л одну его шею, одну из голов отделил от тела, схватил за косматую гриву, высоко поднял, хвастливо крикнул Нергалу:
– Эй, Нергал, хозяин подземного мира! Не твоего ли раба Асага голова эта?! Солнечный бык не успеет пройти половины пути в верхнем мире, прежде чем твою голову сниму я с твоих плеч, подниму за волосы из пыли и праха, чтобы видели все, что нет никого сильнее Бэла, что саму смерть одолел он в честной битве!
Асаг поднялся с земли – ещё свирепей, чем прежде, бросился на Бэла: вцепился зубами в щитки на его руках – сорвал щитки, в кровь изодрал Бэлу руки, разорвал заговорённое ожерелье, семь раз обвивавшее Бэлу шею, – раскатились драгоценные бусины, затерялись среди пыли. Теснит Асаг героя, наваливается на него косматым телом – того и гляди, задушит, но не таков Бэл, чтобы сдаться: вывернулся он из цепких лап Асага, разжал его железные когти, вскочил на ноги, взял пригоршню глины, что принёс с собой из мира, согретого лучами солнца, швырнул Асагу в глаза – завыл демон от боли, отпрыгнул, трёт глаза лапами, жалуется слёзно. Тут Бэл и ударил секирой – разрубил вторую его шею, вторую голову отделил от его тела, схватил за косматую гриву, высоко поднял, хвастливо крикнул Нергалу:
– Эй, Нергал, хозяин бескрайней пустыни! Не твоего ли раба Асага голова эта?! Не твоего ли раба Асага тело скатилось с вершины горы из ляпис-лазури и валяется теперь в пыли и прахе, чтобы никогда уже не подняться?! Солнечный бык не успеет пройти четверти пути в верхнем мире, прежде чем твоё тело будет валяться в пыли и прахе, прежде чем твою голову сниму я с твоих плеч, подниму за волосы повыше, чтобы видели все, что нет никого сильнее Бэла, что саму смерть одолел он в честной битве! Ты сказал, возьму верх над Асагом, – будешь со мной биться!
Покачал Иркалла головой, ничего не ответил, молча взял в руки вожжи, из опустевшей упряжи их вырвал, подвязал широкие рукава своего одеянья, встал перед Бэлом. Размахнулся Бэл секирой, опустил, что было силы – рукой встретил Нергал его оружье, – и царапины не оставила медь на его ладони.
– Ты глупец, Бэл, если думаешь, будто есть оружие против смерти, – говорил Иркалла младшему брату. – Разве не видишь – секира, которой ты без труда разрубаешь на части любого, кто тебе попадётся под руку, не оставляет и царапины на моей ладони. Опомнись, уходи из подземного мира, здесь нет того, что ты ищешь; как было разорвано на твоей шее заговорённое ожерелье, так будет с самой твоей шеей, как затерялись в пыли драгоценные бусины, так пылью покроется само твоё имя. Говорю тебе, Бэл, оставь свою затею, нет позора в том, чтобы отказаться от битвы со смертью.
Не отступился Бэл, бросил секиру, взял пригоршню соли, что принёс с собой из мира, согретого лучами солнца, швырнул Нергалу в глаза – вздрогнул Нергал, отступил на полшага, закрыл лицо руками. В тот же миг бросился на него Бэл, хотел повалить на землю, но отнял Нергал руки от своего лица, отшвырнул от себя Бэла, так что тот повалился навзничь, наступил ногой на грудь хозяину среднего мира, чтобы не мог тот подняться, так говорил:
– Дважды я предостерегал тебя от битвы со мною, дважды ты не послушал совета, а третьего раза не будет. Ты непрошеным гостем явился в мои владенья, ты нарушил законы нижнего мира, ты убил моего слугу Не́ти, ты отрубил обе головы моего раба Асага, ты оставил тела их валяться в пыли, ты швырнул мне в глаза пригоршню соли. Разве могу пощадить я тебя, разве могу я сказать – ступай себе восвояси туда, откуда явился? Разве могу я оставить тебя невредимым после того, какие ты мне нанёс оскорбленья?
