, и Иркалла с сожалением её отпускает, впрочем, как обычно, не без подарка.
– …и накрепко запомни, возлюбленная сестра, что кольцо есть лишь видимое звено невидимой цепи, а потому, если не хочешь ты больше спускаться в мрачное подземелье, которого не достигает ни единый луч солнца, то никогда и ни в коем случае не надевай это кольцо на безымянный палец левой руки, или ты навеки будешь принадлежать мне и никогда не вернёшься в любимый тобою мир, потому что я никогда уже не отпущу тебя; я закую тебя в цепи, которые Гирра выковал в жарком пламени и закалил в ледяных водах Нар Маттару, я запру тебя в потаённой комнате моего дома и приставлю к дверям её тысячеглазого демона Шаггашту, который мигом растерзает тебя, даже если тебе удастся освободиться от цепей и открыть запертые двери. Не надевай этого кольца, Эрешкигаль, не заглядывай в чёрный оникс, вставленный в гладкую серебряную оправу, как бы сильно тебе этого ни хотелось и кто бы ни подстрекал и ни уговаривал тебя это сделать. Если же в третий раз ослушаешься ты своего старшего брата, не последуешь его совету, то не жди от меня снисхождения, потому как и моё терпение имеет предел, и, уж когда этот предел будет достигнут, меня не тронут твои горькие слёзы и отчаянные мольбы, и не откликнусь я на твоё искреннее раскаянье, так и запомни[10].
Утёрла Эрешкигаль свои слёзы, поблагодарила брата за подарок и добрый совет и поклялась на этот раз последовать ему в точности. Тогда Иркалла позвал демонов Лилу, Лилиту и Ардат Лили и приказал им вернуть Эрешкигаль наверх, более не терзая и не мучая её, и демоны подхватили её и в мгновение ока вынесли из преисподней.
Снова оказалась Эрешкигаль в окружении тех, кто смотрел на неё с восхищением, но не хотелось ей ни танцевать, ни петь перед ними, и заперлась она ото всех в своём дворце на далёком острове Дильмун, скрылась за высокими белыми стенами, за крепкими дверями, за надёжными засовами. Опечалились боги и собрались на совет, чтобы решить, как уговорить им прекрасную сестру выйти из дворца и снова радовать их глаза и сердца своими танцами и дивным пением. Долго совещались они и спорили, и под конец едва не рассорились, потому как всякий, едва доходила до него очередь сказать своё слово, был горазд предложить другому отправиться к Эрешкигаль, сам же находил всяческие отговорки, чтобы не идти, боясь вернуться ни с чем и покрыть своё имя позором. Наконец сказал мудрый Энки, усмехнувшись в седую курчавую бороду:
– Что же, раз братья мои и сёстры так робки и нерешительны, в чём я имел возможность вполне убедиться, я сам отправлюсь к дворцу нашей сестры Эрешкигаль и буду стучаться в ворота, пока она мне не откроет и не согласится выслушать меня, а уж я-то с моим хитроумием и умением вести многомудрые речи уговорю её вернуться к нам и снова радовать нас своими танцами и пением.
Обрадовались боги и тотчас согласились с предложением Энки, решив, что он действительно мудрее и хитроумнее их всех, а потому ему уж непременно удастся уговорить царицу Эрешкигаль вернуться и вновь занять среди них своё место.
И отправился Энки к белоснежному дворцу, чей фундамент покоится на облаках, а стены украшены сияющими звёздами, и стал стучаться в его крепко запертые ворота, а когда вышел к нему страж, потребовал немедля впустить его, или же он, Энки, сделает так, что воды океана Абсу поднимутся до самых небес и поглотят дом его строптивой сестры. Побледнел бедный страж и задрожал, как тростник на ветру, и впустил Энки, и отвёл его к царице Эрешкигаль, что сидела в задумчивости у окна в одной из комнат, держа на ладони серебряное кольцо с чёрным ониксом – подарок старшего брата. Поклонился ей Энки и говорил так: