Ещё больше испугался я, Иль, когда хорошенько рассмотрел из своего укрытия того юношу на камне, потому как облик его был под стать его голосу, и трудно мне было поверить в то, что тело его сотворено из той же глины, из какой сотворены человеческие тела, и что заключает его тело в себе такую же душу, какая есть у всякого человека. Лицо его было бело, как алебастр, а кожа гладка, словно отполированный мрамор, и черты его лица с белой и гладкой кожей были строги и неподвижны, как если бы мастер высек их из твёрдого обсидиана; глаза же его были прикрыты, и смотрел он на дитя, стоявшее перед ним по колено в воде, так что невозможно было мне, Илю, увидеть, каковы были его глаза, и отчего-то его глаза пугали меня, Иля, больше всего. По правде сказать, мне бы вовсе не хотелось взглянуть в его глаза, и я был рад тому, что он их прикрыл, но также казалось мне, Илю, что этот незнакомый юноша с гладкими чёрными волосами, доходившими ему до пояса, которые он никак не прибрал и не завил, как полагается, а только подвязал красивой плетёной тесьмой, юноша в просторных белых одеждах, напоминающих одеяния усопших, всё видел из-под своих полуопущенных век, и видел меня, Иля, и видел всё моё прошлое, и настоящее, и будущее во всех мельчайших подробностях, и нигде невозможно было укрыться от его взгляда.
Но, хоть незнакомый юноша и знал наверняка, что я, Иль, скрываюсь в зарослях тростника, страдая от укусов мошкары, которая, удивительное дело, и вправду совсем не беспокоила Нани, хоть он и знал моё прошлое, настоящее и будущее, всё же он никак не дал понять, что ему всё известно, и лицо его было обращено только к Нани, и он говорил ей:
– Что, Нани, и сегодня не удалось тебе поймать рыбку-четырёхглазку?
Покачала Нани головой и показала ему пустой сачок:
– Нет, дорогой друг и господин, сегодня, как вчера, а вчера – как днём ранее. Я трудилась изо всех сил, я пришла к реке на рассвете и усердно искала её в воде, пока ты не пришёл, и видела я много разных рыбок, серебристых и золотистых, и тех, чья чешуя была подобна радуге, но не было среди них рыбки-четырёхглазки, о которой ты мне рассказывал, сколько я её ни высматривала.
– Что ж, не стоит из-за этого печалиться, – отвечал юноша (хотя, по правде, я, Иль, не мог бы даже примерно указать его возраст, и потому только называю его юношей, что лицо его было гладким и лишённым морщин, только одна глубокая вертикальная полоса была у него между бровями оттого, что он, должно быть, часто хмурился). – Если не сегодня, не вчера и не днём ранее удастся тебе изловить для меня рыбку-четырёхглазку, то уж вечность назад у тебя непременно получится, а теперь выходи из воды, Нани, или ты застудишь ноги и подхватишь лихорадку.
– И что же случится со мной, если я заболею лихорадкой? – спрашивала его Нани, выходя из воды, и он отвечал ей:
– Тогда никакой лекарь не сможет помочь тебе, и твоя душа расстанется с твоим телом, и твоё тело будет предано земле и обратится в красную глину, из которой когда-то вышло, а твоя душа оденется в серые перья и отправится в мрачные чертоги Иркаллы, где небо из камня и никогда не восходит солнце.
Так говорил этот юноша, а когда Нани подошла к камню, наклонился и подхватил её своими руками, и на безымянном пальце его левой руки я, Иль, заметил серебряный перстень с чёрным камнем, и ещё страшнее, чем прежде, стало мне от вида этого камня. Юноша же подхватил Нани легко, как если бы она весила не больше пёрышка или песчинки, и усадил себе на колени.
– Каков из себя Иркалла, скажи мне, дорогой друг и господин? – спрашивала его Нани. – Хорош ли он собой, высок ли, строен ли, бело ли его лицо?
И он отвечал ей:
– Что ж, пожалуй, ростом он примерно с меня, и фигурой мы с ним схожи, а лицо его, думаю, не белее и не темней моего.
Засмеялась Нани, захлопала в ладоши.
– А скажи, дорогой друг и господин, каков его характер? Вспыльчив ли он и свиреп, как мой отец, или же спокоен и добр, как ты?
И на это он отвечал ей:
– Он не то чтобы вспыльчив и свиреп, как твой отец, но также едва ли можно назвать его спокойным и добрым, – вернее будет сказать, что он строг и не любит, когда ему докучают вопросами.
Нани ласкалась к нему и говорила:
– Ну что же, в таком случае он похож на тебя, дорогой друг и господин, ведь он хорош собой, как ты, и характер у него такой же, как у тебя, ведь ты тоже строг и не любишь, когда маленькая Нани докучает тебе вопросами, а раз он так похож на тебя и наружностью, и нравом, то я с радостью отправлюсь в его чертоги, где небо из камня и никогда не восходит солнце!
Юноша не улыбнулся в ответ, а только покачал головой да нахмурился, и говорил Нани:
– Нечего болтать всякий вздор, или тебя подслушают злые духи пустыни, схватят за руки и за ноги и утащат под землю, и бросят перед своим господином, и уж он-то не будет с тобой ласков и добр, как ласков и добр с тобою я, а ты говоришь, что я строг и строгостью своей похож на хозяина земли, откуда никому нет возврата. Или вчера весь день напролёт я не катал Нани на глиняной лошадке на колёсиках вместо того, чтобы учить её искусству письма и чтения, складывания и вычитания, умножения и деления, а также искусству заговоров от всяких болезней и недугов?