И ответил на это Бэл Нергалу, хозяину земли Эрцету:
– Всякий скажет, ты не прощаешь обиды, не знаешь пощады, так разве стану я тебя молить о прощении, упрашивать пощадить меня, оставить меня невредимым? Разве, спускаясь в твой мир, не был готов я столкнуться со смертью, в честной битве с тобой сразиться, остаться в преисподней навеки, если потерплю пораженье, но где уж тут честность, если не режет моя секира твоей ладони, не разъедает соль, принесённая из моего мира, твоих глаз? Верно говорят: не найдёт в подземелье герой себе славы, не покроет себя величьем, только грязь он найдёт да нечистую воду, только пылью себя покроет!
Не дал Иркалла договорить младшему брату, выхватил меч и отсёк голову Бэла, отделил её одним ударом от тела, так что кровь Бэла обагрила гору из ляпис-лазури, потоком хлынула на покрытую пеплом равнину, смешалась с прахом.
Увидел рогатый Ану, властитель неба, что сталось с любимым сыном, зарыдал, по нём сокрушаясь:
– Бэл, сын мой, сильнее тебя не было никого ни на земле, ни на небе, одной рукой сокрушал ты могучий кедр, одной рукой мог сровнять с землёй высокую гору! Как так приключилось, как вышло такое, что лежишь ты теперь поверженный на полях нижнего мира, трупом бездыханным лежишь посреди пустынной степи?! Пантера боялась тебя, лев бежал от тебя, скрывался в чаще! В сражениях тебе не было равных! Для чего ты спустился в подземное царство, во владения старшего брата?! Для чего ты пошёл дурными дорогами, глухими тропами, где задерживался каждый твой шаг, где некуда ступить было ногой, зачем шёл ты тяжёлыми путями, дорогами духов, почему не повернул ты назад?! Зачем ты вызвал Нергала помериться с тобой силой, для чего замахнулся на него своей медной секирой – или не знал ты, что не сразить смерть никаким оружием, не одолеть никакой силой?! О, Нергал, почему не простил ты младшего брата, почему не отпустил ты его обратно в мир, откуда он явился, почему ты отрубил ему голову, обагрил его кровью проклятую землю твоих владений?! Горе мне, горе, любимый мой сын стал бледным трупом, тело его пожирают создания преисподней, имя его перечёркнуто в таблице судеб!
Ответил Иркалла безутешному богу:
– Не плачь, рогатый Ану, о своём бесславно погибшем сыне, не сокрушайся о его кончине. Не горюй о том, что его кровь пролилась на преисподнюю землю, смешалась с прахом и пылью, впиталась в песок подземелья. Уйми свои рыданья, послушай, что говорит тебе Нергал, хозяин нижнего мира. Возьми две пригоршни земли, пропитанной кровью Бэла, возьми две пригоршни скреплённой его кровью пыли, смешанного с его кровью праха, и вылепи из них две фигурки – одну такую, чтобы походила на тебя, и вторую такую, чтобы походила на твою жену Нинмах, великую матерь, так что первая будет мужчиной, а вторая – женщиной. Ты искусный гончар и опытный мастер, не мне учить и поучать тебя, как сделать из красной глины человеков, ведь ты слепил всех рыб, что обитают в водах, всех животных, что населяют землю, всех птиц, что парят в небе. Возьми мёртвой земли преисподней, пропитанной живой влагой, слепи из неё своих любимых созданий, сделай так, чтобы могли они принимать пищу и воду, рождать себе подобных, знали язык богов, хорошо служили моим сёстрам и братьям. Слепи из красной глины людей себе на радость, только помни, рогатый Ану, небесный отец, чья кровь течёт в человеческих жилах: ты слепишь их своими руками, с любовью придашь им форму, дашь им головы и руки и ноги, прекрасными сделаешь их лица, ладными сделаешь их тела, ты вдохнёшь в них душу, отдашь им частицу своего