семь металлов, из которых состоит мироздание, и опустить его на шею бессмертного бога, пролить кровь властителя бездны, чтобы всюду, где только есть реки, колодцы и каналы, они пересохли, чтобы все земли постигло разоренье, чтобы мор охватил все страны? Или ты хочешь, чтобы я вдобавок к Ирему разрушил Эреду, чтобы я замарал свои руки местью, забрал прежде срока всех его жителей в преисподнюю? Раз суждено лежать Ирему в руинах, так пусть один Ирем и погибнет; он был разрушен однажды смирением Эрры, так будет разрушен вновь гордыней Шаддада.
Услышав ответ Нергала, распростёрся Шаддад на полу, заплакал от горя, тогда вновь разомкнула статуя каменные губы, сказала:
– Слушай меня, Шаддад, энзи славного Ирема, и смирись с судьбой, сплетённой для тебя Намтаром. Энки скоро придёт в твой дом, чтобы ответить на оскорбление, станет искать твою дочь Нани. Скажи ей, чтобы готовилась к встрече с демоном каменной лодки, чтобы вспомнила, что она знает о земле без возврата, чтобы сама, когда явится Энки, вышла ему навстречу.
Больше статуя ничего не сказала, сколько ни простирал к ней Шаддад руки, сколько ни просил смягчить приговор судьбы Ирему и его любимой дочери Нани.
Как мне, Илю, продолжать своё повествованье? Табличка крошится в моих пальцах, тростник из них выпадает; моё искусство я проклинаю, уж лучше бы быть мне резчиком камня, лучше бы мне плести корзины, лучше бы лепить горшки из глины, чем быть переписчиком и летописцем, чем остаться живым среди мёртвых, чем видеть некогда славный Ирем, лежащий в руинах, отданный ветру! Прекрасный Ирем, царственный Ирем разрушен, смыт быстрой водой, разорён бурным потоком! Больше нет в стойлах быков, овцы не гуляют по пастбищам, поля стали пустырями, только сорные травы растут на них, только колючий кустарник! Не обнимают больше жёны своих мужей, не качают на руках младенцев, не поют им колыбельных песен! О, злая судьба, ты подобна зверю, что всегда ищет удобной минуты, чтобы укусить, ты подобна собаке, бегущей за человеком, дикому псу, следующему по пятам за обессилевшей жертвой! Ты, как грязная одежда, липнешь к телу раба и его господина, не делаешь ни для кого различий, ты как бешеный вихрь, как юго-западный ветер, мчишься над страною, всё на своём пути сметая! Шаддад, мой господин, царь славного Ирема, решил поспорить с судьбой, бессмертным богам бросить вызов, оскорбил мудрого Энки в своей гордыне, и что из этого вышло? Явился владыка бездонного океана под белые стены Ирема, горя жаждой мести, и за ним шло великое войско…
Насколько я могу судить по фотографии, Иль собственноручно стёр последующие строки, проведя несколько раз пальцами по ещё влажной глине. Это немало огорчило меня, и несколько часов кряду я пытался, вооружившись увеличительным стеклом, разобрать затёртые письмена, некоторые символы которых действительно смог прочитать, но составить из них связный текст, как пришлось мне в конце концов признать, совершенно невозможно. Могу только предположить, что царь Шаддад передал своей любимой дочери Нани сказанное Иркаллой и она, должным образом приготовившись к сошествию в загробный мир, вышла навстречу явившемуся за ней Энки, который пронзил её грудь мечом. Что бы сказала на это Н., отправившаяся на поиски Ирема в уверенности, что город высочайших колонн был разрушен его покровителем Нергалом, получившим отказ от красавицы Нани, которой, как следует из рассказа Иля, на момент происшедших с городом трагических событий было всего семь лет?
Оставив попытки расшифровки стёртого окончания мифа, я сложил фотографии аккуратной стопкой и возвратил в конверт, однако неожиданно обнаружил, что он не пуст – одна фотография ранее осталась внутри, прилипнув к шероховатой коричневой бумаге. Осторожно взявшись за её край двумя пальцами, я извлёк её на свет: на матовой поверхности виднелся круглый тёмный след, – Н. использовала стопку фотографий в качестве подставки для кружки с кофе. На фотографии – всего несколько клинописных строк, исполненных привычно ровным почерком Иля, хотя некоторые знаки всё же выглядят так, будто их писали в сильном волнении. Соскоблив засохшую кофейную гущу, я прочитал краткий «постскриптум» Иля к переведённому тексту:
Я, Иль, главный писец Ирема, маг храма Нергала, советник Шаддада, правителя Ирема, царя Вселенной, обязуюсь в скором времени переписать сие как полагается, исправив допущенные по причине моего болезненного состояния ошибки и [оформив всё] согласно правилам.
Глава 5
В пятом, на сегодняшний день последнем, конверте от Н., помимо фотографий, обнаружилась плоская деревянная коробочка, в которую было вложено четыре бережно завёрнутых в мягкую ткань таблички. Это тонкие глиняные пластинки прямоугольной формы, толщиной около полутора сантиметров, покрытые с обеих сторон ровными столбцами знаков таким образом, что верх оборотной стороны примыкает к низу лицевой, так что глиняные страницы следует переворачивать не через левый край, как страницы обычной книги, а через верх. Столбцы, расположенные слева направо на лицевой стороне, на обороте идут справа налево (на фотографиях можно встретить самые разные варианты порядка расположения знаков и, соответственно, направлений чтения). Взяв одну из табличек в руки, я ощутил то же неприятное предчувствие, которое посетило меня после получения бандероли со статуэткой и которому я, слишком увлечённый переводом текстов, не придал значения. Держа табличку на раскрытой ладони, я поднёс её к самому лицу статуэтки: ониксовый взгляд равнодушно скользнул по ровным столбцам клинописных символов.
