– Отчего, возлюбленная сестра, не видно тебя больше на наших пирах, отчего не участвуешь ты более в развлечениях и веселье? Или ты захворала, или точит твою душу червь печали? Откройся мне, старику, поведай о причинах твоего странного и для всех огорчительного затворничества, а для меня – наиболее огорчительного, потому как из всех твоих братьев и сестёр я люблю тебя в тысячу крат больше, чем прочие, и даже больше, чем Уту, погонщик солнечного быка, потому-то именно я, а не кто другой, явился к тебе, чтобы уговорить тебя к нам возвратиться и вновь вселить в нас радость и восхищение!
Промолчала в ответ на это рыжеволосая Эрешкигаль, закусила губу, нахмурилась, отвернулась от Энки, не желая слушать его речи. Он же, видя, что сестра его хранит молчание, не смутился и не удивился, ибо был он стар и мудр и знал, что всякое дело нередко поддаётся со второго, а то и с третьего раза, а потому только усмехнулся по своему обыкновению в седую бороду и продолжал:
– Теперь я вижу, любимая сестра, что тебя и вправду гложет печаль и великое горе, потому что ты не хочешь даже ответить мне и отворачиваешься от меня и моих слов, как будто я тебе наихудший враг. И также вижу я, что сидишь ты здесь в одиночестве, одетая в простое платье, и нет в твоих волосах золотых украшений, и нет ожерелья из драгоценных камней на твоей белой шее, и не унизаны браслетами и кольцами твои прекрасные руки. Лишь серебряное кольцо вижу я на твоей ладони, прекрасное серебряное кольцо с чёрным ониксом; этот оникс чёрен, как беззвёздная ночь, и я только диву даюсь, откуда бы взяться такому чудному камню! Как бы украсило тебя это кольцо, дорогая моя сестра, если бы ты не держала его вот так на своей ладони, но надела бы на безымянный палец левой руки – пожалуй, если бы ты надела его, то прочие украшения тебе бы не понадобились, так прекрасно это кольцо!
– Замолчи, Эа, уйми свой ядовитый язык! – закричала Эрешкигаль, вскочила на ноги и сжала кулак, спрятав серебряное кольцо, подарок из преисподней. – Или я не знаю, к чему ты ведёшь свою речь, или не догадываюсь, куда ты клонишь?! О, я хорошо знаю тебя и твои речи, я догадываюсь, с чем ты пришёл ко мне – не вернуть меня хочешь ты, но навеки сделать пленницей моего старшего брата, чтобы заточил он меня в своём доме и поставил у дверей демона Шаггашту, мимо которого и муха не пролетит незамеченной, и мышь не проскользнёт не пойманной, ибо сотворил его сам Иркалла из пепла, смешанного с болотной водой, и дал ему тысячу никогда не спящих глаз, которыми усыпано всё его тело! Такого стража посулил мне мой брат, если не послушаюсь его доброго совета и, поддавшись твоим дурным наущениям, надену кольцо на безымянный палец левой руки. Ах, мне хорошо известна судьба Нидабы, что стоит теперь перед шестыми воротами города мёртвых и ждёт, когда явится к ней незнакомец с нефритовым чёлном, на котором сможет она вернуться из земли, откуда никому нет возврата, ведь тот чёлн может плыть против течения чёрной реки, берущей начало в мире живых и стремящейся в преисподнюю. Вот только где это видано, чтобы по полям Иалу разгуливали незнакомцы с нефритовым чёлнами под мышкой, когда есть такой чудесный нефритовый чёлн лишь у Исимута, твоего верного слуги, который бы и отправился по чёрной реке, и вызволил бы Нидабу из плена, да вот только ты на все его просьбы твердишь только «нет» и «нет», потому как чужая беда только веселит тебя, и ты чинишь козни и пакости без всякой для себя выгоды. И хороши же мои братья и сёстры, славящие твою мудрость и восхищающиеся…
Здесь текст снова прерывается: утрачено около тридцати строк, но, судя по началу следующего сохранившегося фрагмента, всё это время Эрешкигаль бранит и ругает явившегося к ней Энки.
…так слушай меня, шакал и пустынная гиена, не достойный глядеть на меня, не то что называть меня своей сестрой, слушай меня и передай тем, кто послал тебя, шакалам и пустынным гиенам, недостойным быть моими братьями и сёстрами, что никогда не вернётся к ним Эрешкигаль, никогда не станет плясать и петь перед ними. По своей воле Эрешкигаль отвергает тех, кто назывались её братьями и сёстрами, не желает она делить с ними трапезу, не хочет оставаться среди них в стране, где не каркает ворон, а волк не убивает ягнёнка, где нет смерти и слёз, а есть только жизнь и веселье. Даже брат её Уту больше не мил Эрешкигаль, и не хочет она более вскакивать в его круглую колесницу и брать в руки вожжи и кнут, чтобы править огненным быком, чья шерсть так же красна и пышет пламенем, как её кудри! Великая вина лежит на Эрешкигаль, потому как по женской глупости поддалась она твоим лживым витийствам и выпустила на волю старость, болезни и страдания, обрушившиеся на нижний мир, населённый всеми тварями, что создали боги, великая вина – как грязь, прилипает она к телу, крепче грубых верёвок связывает щиколотки и запястья, так что не шевельнуть Эрешкигаль ни рукой, ни ногой, и больнее когтей и зубов демонов подземного мира режут её кожу невидимые путы. А потому надела Эрешкигаль простое платье из белой ткани и сняла с себя все украшения, все драгоценные браслеты и ожерелья, чтобы по собственной воле, босой, с растрёпанными волосами предстать перед хозяином большой земли, дабы он судил её и наказал так жестоко, как сочтёт нужным.
