и, миф всегда будет оставаться лишь предметом довольно скучных исследований, не имеющим никакого отношения к действительности.
Увидев Нани, вскочила Эрешкигаль, всплеснула руками:
– Вот так та́к, как же удалось тебе найти мой дом, как смогла ты пересечь пустыню, переплыть реки, через которые нет переправы?! Как сумела ты пройти мимо тысячеглазого демона Шаггашту, что пожирает всякого, кто к нему приблизится?! Да известно ли тебе, дитя, кто я, знаешь ли ты моё имя?!
И отвечала Нани владычице подземного мира:
– Я накормила Хумут-Табала, демона каменной лодки, лепёшками с кунжутным маслом, напоила его молоком из кувшина, и в благодарность за это отвёз меня демон к дому Энмешарры, твоего слуги и советника, и Энмешарра одел меня в новое платье и привёл меня к раненой птице Имдугуд, что лежала в пустыне, не в силах расправить свои орлиные крылья, поднять свою львиную голову, и помог мне Энмешарра приготовить снадобье и излечить могучую птицу, и на своей спине перенесла меня Имдугуд через бескрайние земли и бурные реки прямо к твоему дворцу, который охраняет свирепый Шаггашту, мучившийся уже много столетий оттого, что медный гвоздь в семь локтей вонзился ему в ногу. Я взялась за тот гвоздь обеими руками и вырвала его из раны, и боль Шаггашту утихла, и он растворил передо мной железные ворота, чтобы я предстала перед тобой, ведь тебя я искала, потому как известно мне, кто ты, и я знаю твоё имя. Мой друг и господин, который научил меня всему, что я знаю, который катал меня на глиняной лошадке в минуты досуга, рассказывал мне про тебя. Ты – царица Эрешкигаль, хозяйка земли, откуда никому нет возврата, и нет женщины прекрасней тебя ни среди богов, ни среди смертных. В незапамятные времена ты полюбила Нергала и спустилась к нему в подземелье, отбросив камень, лежавший на крышке колодца, бросившись без оглядки в бездонную пропасть. И многие, покинутые тобой в верхнем мире, были опечалены, потому как всякий мужчина искал твоего взгляда, был бы рад разделить с тобой ложе, однако ты не вернулась, но вместо того переменила своё платье и омылась в подземных водах, и вкусила преисподней пищи, а Нергал выстроил для тебя дворец из чистого лазурита, и дал тебе во владение сад, полный чудесных растений, и вручил тебе ключи от ворот города мёртвых, и сделал тебя госпожой над умершими, владычицей бесплодной пустыни. К тебе, царица, я пришла со своей заботой, потому как ты столь же добра и справедлива, сколь прекрасна.
– Это я-то полюбила Нергала, это я-то спустилась к нему в преисподнюю! – закричала Эрешкигаль, со злости кусая губы. – Ты и вправду знаешь моё имя, да не всё тебе известно о том, кто я! Ах, Нерунагал, скверный и негодный муж мой! В незапамятные времена я не знала забот, я плясала и пела на пирах перед богами, и чудно звенели золотые и серебряные браслеты на моих запястьях! Не было того, чьё сердце бы при взгляде на меня не трепетало, не было мужчины, который бы от меня отвернулся, вздумай я протянуть ему руку! Я не знала забот и печалей, пока не явился передо мною владыка преисподней, пока не уволок он меня, ухвативши за мои прекрасные рыжие волосы, в своё мрачное подземелье, где толкутся лишь чудища да души умерших, и не с кем перекинуться словом! Это я-то отбросила крышку колодца, это я-то прыгнула в реку, это я-то бродила по пустошам и дошла до самой западной оконечности мира, это я-то бросилась в трещину в скалах, из которой поднимались ядовитые испарения, обжигавшие мою белую кожу, оставившие на щеках моих язвы?! Это я-то как будто надела его кольцо с чёрным камнем на безымянный палец, чтобы навеки принадлежать преисподней?! Он принудил меня, он бросил меня в тёмный погреб, он приставил ко мне тысячеглазого зверя, сотворённого им из болотной воды и пепла! О, бессердечный! Не зайдёт лишний раз, не перемолвится словом, не поцелует, – как уткнётся в свои глиняные таблички – не дозовёшься! Ласки мои для него – что мёртвому припарка, протяну к нему руку – он отвернётся, обращусь к нему с просьбой – пожимает плечами! Вот каков муж мой, чтоб ему провалиться сквозь землю, да вот только и так его дом – подземелье! Будь проклят тот день, когда я его, бессердечного, повстречала! Если выдастся у него свободное от дел и забот время, так только и знает, что в саду подстригать деревья, нет ему ничего милей его сада! А однажды свила в том саду птица Имдугуд гнездо и вывела в нём птенцов, и повадились птенцы шуметь да возиться, да забавы ради таскать золотые и серебряные плоды с деревьев. Рассердился Иркалла, вышвырнул птенцов Имдугуд из своего сада, саму же её изловил, сломал её орлиные крылья и бросил её, искалеченную, с разъятыми костями, в полях Иалу! Синебородого Сина, что правит серебряным чёлном, побил по лицу инструментом гишпу, когда тот пришёл к нему со скромной просьбой! Всякого, кто нарушает его покой, он жестоко карает, всякого собеседника от себя прогоняет! Как молила его я дать мне дитя, чтобы могла я то дитя растить и нянчить, чтобы было оно мне отрадой и спасеньем от скуки, так