Нет ничего удивительного в том, что они не добрались до дома Нарамсина вовремя, – к вечеру они не прошли и половины дороги, и тьма застигла их, когда они продвигались по диким и пустынным местам, где на многие сотни эш вокруг не было никакого человеческого жилья и не у кого было попросить крова на ночь. Однако Намхани не унывал, поскольку был не робкого и весёлого нрава, помог своей молодой жене слезть со спины осла и устроиться на расстеленном на земле покрывале, и принялся разводить огонь из взятых в дорогу горячих углей и сухих веток. Но, когда он уже раздул угли и пламя охватило сухие ветки, сильный порыв ветра погасил его костёр, разметал его в разные стороны, и с неба хлынул дождь, вмиг промочивший одежды путников.
Когда дождь стих, все трое дрожали от ночного холода и страха, и неизвестно ещё, от чего больше, и старый Утухенгаль принялся жаловаться на ломоту в костях, и Намхани стал укорять и стыдить свою жену, из-за каприза которой они оказались в столь глупом и достойном сожаления положении, а Нин-ти, испуганная больше мужчин своей судьбой и судьбой своего не рождённого ещё ребёнка, заплакала и заголосила так, что пустынные шакалы, чей вой раздавался неподалёку, умолкли и навострили свои треугольные уши, гадая, что это за неведомое существо оглашает их владения такими жуткими и пронзительными воплями.
– Горе мне, горе! – убивалась Нин-ти. – И зачем я только уговорила моего дорогого мужа, который никогда мне ни в чём не отказывал, и моего доброго свёкра отправиться в путь через пустыню лишь потому, что мне взбрело в голову произвести дитя на свет в отчем доме! Ах, бедное моё, разнесчастное дитя! Что теперь с тобой будет?! Если не разорвут в клочья и не сожрут твою неразумную мать шакалы и волки, и тебя – с нею в придачу, то ты вместе с нею замёрзнешь до смерти в ночном холоде и отправишься с нею в тёмное царство мрачного Иркаллы, в чертоги безжалостного Аламу!
Так причитала Нин-ти, и муж её, видя такое сильное и искреннее горе и раскаяние, перестал корить и ругать её и принялся утешать, взявши за дрожащую от холода и страха руку, и старый Утухенгаль прекратил жаловаться на ломоту в своих дряхлых костях, и склонился к уху своей неразумной снохи, и стал нашёптывать ей успокоительные речи. Долго рыдала несчастная Нин-ти, а когда не могла уже рыдать, только жалобно всхлипывала и ломала руки, но наконец и это стало для неё слишком утомительно, и она умолкла, склонив голову на плечо Намхани. И тогда в наступившей тишине услышали путники голос, от звука которого им стало до того жутко, что они бросились бы бежать, не разбирая дороги в кромешной тьме, если бы не были слишком утомлены и не закоченели до того, что не могли шевельнуть ни рукой, ни ногой.
– Зачем вы кричите и своими криками оглашаете пустыню, так что шакалы прижимают свои треугольные уши и разбегаются от вас в разные стороны в страхе, зачем вы наполняете пустоту своими горестными воплями, словно вы – мертвецы, чьи тела не были погребены должным образом, вынужденные искать вход в подземное царство, лишённые надёжных провожатых? Для чего вы своими криками и горестными воплями отвлекли меня от моих мыслей, в которые был я погружён, бродя здесь в одиночестве и раздумьях?
Хотела было Нин-ти ответить незнакомцу, но от страха у неё отнялся язык, и сидела она молча и неподвижно, словно обратилась в камень; хотел было старый Утухенгаль повести речь и рассказать о несчастьях, их постигших, но и он никак не мог заставить свой язык, в другое время готовый болтать без умолку, как если бы он принадлежал женщине, пошевелиться в беззубом рту. Один только Намхани превозмог свою робость и отвечал на вопрос, заданный из непроглядного мрака:
– Прости нас во имя великого Ану, властелина небес, и мудрого Энки, повелителя подземных вод, незнакомец, любящий бродить по пустыне в кромешной тьме, которую не проницает свет звёзд и луны, ибо небо в настоящий момент затянуто такими тучами, что не видно за ними плывущего в вышине серебряного чёлна Сина! Прости нас за то, что мы нарушили ход твоих мыслей и вторглись своими причитаниями и жалобами в твои размышления и раздумья, ведь это совсем не входило в наши намерения, и мы не могли предположить, что кто-то бродит по этой бесплодной равнине, находя в этом отдохновение и даже удовольствие! Ты, кем бы ты ни был, человеком ли недюжинной смелости и отваги или же духом пустыни, без сомнения, смягчишься, извинишь и простишь нас, если позволишь мне рассказать о причинах, приведших нас к теперешнему удручающему положению!
– Не утруждай себя рассказом, Намхани, – был ответ. – Мне известно, что ты и твой старый отец Утухенгаль отправились в путь к дому Нарамсина, торговца эммером из соседнего ки[14], поскольку твоя жена Нин-ти, которой вскоре предстоит благополучно разрешиться от бремени, пожелала сделать это непременно в отчем доме, где в подвале стоят глиняные терафимы[15], к которым она с детства очень привязана и верит, будто они помогут ей в родах. Известно мне и о том, что ты предусмотрительно захватил с собой глиняный горшок с толстыми стенками, наполненный тлеющими углями, и пучок сухих веток, и хотел развести в ночи костёр, но ветер задул твой огонь, а дождь погасил его и вдобавок насквозь промочил ваши одежды, так что вы все трое теперь дрожите, как прибрежный тростник, и боитесь замёрзнуть до смерти от ночного холода прежде, чем вас разорвут в клочья дикие звери, рыщущие в пустыне.