Так говорила рыжеволосая Эрешкигаль, сказав же так, надела она серебряное кольцо с чёрным ониксом на безымянный палец левой руки и взглянула в беззвёздную ночь колдовского камня, и тотчас оказалась в доме Иркаллы, и предстала перед своим старшим братом.
<разбито пять строк>
– …отдай меня на съедение демону Шаггашту, пусть отделит он от тела мои ноги и руки, пусть перегрызёт мою шею, пусть вырвет внутренности и разбросает по полям Иалу, пусть насытится моей кровью. Пусть будет так, Эрешкигаль заслужила жестокой и позорной казни.
Молча слушал свою сестру Иркалла, не поднимая головы, когда же она умолкла, отвечал ей:
– С каких это пор, возлюбленная и драгоценная моя сестра, ты распоряжаешься в подземном мире, с каких это пор принимаешь ты за своего брата решения о наказаниях и казнях? Или ты воображаешь, будто превосходишь меня в справедливости и рассудительности и можешь всякому определить меру его вины, а потому осмеливаешься давать мне советы относительно того, как поступить с тобою?
Задрожала от его слов Эрешкигаль, заалели от стыда её щеки, опустила она взгляд и тихо проговорила:
– Не ты ли, дорогой брат, грозил заковать меня в цепи, выкованные самим Гиррой, и запереть меня навеки в своём доме, приставив к дверям тысячеглазого демона Шаггашту, если нарушу твой запрет, если пренебрегу твоим советом и надену серебряное кольцо, что ты мне подарил? Я здесь, перед тобой, потому как нарушила твой запрет и пренебрегла твоим советом, и притом не поддавшись чужим наущениям, но по собственной воле, а потому вина моя велика и превышает ту, за которую грозил ты до скончания времён держать меня в заточении. Потому я и говорю тебе, мой милый брат, накажи меня соответственно моей вине, и называю наказание, моей вине вполне соразмерное, чтобы тебе не пришлось самому говорить о столь страшной каре, потому как тебе бы это едва ли пришлось по сердцу.
С удивленьем взглянул Иркалла на свою сестру и говорил ей:
– Вот уж не думал я, любезная Эрешкигаль, что в твоём собственном решении вины больше, чем в решении, принятом под влиянием чьей-то подлой болтовни; уж скорее, напротив, вина твоя от этого может только умалиться, а потому и заковать тебя в цепи и запереть в темнице было бы наказанием слишком суровым и никак твоей вине не соразмерным. Вина твоя действительно тяжела, хотя ты и явилась ко мне добровольно, босая и с растрёпанными волосами, в простом белом платье, отвергнув своих сестёр и братьев. Твой поступок снимает с тебя лишь часть вины, но не делает тебя совсем невиновной, а потому я бы поступил против справедливости, если бы снова отпустил тебя, возлюбленная сестра. Отпустить тебя я никак не могу, но и запирать тебя и приставлять к тебе кровожадное чудовище я тоже не собираюсь, потому как это было бы уже чересчур. Вот что решил я, обдумав твоё дело: я не отпущу тебя в верхний мир, но и не запру тебя в своём доме пленницей, как грозил тебе прежде, но отдам в твоё распоряжение бескрайние поля Иалу и высокие горы, что упираются в каменные небеса преисподней, отдам тебе реки и озёра, и города мёртвых, и всё, что ни есть у меня, хозяина большой земли, будет также и твоим, и ты сможешь распоряжаться всем этим хозяйством по своему разумению, а над тобою не будет никого, кроме меня…
<разбито примерно двенадцать строк>
…надела чёрное платье, подвязала чёрной лентой свои рыжие волосы. Ожерелья из лучших драгоценных камней, что нашлись в преисподней, украшают её шею, тонкие серебряные и золотые браслеты обвивают запястья – ещё прекраснее, чем прежде, стала царица Эрешкигаль, хозяйка большой земли. Строго глядят её смарагдовые глаза из-под рыжих ресниц, без жалости и снисхождения судит она мёртвых, и помогают ей в этом семь демонов-писцов, ведущих учёт всем добрым и злым делам, совершённым человеком. Без устали помогает Эрешкигаль своему мрачному мужу управляться с великим хозяйством, ему подвластным, и ни в чём не смеет ему перечить, молча повинуется всякому его приказу.
Итак, Иркалла выбирает для Эрешкигаль весьма своеобразное наказание: попросту берёт её в жёны, получая, таким образом, женщину, с которой не может сравниться в красоте ни одна другая – ни из мира людей, ни из мира богов. Эрешкигаль, естественно, не может отказаться, поскольку в противном случае её ожидает самое страшное наказание, в сравнении с которым быть растерзанной демоном Шаггашту – сущие пустяки. Впрочем, едва ли в пропущенных строках содержатся сведения о её недовольстве своей участью; можно предположить, что решение брата её обрадовало, более того, что втайне она именно такого решения и ждала и на него и надеялась, добровольно отправляясь в преисподнюю.