вспылил Иркалла, оттаскал меня за волосы, надавал мне пощёчин! «Нет, – сказал, – или ты, сестра моя и жена, безумна? У кого ты просишь дитя – у владыки заката, у хозяина дома праха? О чём думала ты, в колодец спускаясь, на безымянный палец левой руки данное мною кольцо надевая? Если так желала дитя, так пошла бы за пастуха Думузи, он поил бы тебя свежим молоком и кормил бы тебя сладким сыром, он одевал бы тебя в тонкие ткани из овечьей шерсти, обнимал бы тебя и ласкал, повалив на мягкие травы. Если так желала дитя, так пошла бы за Энкимду, хозяина мотыги и плуга, возделывающего землю, – он сварил бы тебе из ячменя пива, накормил бы тебя хлебом, обнимал бы тебя и ласкал, уронив на взрыхлённое поле. Если хотела ты веселья и жизни, так среди живых искала бы счастья, с весёлыми бы веселилась, ты же покинула их и бросилась в пропасть, чтобы обнять неживого мужа, чтобы вкусить с ним чёрствого хлеба, чтобы пить вместо молока и пива подземную воду. Ты явилась ко мне, а теперь меня бранишь и ругаешь, просишь меня, жнеца, срезающего колосья, бросить в землю зерно, чтобы проросло оно в новый колос». Так мой муж ответил на мой плач и упрёки, такие речи вёл, цедил сквозь сжатые зубы, с тем меня покинул. Долго с тех пор я томлюсь в темнице, тоска накрыла меня сетью, опутала мои руки и ноги, скорбь меня покрыла, точно одежда! Думала я, нет конца моему ожиданью, но вот открылись железные ворота, и ты прошла в них, чтобы предстать передо мной и рассказать о своей заботе. Что же, раз удалось тебе найти мой дом и пересечь пустыню, раз нашла ты способ преодолеть реки, через которые нет переправы, и пройти мимо тысячеглазого Шаггашту, я выслушаю тебя и помогу тебе ради забавы, разве обеднеет Эрешкигаль от того, что сделает доброе дело?
– Благодарю тебя, царица, – говорила в ответ Нани. – Чужая жестокость стала причиной того, что я раньше срока оказалась в земле, откуда нет возврата, в доме праха, злая рука порвала нить моей жизни, вырвала веретено из рук Намтара, разбила его в щепы. Я пришла к тебе, чтобы просить позволенья один только раз свидеться с моим другом и господином, что передал мне свою премудрость, что катал меня на глиняной лошадке на колёсиках в минуты досуга. Он высок, мой друг и господин, и лицо его бело, как алебастр, а глаза черны, как беззвёздная ночь, и руки у него белые, а на безымянном пальце левой руки носит он серебряное кольцо с чёрным ониксом.
Нахмурилась Эрешкигаль, слушая Нани, отвечала со вздохом:
– Мне знаком тот, с кем ищешь ты встречи, одного не пойму – с чего ему вздумалось катать тебя на глиняной лошадке? Что же, дитя, я знаю, как помочь тебе и сделать так, чтобы ты встретилась со своим другом и господином, однако для этого придётся тебе остаться со мною и жить в моём дворце из лазурита, потому как теперь я – твоя хозяйка, и если принадлежала ты в мире живых своим отцу и матери, то теперь ты принадлежишь мне, и если была ты – их дитя, то теперь ты – моё дитя. Раз негодный и скверный муж мой не желает бросить зерна в землю, чтобы поднялся из земли новый колос, то подниму я с земли срезанный колос и тем буду рада. Я натру тебя мыльным корнем и дочиста отмою, вплету в твои волосы душистые травы, надену на твои запястья и лодыжки золотые браслеты, накормлю тебя мягким хлебом…
Через табличку наискось проходит широкая трещина, сделавшая нечитаемой всю её нижнюю половину, хотя и без того ясно, что Эрешкигаль удочеряет Нани и вся история завершается благополучно, если не принимать в расчёт место её действия.
Пока я был занят скитаниями Нани по владениям бога смерти, наступил сентябрь, возобновились занятия в университете, и мне пришлось в спешке дописывать лекционный курс, который я планировал составить за лето параллельно с работой над текстами Н., но совершенно о нём позабыл. В первый же учебный день я навестил святого на мосту. Древко распятия, которое он всё ещё держит в правой руке, целиком покрылось уже начавшим по-осеннему ржаветь мхом, так что кажется, будто статуя устало притулилась к покосившемуся замшелому столбу. В сравнении с фигуркой, стоящей теперь на моём письменном столе, этой бедный идол, можно сказать, только вчера родился, а всё же имени его уже никто не помнит, потому как его лицо и надпись на постаменте давно стёрлись, и недалёк тот день, когда святой упадёт с моста в реку, предварительно потеряв останки своего креста и выронив calamus scriptorius или calamus rotang – какая, в сущности, разница? – из ослабевших пальцев.
Наверстав дела, в конце сентября я вернулся к четвёртому конверту, от содержимого которого осталось немногим меньше половины. Просматривая фотографии, я заметил, что почерк Иля, обычно идеально ровный и правильный, здесь становится сбивчивым и торопливым. Строки то уходят вверх, то съезжают вниз, наползают друг на друга, клинописные символы нечёткие, смазанные; очевидно, что в некоторых местах нажим тростниковой палочки был слишком сильным, а в других – недостаточным. За несколько вечеров я с трудом разобрал часть строки …и явился