Эстрелла не согласилась и застенчиво заметила, что многим женщинам нравятся мощные, мускулистые, волосатые мужчины. Поэтому, отчасти, некоторые специалисты и завели моду переделывать себя под алалоев.
— Гм-м. — Бардо покрутил усы. — Интересная мысль.
Далее Эстрелла сказала, что различие между неандертальцем и современным человеком не столь велико, как думают многие.
— Если хорошо присмотреться, вы найдете неандертальские гены в облике людей на каждой улице каждого города каждой планеты Цивилизованных Миров. — (Как я уже говорил, она была милая, умная девушка, но имела досадную привычку вплетать в свою речь слишком много препозитивных предложений.) — Взять хотя бы вас, мастер Бардо, с вашими толстыми надбровными дугами над глубоко посаженными глазами и вашей роскошной бородой — вы никогда не задумывались над этим?
— Честно говоря, нет. Но было бы весьма интересно обсудить эту тему подробнее, согласны? Мы могли бы изучить разные детали моей анатомии и определить, которые из них наиболее примитивны.
Условившись с Бардо, как и когда «обсудить эту тему более подробно», она вернулась к своему столику и шепнула что-то на ухо подруге.
— Ну что за прелесть! — сказал Бардо. — И как мило эти кадеточки пасуют перед старыми пилотами! Ладно. Возможно, неандертальцы правда были нашими предками… а возможно, и нет. Это еще не повод, чтобы переделывать свои тела и жить в пещерах. У меня есть план получше. Заплатим червячнику, чтобы он поймал для нас алалоя. Ведь на шегшеев-то они охотятся, червячники? Ну, так пусть отловят пещерного человека и привезут его в Город.
Я глотнул кофе и почесал переносицу.
— Ты же знаешь, что мы не можем так поступить.
— В самом-то деле все, что нужно, — это немного крови. Пусть червячник оглушит его, отцедит малость крови и привезет нам.
Я поболтал кофе во рту — он остыл и отдавал горечью.
— Ты всегда обвинял меня в избытке праведности, но представь себе, я об этом уже думал.
— Ну и что же?
Я заказал еще кофейник.
— Крови одного человека недостаточно. Неандертальские гены широко рассеяны в алалойских семьях, и нам нужно собрать достаточно богатый статистический материал.
Бардо закатил глаза.
— Уж ты всегда найдешь причину, паренек. По-моему, тебе просто хочется испохабить свое тело и пожить среди дикарей. Это же так романтично, а ты у нас всегда был романтиком.
— Если Хранитель Времени удовлетворит мою просьбу, я поеду к алалоям. А ты?
— Я? Что я? Ничего себе вопрос! — Бардо откусил хлеб. — Если я с тобой не поеду, ты скажешь, что Бардо испугался, так ведь? Ну, тем хуже. Я готов пройти с тобой всю галактику, дружище, но воровать плазму у дикарей… это безумие!
Мне так и не удалось его уговорить, но оптимизма у меня не убавилось — я был так счастлив вернуться домой, что все остальное не имело значения. Мне как вернувшемуся из странствий пилоту выделили дом в Пилотском Квартале. Я выбрал маленькое, с крутой крышей шале, отапливаемое горячей водой от гейзера у подножия Аттакеля, и перетащил туда свою книгу стихов, меха, камелайку, три пары коньков, шахматы, мандолину, на которой так и не научился играть, и еще кое-какие пожитки, приобретенные за годы учения в Ресе. (Послушникам в Борхе не разрешается иметь ничего, кроме того, что на них.) Я подумывал, не заказать ли себе кровать и несколько деревянных столов и стульев — такие мелкие удобства были тогда в большой моде. Но мне не нравилось спать на кровати, а столы и стулья я считал уместными только для кафе, где ими пользуются многие. У меня была и другая причина не забивать свой дом вещами: Катарина все ночи проводила со мной. Я не хотел, чтобы она в своей вечной темноте натыкалась на стулья, рискуя испортить свое красивое лицо.
Мы держали наши ночные свидания в секрете от моей матери и тетки, да и от всех остальных тоже, включая Бардо. Мне очень хотелось довериться ему, рассказать, каким счастливым делает меня Катарина — ее руки, ее язык, ее подвижные бедра, ее страстные, хотя и обычные для любовников, слова и стоны. Но Бардо был способен хранить секреты не более, чем удерживать в себе газы после слишком большого количества хлеба и пива. После того нашего разговора в кафе половина Ордена — практически все, кроме моего трусоватого друга — возжелала сопровождать меня в моем великом, как его уже называл, походе.
Даже Катарина, достаточно знакомая с будущим, чтобы не волноваться, пришла в волнение. В поздние часы пятидесятого числа, после медленных неистовых соитий (она всегда стремилась поглощать время медленно, смакуя его, как змея поглощает добычу), она удивила меня. Она лежала нагая перед огнем, и оранжево-красные блики играли на ее потной белой коже. От нее пахло духами, дымом и сексом. Руки она закинула за голову, и ее тяжелые груди казались безупречно круглыми дисками. Незрячая, она не стыдилась своего тела и не сознавала своей красоты. Я, умиротворенный, смотрел на треугольник темных густых волос под круглым животом, на длинные скрещенные ноги с высоким подъемом. Она смотрела вверх, на звезды — то есть смотрела бы, будь у нее глаза и если бы потолок и толстый покров снега на крыше не отделяли от нас небо. Кто знает, что видела она, вглядываясь в темные туннели будущего? И если бы она вдруг прозрела снова, заменил бы ей молочный свет средизимних звезд то, что она видела внутренним взором?