Тут уж и Намхани растерянно прикусил язык и умолк, услышав, что незнакомец называет его по имени и знает даже то, о чём ему, Намхани, ничего не известно, а именно – о глиняных терафимах в подвале отчего дома Нин-ти, ради которых она уговорила его и старого Утухенгаля отправиться в опасное путешествие через пустыню. Но всё же он собрался с силами и сказал:
– Должно быть, ты и вправду могущественный дух пустыни, если с одинаковой лёгкостью прозреваешь прошлое и будущее, и тебе известно, отчего моей любимой жене Нин-ти пришла в голову вздорная затея отправиться в дом её досточтимого отца, и ты знаешь, что она благополучно разрешится от бремени, что ей не суждено покинуть в скором времени мир живых, замёрзнуть от ночного холода или быть разорванной в клочья дикими зверями, рыщущими в пустыне. Это вселяет в мою душу надежду и радость, и я благодарю тебя за твои слова и прошу тебя о помощи, ведь, если тебе ведомо прошлое и будущее, для тебя не составит труда как-нибудь выручить нас из нашего затруднительного положения в настоящем. Я прошу тебя, добрый дух, бродящий по пустыне в темноте и мраке, спаси мою неразумную жену и моего старого отца от смерти, я же в уплату за это готов верно служить тебе до скончания моего земного срока, пока не отправлюсь навеки в поля Иалу.
– Протяни перед собой руку и обрати свою раскрытую ладонь к небу, затянутому тучами, – ответил тот, кого Намхани принял за могущественного духа пустыни, и Намхани покорно вытянул перед собой руку, которой глаза его не видели, сколько он ни щурил и ни напрягал их, и обратил раскрытую ладонь к небу.
И незнакомец положил на его ладонь два камня и сказал:
– Я даю тебе два камня: чёрный – от непроглядной черноты ночи, белый – от мертвенной белизны тени, и если ты ударишь одним об другой, то появится огонь, древний, как огонь подземных недр, и юный, как пламя молнии. В семи шагах за твоей спиной растёт сухой куст – наломай от него нижних веток, не промоченных дождём, и разведи костёр, у которого вы все отогреетесь и дождётесь рассвета, когда сможете продолжить свой путь к дому Нарамсина, не боясь потеряться в темноте ночи и быть разорванными дикими животными или унесёнными злыми духами в подземное царство.
Радостный возглас вырвался из груди Намхани, и крепко сжал он в руке данные ему чудесные камни, и говорил так:
– Какими словами могу я благодарить тебя, добрый пустынный дух? В счастливый час ты посетил нас и спас от неминуемой гибели! Прошу, назови своё имя, чтобы знал я, за кого возносить благодарственные молитвы в храмах, ибо, обещаю и клянусь тебе, я посещу храмы всех самых могущественных богов и у каждого буду просить для тебя всяческих милостей: и у рогатого Ану, и у мудрого Энки, и у прекрасной Инанны, и у милосердного Энлиля, и всем принесу щедрые жертвы и всем назову твоё имя, и лишь в храм мрачного Нергала, чья чёрная пирамида возвышается в славном Ираме, не пойду я и не стану у него просить за тебя и называть ему твоё имя, ибо лучше сохранить твоё имя в тайне от властителя преисподней, дабы не коснулась тебя по веки веков его мрачная воля и хранили тебя от неё милосердные боги!
– Ты добрый человек, Намхани, – был ответ. – Лишь об одной услуге я попрошу тебя: когда ты вернёшься из пустыни к людям, отдай им эти камни и расскажи, как следует ими пользоваться, чтобы добывать огонь, дабы твои соплеменники не ждали, когда молния ударит в сухое дерево, и не таскали с собой горшки, наполненные тлеющими углями, которые гасит лёгкое дуновение ветра и несколько капель дождя. Отдай эти камни людям, чтобы не оставались они посреди пустыни в темноте и беспомощности и не оглашали округу своими воплями и стенаниями.
Пал Намхани на колени, и не было числа благодарностям, с которыми обратился он к спасшему его дорогую жену, его старого отца и его самого духу, однако слушала его только ночная темнота да укрытое тучами небо. И когда встал Намхани с колен, то повернулся он и прошёл семь шагов и наткнулся на сухой куст, росший в пустыне, и наломал от него сухих веток, и, ударив одним камнем об другой, получил огонь, древний, как огонь подземных недр, и юный, как пламя молнии, и развёл костёр, подле которого обогрелись путники и дождались рассвета. Утром же следующего дня достигли они дома Нарамсина, где спустя неделю Нин-ти благополучно разрешилась от бремени, и родились у неё близнецы: мальчик и девочка, и у мальчика были волосы чёрные, как непроглядная ночь, у девочки – белые, как мертвенная тень, и оба были немы и не издавали ни звука, и лежали, подобно маленьким мертвецам, в своих колыбелях. Тогда понял Намхани, что в ненастную ночь повстречал он в пустыне не кого иного, как самого Нергала, хозяина бесплодных земель.