дыханья, потому и они будут добры, подобно тебе, и честны, подобно тебе, и будут знать любовь и состраданье, и протянут руку другу, которого постигло несчастье, и многие герои и мудрецы выйдут из человеческого рода, и ты будешь доволен своим твореньем. Но не забывай же, рогатый Ану, чьей кровью оживлена земля преисподней: родятся среди людей и такие, что будут почём зря отправлять других в преисподнюю, умножать мои заботы, будут такие, которым неведомы ни жалость, ни состраданье, будут жестокие и неистовые, и ими ты не будешь доволен, и придёт день, когда ты проклянёшь собственное творенье. Помни, небесный отец, из какого материала рождены человеки – оттого, что плоть их – суть прах, в прах она обратится, оттого, что кровь их – кровь Бэла, будут они вечно искать пустой славы, тешить своё тщеславье, будут вечно томиться желанием одержать верх над смертью, избегнуть своего удела. Запомни мои слова, рогатый Ану, до скончания времён запомни, из праха моей земли и крови любимого сына вылепливая человека: его дни сочтены, его деяния – ветер.
И сделал Ану всё в точности так, как сказал ему Нергал: взял он две пригоршни земли, пропитанной кровью любимого сына, две пригоршни праха, скрепленного красной влагой, и вылепил из них две фигурки: одну, походившую на него, а вторую – на жену его Нинмах, и вдохнул в них душу, и назвал их Адапом и Гевой, и поселил в среднем мире, наказав им жить в мире друг с другом. От детей же Адапа и Гевы произошёл весь человеческий род – и те, кто знает любовь и сострадание и всегда протянет руку другу, которого постигло несчастье, и те, кто не знает ни того, ни другого и почём зря отправляет своих братьев и сестёр в преисподнюю, умножая заботы Нергала и печаля владыку неба.
В течение последнего года я не получал от Н. никаких вестей, если не считать алебастровой статуэтки, которую и самый убеждённый оптимист не счёл бы добрым знаком. Вечер за вечером, сидя за письменным столом и не находя в себе решимости заняться последним текстом из последнего конверта, я то мысленно, то вслух обращался к сурово хмурившемуся божеству на всех известных мне языках, как будто ожидал, что статуэтка разомкнёт свои каменные губы и ответит мне, что сталось с Н. и когда ждать её возвращения.
Тот, кто знает, зачем ему это скрывать? Тому, кто владеет истиной, к чему молчать? Всякому, кто спросит меня – «Знаешь ли об этом?», отвечу: «Знаю доподлинно». Я, Иль, записал, дабы ты прочёл и знал известное мне и владел, подобно мне, Илю, истиной.
День сменяет ночь в верхнем и среднем мирах, ночь следует за днём; Уту проезжает над землёй в своей огненной колеснице, синебородый Син проплывает по небу в своём серебряном чёлне, и только в нижнем мире вечно царит непроглядная тьма, и день не сменяется ночью, и за ночью не следует день. Сильно тосковала царица Эрешкигаль в своём лазуритовом дворце, что построил для неё Нергал посреди бесплодной равнины, в печали бродила по коридорам и комнатам, ища, с кем бы перекинуться словом, с кем бы завести разговор, но служили ей только бесплотные немые духи, и нельзя было перекинуться с ними словом, нельзя было завести с ними разговора. Не часто навещал Эрешкигаль её муж, а если и приходил, то оставался недолго и скоро покидал её, сколько она его ни просила и ни упрашивала остаться, сколько ни лила она слёз, сколько ни ругала его жестоким и бессердечным, – отвечал ей на всё хозяин обширных земель, что слишком много у него забот, чтобы отвлекаться на пустые разговоры, что слишком он занят, чтобы развлекать себя прекраснословной беседой.