Вскоре после своего возвращения Соли пришел ко мне — обсудить планы экспедиции, а заодно и позлорадствовать (так, во всяком случае, думал я). Я принял его в комнате с камином, который давно остыл. Он сразу заметил мелкое оскорбление, состоявшее в том, что я не зажег огонь, но не усек более крупного: я усадил его на те самые меха, на которых трахал его дочь. И бесстыдно наслаждался этим тайным оскорблением. Есть во мне жестокая жилка — Бардо часто напоминал мне об этом.
Я был удивлен, увидев, как постарел Соли. Сидя на шкурах с поджатыми ногами, он тер морщинистый лоб и теребил отвисшую кожу под длинным подбородком — он выглядел лет на двадцать старше прежнего. Я слышал, что он почти что прошел во внутреннюю оболочку Экстра. Но ценой, которую он платил за штурм этих недосягаемых пространств, было время, зловременье. Даже голос у него постарел, стал ниже, с новыми интонациями.
— Прими мои поздравления — сказал он. — Коллегия правильно поступила, сделав тебя мастером.
Я не мог не признать, что он может быть любезным, когда хочет, — даже если откровенно лжет при этом. Мне хотелось сказать, чтобы он не тратил слов попусту, но я не хотел быть грубым и сказал:
— Расскажите мне об Экстре.
— Да, Экстр… Впрочем, что о нем рассказывать? Звезды вспыхивают и умирают. Экстр растет. И скорость, с которой это происходит, тоже растет. Что еще ты хочешь знать? Что составить карту этих пространств невозможно? Что пилот в Экстре вынужден пользоваться замедленным временем почти постоянно? Посмотри на меня и увидишь.
Мы поговорили еще немного о наших путешествиях. Мне казалось, что ему это неприятно, поскольку я добился успеха, а он нет. Но он удивил меня, поздравив еще раз по поводу маршрутов, которые я проложил в Тверди.
— Изящный пилотаж, — сказал он, подчеркнуто избегая, однако, упоминаний о моем открытии.
Я предложил ему кофе, но он отказался.
— Кофе подстегивает мозг, а моему и без того уже досталось.
— Может, тогда виски?
— Нет, пилот, спасибо. Не очень-то уютно пить виски перед погасшим камином, верно?
— Я могу разжечь его, если хотите.
— Сделай одолжение.
Я положил в камин сырых поленьев, зажег огонь, и Соли перешел к цели своего визита.
— Похоже, экспедиция к алалоям все-таки состоится.
— И возглавите ее вы?
— Да.
— Понимаю. Вам нужна слава, — скрипнув зубами, вымолвил я.
— Неужели? Напрасно ты так думаешь. Возглавить экспедицию мне приказал Хранитель Времени.
— Зачем?
— Разве его поймешь?
Лжец, подумал я. Лжец!
— Я сам поговорю с ним.
— Устроишь ему допрос?
— Это мое открытие. И план насчет алалоев тоже мой. И экспедиция моя.
— Я вижу — это тебе нужна слава, — с легким наклоном головы заметил он.
— Не слава — только знание.
— Это ты себе так говоришь. — Он отпил глоток виски, которое я ему налил.
— Ваше участие только повредит экспедиции. — Я посмотрел на его длинный нос, сломанный мною. — Между нами кровь.
Он почесал переносицу и сказал:
— Ошибаешься. Никакой крови между нами нет.
Я проглотил добрую четверть собственного виски. Сосновый дым, идущий в комнату, ел глаза.
— Если Хранитель не снимет свое условие, я откажусь от экспедиции и не пойду с вами.
— Я понимаю, твоя гордость затронута, — улыбнулся Соли, — но выбора у тебя нет.
— В каком смысле?
— Я для того и пришел, чтобы сказать: Хранитель приказывает тебе отправиться в экспедицию.
— Приказывает? — чуть ли не в голос крикнул я. — Десять дней назад он еще не знал, разрешать ее или нет.
— Видимо, он передумал. Не спрашивай меня, почему. — Соли выпил еще и сказал: — Нас будет шестеро. Жюстине, Бардо и твоей матери приказано сопровождать нас.
— Получается пять человек.
— Шестой будет Катарина, — ненатурально спокойным голосом ответил он. — Хранитель приказал моей дочери вырастить себе новые глаза и отправиться с нами.
Наверное, Соли сам попросил у Хранителя разрешение взять с собой жену и дочь, подумал я. Его, презирающего скраеров, должно очень устраивать то, что Катарина откажется от своих обетов и вернет себе глаза. Но я не понимал, почему мать и Бардо тоже включили в список — разве что для того, чтобы я утихомирился и не наделал глупостей: например, не нарушил свой обет послушания и не сбежал к алалоям в одиночку. Соли, словно догадавшись, о чем я думаю, объяснил:
— Мы выдадим себя за дальних родичей деваки, одного из алалойских племен. Хранитель полагает, что у нас будет больше шансов, если мы вступим под видом большой семьи. А поскольку некоторые из нас действительно родственники, нам легче будет притворяться.
Ты в этом деле и без того мастак, подумал я, а вслух сказал:
— Дайте угадаю. Бардо будет вашим сыном и моим двоюродным братом.
— Нет, не совсем так. — Мина у него вдруг стала такая, точно он проглотил мочу, а не виски. — Моим сыном будешь ты.
— Что? Да нет, это невозможно!