— О Мэллори! — сказала она. — Что я сейчас… я должна поехать с тобой к твоим алалоям, понимаешь?
Я улыбнулся, хотя она не могла видеть моей улыбки. Я сидел рядом с ней, подогнув ноги и набросив на плечи мех. Откинув длинные черные волосы с ее пустых глаз, я сказал:
— Жаль, что у Бардо нет твоего энтузиазма.
— Не будь слишком суров с Бардо. В конце концов он тоже поедет.
— Поедет? Куда? — Не знаю, что беспокоило меня больше: ее предвидение или ее желание сопровождать меня к алалоям. — Что ты видела?
— Бардо в пещере с его большим… он такой смешной!
— Ты уж прости, но никуда ты со мной не поедешь.
— Но я должна! И поеду, потому что… о Мэллори!
Это, разумеется, было невозможно.
— Алалои, — сказал я ей, — оставляют слепых и увечных на снегу во время метели. И те умирают. — Я не знал, впрочем, правда это или нет.
Она с улыбкой повернулась ко мне.
— Выдумщик из тебя неважный.
— Допустим. Но я не понимаю, почему тебе так необходимо ехать со мной.
— Это трудно объяснить.
— А ты попытайся.
— Прости, Мэллори, но я не могу.
— Потому что это нарушило бы твой обет?
— И поэтому тоже… но больше из-за того, что для описания будущего слов не существует.
— Я думал, вы, скраеры, изобрели для этого специальный словарь.
— Я очень хотела бы найти слова и рассказать тебе, что я видела.
— Ну так попробуй.
— Я хотела бы снова обрести глаза, чтобы видеть лица твоих… там, на льду, глубокой зимой, ты найдешь то, что… О, как назвать то, что я видела, этот образ, человеческий образ? Я нарушу свой обет и верну себе глаза, чтобы увидеть это снова, прежде чем… прежде чем увижу.
Я молча почесал нос, сидя весь в поту перед трескучим огнем. Верну глаза! Это был шок — услышать такое от скраера.
— Ну вот, видишь, — вздохнула она. — Ничего у меня не вышло.
— Разве ты не можешь просто сказать, что случится, а что нет?
— Милый Мэллори, представь, что я видела то, что одно лишь имеет значение. Если бы я назвала тебе точное время твоей смерти, это отравило бы всю твою жизнь, потому что… ты всегда переживал бы тот момент… и это отняло бы у тебя все счастливые мгновения. Если бы ты знал.
Я поцеловал ее в губы.
— Есть и другой вариант. Если бы я знал, что умру лет через сто, я ничего бы не боялся и наслаждался каждым мгновением жизни.
— Да, это правда.
— Но и парадокс тоже.
Она посмеялась и сказала:
— Мы, скраеры, славимся своими парадоксами.
— Ты видишь одно будущее? Или несколько возможных? Мне всегда хотелось это знать.
Большинству пилотов — да и всем, кто состоял в нашем Ордене — тоже любопытно было бы узнать секреты скраеров.
— И ведь в будущем можно что-то изменить, раз ты его видишь?
Она снова рассмеялась. Иногда, когда она вот так отдыхала перед огнем, ее смех звучал очень красиво.
— Вот ты и сформулировал наш первый парадокс, сам того не ведая. Видеть будущее и… если мы потом захотим изменить его и это нам удастся… если оно изменимо, как же мы могли тогда видеть его?
— И вы отказываетесь что-либо менять лишь ради того, чтобы сохранить увиденное?
Она взяла мою руку и погладила ладонь.
— Ты не понимаешь.
— В некотором фундаментальном смысле я никогда не верил, что вы способны видеть что-либо, кроме вариантов.
Она провела ногтем по моей линии жизни.
— Да, конечно… кроме вариантов.
Я засмеялся, раздосадованный.
— Мне сдается, легче понять механика, чем скраера. Вера механиков по крайней мере поддается расчетам.
— Некоторые механики верят, что каждое количественное событие, происходящее во вселенной, меняет… Они просчитывают варианты. На каждое событие приходится свое будущее. Пространство-время делится и множится, как ветви твоих бесконечных деревьев. Все эти бесконечные, или параллельные, как они говорят, будущие осуществляются одновременно — а значит, существуют и бесконечные «сейчас», понимаешь? Но механики заблуждаются. Настоящее — это… существует единство имманентности… возможно лишь одно будущее, Мэллори.
— Значит, будущее неизменяемо?
— У нас есть одна поговорка: «Мы не меняем будущее, мы выбираем его».
— Скраерский треп.
Она провела пальцами по волосам у меня на груди и внезапно сжала руку в кулак над сердцем, притянув меня к себе.
— Мне надо будет пойти к резчику, которого зовут… Он вырастит мне новые глаза. Хочу видеть твое лицо, когда ты… один раз, один-единственный, хорошо?
— Ты правда сделаешь это? Нарушишь свой обет? Зачем?