Н. не могла прислать мне эти предметы – в этом было что-то неправильное. Археологические находки должны быть тщательно собраны, снабжены этикетками, описаниями, внесены в полевую опись, переданы на временное хранение и затем – в музей. Если бы я хоть раз принял приглашение Н. отправиться на раскопки, эта простая мысль посетила бы меня много месяцев назад, но я был слишком погружён в изучение письменных свидетельств. Что могло заставить Н. нарушить правила, принятые в науке? Что с ней произошло? Я поймал себя на том, что задаю эти вопросы вслух.
Тот, кто знает, зачем ему это скрывать? Тому, кто владеет истиной, к чему молчать? Всякому, кто спросит меня – «Знаешь ли об этом?», отвечу: «Знаю доподлинно». Я, Иль, записал, дабы ты прочёл и знал известное мне и владел, подобно мне, Илю, истиной.
В незапамятные времена среди богов не было никого сильнее Бэла, властелина земли, любимого сына бога неба, рогатого Ану. Махнёт рукой – свалит столетний кедр, ударит – как глиняный горшок, рассыплется гора. Какой из братьев его ни выйдет помериться с ним удалью, того он повергнет на землю, отсечёт руку или ногу, а то и вовсе изрубит на куски своей медной секирой, какой зверь ни выпрыгнет на него из чащи, того разорвёт пополам голыми руками. Все стали бояться Бэла: зверь бежит он него в самую гущу леса, боги прячутся от него в своих домах, запирают двери и окна; в одиночестве бродит он по равнинам, блуждает по горным тропам, меряет шагами пустыни и степи – ищет, с кем бы ему сразиться, на ком бы испытать свою силу, кого бы поразить своей отвагой, но встречает только ветер, дождь и пустынные смерчи. Наконец понял Бэл, что не с кем ему сразиться, не на ком испытать свою силу, некого поразить своей отвагой, и решил отыскать вход в нижний мир, спуститься в царство праха, в самой преисподней встретить себе противника, сразиться со своим старшим братом Нергалом. Облачился он в одеянье для битвы, щитки надел на руки и ноги, на грудь – расписной нагрудник, шею семь раз обернул заговорённым ожерельем, плащ на плечи набросил, наточил свою медную секиру, взял пригоршню песка, пригоршню глины и пригоршню соли, завернул в свой пояс, так отправился в поля Иалу, во владенья Ала́му.
Долго искал Бэл путь в подземелье, но не мог отыскать: хочет спуститься в пропасть в горах – смыкаются перед ним горы, не пускают, хочет броситься в колодец – закрывается перед ним колодец, не пускает, хочет в омут нырнуть – река, подобно змее, от него уползает, остаётся перед ним только голая почва.
Рассердился Бэл, схватил свою медную секиру, закричал:
– Уж если я что решил, так тому и быть! Какая дорога для меня закрыта, какой путь заказан, какая дверь заперта, какой засов задвинут?! Ударю раз своей острой секирой – разлетится в щепы всякая дверь, выпадет из неё засов, откроется путь, свободной станет дорога! Или земля, что мне подвластна, осмелится мне перечить?!
Взмахнул он секирой, изо всех сил ударил в землю, и расступилась перед ним земля, разверзлось ущелье, посыпались вниз песок и камни. Смело шагнул Бэл в страшную пропасть. Подхватили его было злые аххазу, вцепились было галлу в его горло, хотели терзать и мучить, кусать за руки и за ноги и плевать в лицо, но только отмахнулся от них Бэл, как от стаи мух, и в страхе разлетелись они кто куда, попрятались по тёмным закоулкам.
Ступил Бэл на землю нижнего мира, почувствовал слабость в коленях, в груди стесненье – тяжело идти по чёрному полю, как отрава, жжёт горло подземный воздух. Но не таков был властелин среднего мира, чтобы покориться мороку подземелья: стряхнул он с себя оцепенение, расправил плечи, бесстрашно зашагал по бесплодной пустыне, и шёл семь дней без отдыха, а быть может, семь лет, пока не увидел перед собой гору из ляпис-лазури, которую охраняло множество демонов, и главным над ними был Не́ти. Испугался Не́ти, увидев перед собой Бэла, задрожал, хотел было спрятаться за своё войско, да только разбросал Бэл демонов в разные стороны, схватил Не́ти за волосы, поверг на землю, занёс над ним медную секиру.
– Постой, погоди, могучий воин, герой, которому в двух мирах нет равных! – закричал Не́ти. – За что ты меня ударил, зачем хочешь рубить меня секирой?! Что дурного сделал тебе Не́ти, страж горы из ляпис-лазури, какую нанёс тебе обиду?! Разве он не брат тебе, разве не рождён был вместе с другими богами?! По своей воле ушёл Не́ти в подземное царство, по своей воле стал стражем горы из ляпис-лазури, чтобы не быть никому помехой, ни с кем не делить владений! Проходи мимо с миром, Не́ти задерживать тебя не станет, ступай, куда тебе вздумается, только не опускай на меня секиру, не отделяй моей головы от тела!