— Именно так, потому что ты очень похож на меня. А Катарина будет твоей сестрой.
— Безумие какое-то! Ничего у нас не выйдет! — Я вскочил на ноги, потрясая кулаками над головой. — А если мы с вами подеремся? Что подумают алалои? Весь этот план… еще и Катарину дали мне в сестры! Я вышибу дверь башни Хранителя, если придется, но не дам ему осуществить этот безумный план!
— Разреши опять-таки напомнить, что выбора у тебя нет. Извини.
И правда, выбора у меня не было. Из-за этого я и бесился. Я был пилотом, принесшим присягу, — о чем и твердил себе, бегая взад-вперед перед камином после ухода Соли. В тот же день я попросил Хранителя Времени принять меня, но он отказал. Я просидел в его голой приемной полдня, проигрывая в уме шахматные партии, чтобы успокоиться и не вломиться к нему силой. Наконец он послал кадета-горолога уведомить меня, что встречается с трийским торговым магнатом и не сможет никого принять еще дней десять.
Я не поверил ему и решил, что Хранитель нарочно испытывает степень моего послушания и унижает меня, потому что завидует моему открытию. Бардо разделял мое мнение. Около полуночи мы с ним встретились в баре мастер-пилотов. Он был пьян, но вел себя тихо, что было ему совсем несвойственно, и продолжал дуть пиво, мотая бородой.
— Вот жалость какая, — бубнил он. — Это, случаем, не ты попросил Хранителя включить меня в экспедицию… ик… нет? Конечно, не ты, глупо было даже подозревать такое. Где же моя чертова вера в друзей? Ох, горе тяжкое — куда она подевалась, моя вера во что бы то ни было? Ты всегда говоришь, что успех порождает успех, но я так не думаю. Будь ты неладен со своим тестостероновым взлетом! Ты возвращаешься знаменитым, гордость и сперма тебя распирают, и ты готов на все, но в реальности все обстоит совсем по-другому. Хочешь, чтобы я прибег к метафорам? Сейчас: мы с тобой как две талло. Чем выше мы залетим, тем больнее будет падать, когда ветер переменится. У меня недобрые предчувствия насчет этой экспедиции, паренек.
По правде сказать, Бардо испытывал недобрые предчувствия по поводу всего, что подвергало его жизнь опасности. По природе он был пессимистом, всегда ожидающим какого-нибудь несчастья, и чем счастливее он был, тем больше боялся, что это счастье у него отнимут. Желая успокоить его (а заодно и себя), я выпил еще виски, обнял Бардо за плечи и сказал:
— Все будет нормально.
— Нет, паренек, я умру там, во льдах, — я уверен.
— Вот не знал, что ты у нас скраер.
— Не надо быть провидцем, чтобы понимать, что я обречен. — Он достал из кармана зеркальце и, держа его перед собой, нетвердой рукой вытер пивную пену с усов. — Ах, Бардо, друг мой, что с тобой будет? Ох, горе, горе!
Несмотря на предчувствия Бардо и мою раненую гордость, несмотря на нашу с Соли взаимную антипатию, первоначальная стадия нашей экспедиции осуществлялась без помех. Каждый из нас, кроме Бардо, получил определенное задание. Лионел, хоть и дулся на то, что его не включили, вносил свою лепту, уча нас управлять собачьими упряжками. Соли готовил необходимый инвентарь: копья, горючие камни, пешни для льда и криддовые сферы — все, что нужно было нам, чтобы выдать себя за алалоев (а возможно, и чтобы выжить). Мать с Жюстиной изучали историю и записи акашиков, стараясь узнать как можно больше о культуре племени деваки. Мне было поручено — Соли умно поступил, доверив мне это ответственнейшее задание и умаслив тем мою гордость — найти резчика, который переделает нас под неандертальцев.
На десятый день ложной зимы я условился встретиться с Мехтаром Хаджиме, владельцем самой большой и хорошо оборудованной мастерской на улице Резчиков (которая, в свою очередь, представляет собой одну из самых прямых и широких улиц Квартала Пришельцев). Фасад мастерской украшали фигуры из редкого синего обсидиана. Некоторые из них имели отдаленное сходство с человеком, другие походили на него столь же мало, как сам человек походит на обезьян. У гротескных бородатых мужиков отдельные части тела были сильно увеличены — члены, к примеру, свисали до колен; другие были тонкими и длинными, как эталоны. Никакой логики в расположении фигур не просматривалось: оргия двуполых существ соседствовала с безгрудой мадонной, чью удлиненную голову покрывала повязка весперской монахини. Странное, причудливое, варварское зрелище. Самая большая из фигур была выплавлена в камне над дверью и символизировала собой тот вид скульптур, на которых специализировался Мехтар. Алалой, крепко стиснув тяжелые челюсти и держа копье на изготовку, смотрел прямо в глаза бегущему на него мамонту. Я узнал в нем Гошевана, геройски убившего мамонта одним ударом копья. Мехтар, очевидно, очень гордился тем, что Гошевана когда-то превратил в алалоя такой же вот резчик.
Я постучал. Домашний робот открыл и проводил меня через каменный холл в теплую, испоганенную плющом чайную комнату. Я сел за единственный стол, и робот подал мне отменный кофе, сорт которого я не сумел распознать. Барабаня пальцами по столу, я разглядывал ковры на стенах и дорогие безделушки на полированной мебели. Вещелюбивый хозяин этих мест не спешил появиться, и меня это раздражало.