Насупилась Нани, услышав такие слова, поникла головой и замолчала, юноша же достал из складок своих одежд письменные принадлежности, вложил в её руки сырую табличку и тростниковую палочку, и до самого заката учил её чтению и письму, складыванию и вычитанию, умножению и делению, и задавал ей такие задачи, которые и мне, Илю, были не сразу понятны…
<разбито около двадцати пяти строк>
…слушай внимательно, Нани, я расскажу тебе историю. Когда-то давно Нерунагал, хозяин земли Кигаль, решил, что ему нужен меч, который с лёгкостью разрубал бы любой из семи металлов, из которых построено мироздание, ведь ему одному известно, что в одну горькую минуту, которой сам он ожидает с печалью, придётся ему обратить всё обветшавшее бытие в ничто, из которого оно вышло, и отрубить головы всем тем, кто считается его братьями и сёстрами, чтобы затем мог выйти из ничто новый мир и родились новые боги[11].
Явился Иркалла к Гирре, мастеру-кузнецу, что трудится не покладая рук в подземном пламени, куёт доспехи и оружие для воинов и чудные украшения для женщин, и приказал ему выковать меч крепче и острее всех, что выходили когда-либо из его кузницы, что делал он когда-либо в своей мастерской. Задумался Гирра, и думал семь дней, а по истечение семи дней отвечал Иркалле:
– Трудную ты задал мне задачу, старший брат, ведь для того, чтобы изготовить меч, который был бы прочней и острей всех мечей, что я когда-либо ковал, не подойдёт никакой обычный металл, и нельзя такой меч вырезать из камня, ведь любой металл и всякий камень, стоит тебе взять его в свою руку и сжать в кулаке, станет пылью и прахом. Тут нужен особый материал, такой, который был бы прочнее всякого металла и любого камня. Вот что: принеси мне мужское сердце, сердце самого храброго воина – быть может, оно окажется подходящим для того, чтобы выковать из него достойный тебя меч, ведь война закаляет мужские сердца и, говорят, делает их твёрже алмаза и прочнее железа.
Не понравились Нергалу слова Гирры, мастера-кузнеца, но всё же взглянул он в мир людей и увидел, что всюду бушует война, и мужчины яростно сражаются и без жалости убивают друг друга, и трудно разобрать, кто из них – самый храбрый воин, потому как все они равны в своём бесстрашии и жестокости. Но всё же один из воинов был особенно неистов, и больше других отправил он душ своих врагов в загробное царство. Тогда явился Иркалла перед тем воином, встал перед ним в самой гуще сражения и сказал:
– Ты – храбрейший из воинов, в битвах закалилось твоё сердце и стало крепче камня и железа, а потому я заберу твоё сердце, и Гирра, мастер-кузнец, изготовит мне из него меч, что крепче и острее всех мечей, что ни есть в этом и другом мире.
Сказал так Иркалла и забрал у воина сердце, и принёс то сердце Гирре, мастеру-кузнецу; Гирра же выковал из него клинок меча, и получился у него такой меч, что подивился ему и сам Гирра, и с гордостью отдал его хозяину земли Кигаль, и сказал:
– Возьми, старший брат, меч в правую руку, а левой сожми острый клинок – устоит ли он перед твоей рукой?
Взял Иркалла меч в правую руку, а левой взялся за острый клинок, и стоило ему лишь слегка сжать пальцы, как трещины пошли по сияющей глади клинка, и рассыпался он, на ладони же бога не осталось и пореза. Опечалился Гирра, покачал головой: «Значит, недостаточно крепко и сердце самого храброго воина, не намного оно крепче железа и камня», и задумался, и размышлял семижды семь дней, и по истечении этого срока сказал Иркалле:
– Вот что, старший брат, раз недостаточно крепко и прочно сердце воина, закалённого в битвах, быть может, крепче его окажется сердце любящей женщины – говорят, любовь делает женское сердце твёрже алмаза и крепче железа. Принеси мне сердце любящей женщины, и я попробую выковать из него новый меч.
Ещё больше, чем в первый раз, рассердили Нергала слова мастера-кузнеца, но взглянул он в мир людей и увидел женщин, которые терпеливо ждут своих мужей с войны, и трудно было разобрать, какая из них любит своего мужа сильнее, чем прочие, но всё же одна из них ждала особенно долго и горечь её была особенно велика: двенадцать лет ждала она своего мужа, и каждый день выходила за стены города на дорогу, и всматривалась вдаль – не возвращаются ли воины из похода, и ничего не могла увидеть, потому как глаза ей застилали слёзы.
Явился перед ней Иркалла и сказал:
– Ты – самая преданная жена из всех смертных женщин, и благодаря любви твоё сердце закалилось и стало крепче камня и железа, а потому я заберу твоё сердце, и Гирра, мастер-кузнец, изготовит мне из него меч, что крепче и острее всех мечей.
И тогда женщина упала перед ним на колени, протянула к нему руки и просила не забирать её сердца, ведь тогда она не сможет дождаться с войны своего дорогого мужа, но Иркалла отвечал ей: